– Тяни сюда! – Он заглянул в содержимое бокалов: – Ну-ка, что у нас на фарватер?
– «Прекрасно в нас влюбленное вино и добрый хлеб, что в печь для нас ложится…» – Голос Нади упал до шепота.
У Антона мелькнула мысль, что найденная ею поэтическая строчка прозвучала и как ответ Захарову, и как отклик ее подсознания на собственный вопрос. Скавронский насупился, забубнил, припоминая ритм стиха, и память выбросила следующую фразу:
– «…и женщина, которою дано, сперва измучившись, нам насладиться… Но что нам делать с розовой зарей под холодеющими небесами, где тишина и неземной покой? Что делать нам с бессмертными стихами? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» «Шестое чувство?» Гумилев? – Антона наконец осенило.
Надя пожала плечами. Это невольное движение свидетельствовало о том, что для нее не столь важно, чье это.
Стихи, полагала она, живут во вселенной собственной жизнью, другой вопрос, что не всякий посыл может быть услышан, однако ко всем они приходят в нужный момент. Даже неприхотливая строчка популярной песенки работает, как прилипчивая мелодия, и никогда не обманет. Она скажет то, что никто не сумеет объяснить, даже если не желаешь принимать объяснений. Она предупредит и настроит твой внутренний камертон: все случившееся покажется услышанным прежде, а ты будто знала, что так должно случиться.
Сноп света вырвался из гостиной, ослепив полуночников. Из распахнутой двери послышалась разноголосица, перекрытая возмущенным голосом Аленки:
– Ни съесть, ни выпить, ни потанцевать! Ну, где вы застряли?..
– Кубло какое-то! – прошипел Захаров, помогая Антону подняться.
– Эт-т точно!
За общим столом бурно обсуждались проблемы предстоящего студенчества и непосредственно связанная с нею тема полевых работ.
Разгар первого семестра выпадал на хлопковую кампанию, нередко затягивающуюся до первых заморозков. А с этим – как улыбнется погода. Город замирал иногда до декабря, но, как правило, к ноябрьским праздникам возвращались с полей автобусные колонны. Загорелая, с обветренными руками молодежь, полная впечатлений крестьянской страды, высыпала на парадные улицы. Жизнь начиналась с массовых гуляний, называемых в народе демонстрациями трудящихся. На площадях дробь из бубнов дойры, переливались медные трубы карная, выкликивая народ ревом, напоминающим зов слонов в джунглях. В буйных красках расцветали жанры фольклора. Богатейший материал для передачи из уст в уста давали торжественные собрания. Афоризмы и изречения представителей власти пользовались особенным успехом. Их упоминание всегда оказывалось к месту, будь то дружеская беседа, или речь тамады. Санька знал их великое множество, чем сейчас и тешил слух всей честной компании, собравшейся у Аленки.
– «Ми нэ будэм ждат милостыны у прыроды – сами всо возмьем, что тэбе нада. А студэнты, атлычивщиеса на палавых работах, будут да-астойно награждэны».
Всплеск рукоплесканий заставил Саньку раскланяться. Он подсел к Наде.
– Тебе организовать медицинскую справку?
– Не трудись, Саня. Поле для меня не в тягость.
– Ты уверена?
За столом возникла напряженная пауза. Саня поднял глаза. Сидящие уставились на него, переводя взгляды на Надю. Она вспыхнула, зло оглянулась на Сашку. У Антона перехватило дыхание. Он знал, что сейчас произойдет нечто значительное. Надя глотнула всем ртом воздух и, судорожно выдыхая, произнесла:
– Во мне живет ребенок. Мальчик. Данила.
Захаров поперхнулся, испуганно посмотрел на Антона. Скавронский вдруг громко захохотал. Наташа свела скорбные брови, лицо ее вытянулось, она беспомощно оглядывалась то на Антона, то на дочь.
– Ну что, мать, придется покупать мотоцикл с коляской.
– Только через мой труп! – отрезала Наташа.
Аленка, как сдувшийся шарик, уронила голову на стол.
Брякнула тарелка, задетая случайно обмякшей рукой.
– Алена! – затрясла руками Лика.
Аленка вскинулась, поняла, что только случайно не въехала мордахой в салат. Ее разобрал смех. Почему новость не вызвала эффекта разорвавшейся бомбы – она никак не могла взять в толк. Она настолько хорошо знала свою подругу, что даже на секунду усомниться в правде произнесенных слов или принять их за шутку – никак не могла. Потом, разве такими вещами шутят, тем более с родителями? Она исподтишка разглядывала присутствующих. Совершенно было непонятно, кто из них задал тон.
– А почему Данила? – хитро поинтересовался Захаров.
– Ну, как? – негодующе воскликнула Наталья Даниловна, изумляясь его непониманию и пошлепала себя ладошкой по груди.
