Тихий, немногословный, слегка «ку-ку», сказал тот же старик, повертев пальцем у виска. Но вроде безобидный… Хотя разве влезешь человеку в душу? Разве разглядишь душегуба?
Кто-то уже вспоминал, как однажды встретил его ночью, бормочущего что-то, не то пьяного, не то чего похуже… А кто-то видел, как он долго стоял столбом посередине улицы, не шевелясь, как будто прислушиваясь… А кто-то еще наткнулся на него на старом кладбище, хотя никого у него там не было… Личность погибшего человека начала обрастать легендами. И каждый, кто хоть немного его знал или видел, спешил со своей лептой.
Капитан Астахов показал мне фотографию Белоглазого. Невыразительное лицо, очень светлые глаза, длинный кривоватый нос и узкий рот. Никакое лицо, такое и запомнить невозможно. Если бы не цвет – красновато-смуглый, с неровной, словно натянутой кожей, без морщин. Капитана интересовало, не видела ли я его раньше. Я только пожала плечами – нет, кажется… Нет. «Почему у него такая кожа? – спросила я. «Ожог, – ответил капитан. – Когда-то в детстве он сильно обгорел, следы остались на всю жизнь. С такой приметой не скроешься…»
Люди, работающие в нашем здании, кажется, видели его в тот день, когда убили Динку. Его вроде опознали продавщицы из магазина «Магнолия», он был там за пару дней до убийства их подружки. Только в третьем случае, когда была убита в роще у общежития девушка-студентка, никто не видел его поблизости. Но это и неудивительно – места там пустынные, городская окраина. В ушах пластиковой головы, которую он мне принес, была серьга убитой… Длинная, в восточном стиле, дешевая серьга с желтыми стекляшками, которая была в моем видении…
Что толкало его на убийства? Откуда он взял странное слово «анапелис» – сам ли придумал, наткнулся ли на него во время скитаний в паутине, и что оно значит – уже не узнать. Ни писем, ни дневников, ни календарей с пометками – ничего в его квартире не нашли. Капитан Астахов рассказал мне, что в компьютере, в адресной книге электронной почты был записан мой адрес, а в архиве хранились тексты писем, которые он отослал мне из интернет-кафе. Всего несколько строчек… Вопросы, на которые он так и не получил ответа.
Я не могу понять, что чувствую сейчас. Облегчение? Желание забыть и никогда не вспоминать – пусть прошлое хоронит своих мертвецов? Или, наоборот, обсудить, рассмотреть, обсосать все детали этой странной истории? Не знаю, не могу понять. Знаю одно – пройдет еще много времени, прежде чем я избавлюсь от мыслей о тайне, которую уже никогда никто не раскроет, перестану оглядываться на улице, с опаской заходить в свой подъезд и вздрагивать от дурного предчувствия, встретившись взглядом со случайным прохожим. И постоянно ожидать новую картинку-вспышку – черно-белую, ослепительную, страшную…
Я часто думаю об этом человеке, Андрее Драгоманове, испытывая смутную тревогу. Зачем-то он задавал мне свои вопросы… Зачем? Что происходило в его бедной голове? И что же такое «анапелис»?
– Забудь, – сказал Саша, с которым я завела разговор об этом человеке снова. – Чем скорее ты забудешь, тем лучше.
Когда капитан Астахов попросил Сашу опознать разбившегося человека, с ним случилась истерика. Зрелище и правда было тошнотворное. Оказывается, пока меня отпаивали седактивами и кофе в спальне, Урбана приводили в чувство на скамейке во дворе. Говорят, мужчины не выносят вида крови. Не все, правда. Мне рассказал об этом капитан Астахов, когда я в третий или четвертый раз спросила об Александре. Он сообщил об этом неохотно, но в его словах сквозило едва заметное пренебрежение. Что с него взять, казалось, хотел сказать капитан, с экстрасенса? Слабак.
Урбан больше не стережет меня и вернулся домой. Я перестала быть его любимой овечкой. Видимся мы почти каждый день, но что-то переменилось в наших отношениях. Ушло чувство безоглядной близости, бурной радости, бешеной ревности… Чувства наши уже не напоминают горную речку, а скорее равнинную. Или заглохший пруд с камышом и лягушками. Нет, нет, ничего практически не изменилось – мы встречаемся по вечерам, ужинаем где-нибудь, бродим по городу. Идем ко мне. Александр варит кофе… Мы ложимся в постель, как супруги после десяти лет брака. А иногда обходимся лишь кофе.
Жизнь продолжается. О Динке никто уже и не вспоминает. У нас новая сотрудница, взятая вместо нее, – Лиля. Роман, отделавшись легким испугом, снова принялся за старое и ходит с блудливыми глазами. Лиля – девица вполне зрелая, не тощая малолетка на сей раз, компанейская – я слышу взрывы хохота из секретарской. Работать она, разумеется, не хочет и не будет. Очередная соискательница. Впервые вместо восхищения Ларисой я чувствую досаду – как она может? Как она может… быть с ним, зная, что?.. Все о нем зная?! Это что, мудрость женщины, которая хочет сохранить семью? Это – мудрость?
Я отвечаю на «доброе утро, Ксения Валентиновна» новой пассии шефа, едва сдерживая гадливость. И не могу заставить себя посмотреть в глаза Роману. А ему хоть бы хны! И все чаще я думаю о том, чтобы уйти из «Глобал виллидж»… Вот только куда?
Оля выходит замуж за своего Густава, не ходит, а летает от счастья. Приводила сына Густава Эрика. Он называет ее мамой. «Густав говорит», – все время повторяет Оля. «Густав говорит, что мы купим квартиру в центре, только не сейчас, а чуть позже, когда он поднимет бизнес». «Густав говорит, что Эрик пойдет в русскую школу». «Густав говорит, что благодарен мне за сына. Глупый, не понимает… Это я ему благодарна!»
– Ксения Валентиновна, – Оля прижимает руки к груди, – вы для меня… самый родной человек! На всю жизнь, честное слово. Я все для вас сделаю! Вы только скажите, честное слово!
Мне плохо. Плохо физически. Морально. Прекрати ныть, говорю я себе. Жизнь продолжается. Кошмары закончились. Александр с тобой. Чего тебе еще нужно? Бурные страсти имеют обыкновение затухать… ничто не вечно. На смену им приходят привязанность, близость, доверие. Вот-вот придут…
Как-то позвонил Сэм Вайт, пригласил пообедать. Сообщил, что уезжает домой – устал, соскучился по семье. Голосу его недоставало обычного оптимизма – видимо, вороватые чиновники и бессовестные строители его окончательно достали. На хозяйстве останется Джон де Бэр, который чувствует себя здесь как рыба в воде. А весной Сэм вернется… возможно. Правда, Джон уже предложил перекупить у него бизнес. «Удивительно, – сказал Сэм, – я всегда думал, что могу всего добиться в жизни. Я ведь сам себя сделал, сам становился на ноги… Но в вашей стране все намного труднее, потому что вы не любите друг друга…»