Лика победно повела на мужа бровью, мол, так вот тебе. И никто не смотрел на Надежду, кроме Антона. «Она знала: отец не осудит, отец все поймет», – поняла Аленка. Но от этой затаенной нежности в его посветлевших глазах хотелось смеяться и плакать. Подряд или вместе – не важно. Она услышала, как всхлипнула Надя, но подруга улыбалась отцу. «Тому, что готов взять на себя все ее муки, печали, – думала Аленка. – Заслонить собой от невзгод…»
Будто услышав ее мысли, Надежда склонилась к Антону Адамовичу, уткнула лицо в его мозолистые руки. От них так вкусно несет табаком… Аленке сразу представились запачканные паркеровскими чернилами пальцы Захарова.
– Надюха! – окликнула Наталья Даниловна. – Поешь-ка салатик.
– Наяривай-наяривай! – запричитала старшая Захарова. – Тебе сейчас витамины нужны.
Аленка вдруг ощутила легкую зависть. Она интуитивно почувствовала, что сама она еще воспринимается всеми как маленькая девочка, тогда как Надежда уже негласно принята во взрослую женскую общину. Внутри всколыхнулось острое, доселе казавшееся размытым, желание приобщиться к таинству материнства, но разумом она понимала, что еще не прошла первой ступени посвящения, которая называется любовью мужчины и женщины. Она с недоумением повернулась к Саньке. Тот был бледен, как неприкаянный призрак. Он тяжело дышал, казалось, вот-вот потеряет сознание. С одной стороны, Аленке стало его жалко, но в то же время почему-то не верилось, что он мог стать избранником Нади. Она вспомнила, что рассказывала на вступительных экзаменах Зебошка – одноклассница Нади, теперь их однокурсница: Жуков нализался на выпускном до поросячьего визга. Начал приставать к Надежде. Ребятам пришлось его успокоить. Надька потом плакала. Сбежала подальше от всех, выревелась, потом сама же его домой провожала… Если это все правда, то нужно ли ей такое счастье? Аленке стало горько за Надю. Но было похоже, что Санька и сам себя поедом грызет. Вот и сейчас без толку суетился, стараясь привлечь к себе внимание.
– Думаешь, будет мальчик? – преданно заглядывая в любимые глаза, спросил он.
– Уверена. Но ты здесь ни при чем, Саня, – мягко сказала Надежда, словно страшилась уколоть, боясь его поранить.
Аленка растерялась. Она уже ничего не понимала.
– Вот тебе и «да-астойно награждэны за отличия в палавых работах», – ехидно отметил Шурка Захаров и рассмеялся.
Ему пришло на ум, что Антона ожидает большой подарок. «Подарок! – мысленно повторил он словечко, покатал его на разный лад и тут до него дошло, что фамилия Надиного прадеда Александра – имя рода – означает практически то же – дар. Да и мать Антона звали Надежда. «История повторяется?» – расчувствовался Шурка и, как упертый, снова спросил вслух, въедливо, настойчиво:
– Почему все-таки – Данила?
Антон размышлял на ту же тему. В потоке этих мыслей он засиделся допоздна над сундучком с бумагами, разбирая то записи деда, то бегущий почерк матери. Лег – уже черный дрозд-одиночка завел свою грустную песню. В темной выемке гор чуть забрезжил рассвет. Сквозь сон Антон слышал печальную трель, но видел себя в другом месте. Он идет узкой дорожкой от калитки к дому. Всколыхиваются тяжелые георгины, стряхивая чистые капли росы. Антон останавливается возле старого колодца. Слышит, как грохочет ведро, бьется о стены, ниже и ниже сползают ржавые цепи. Вот-вот ведро коснется воды, зачерпнет ее, но Антон придерживает цепь, потому что видит внизу отражение… «Мама?» – зовет Антон. «Я – это ты, – беззвучно говорит ему Надя. – Начало твое. Как мужское во мне – мой отец. Возьми это…» Ведро опрокидывается, заполняясь до края. Антон знает, что она сделала это. Он тянет к себе содержимое. Вода. Пахнет не то плесенью, не то зацветшей зеленью. Антон припадает губами и пьет. Пьет и не может напиться. Голова кружится. Безграничная сила вливается в жилы, бурлит неуемным весельем. «Дед! Дай испить», – слышится знакомый голос. Антон оборачивается. У калитки – прохожий. Прохожий ли? – улыбается мальчику Антон. – «Я его видел, я знаю». Он ждет, когда отворится калитка… Мальчик заходит, а вместе с ним черный пес. По узкой дорожке несется навстречу, только уши вспархивают, как у бабочки. «Какая уж тут бабочка, – ужасается Антон, – не пес, а лохматый мутант». На приступке крыльца седой как лунь старец окликает Антона:
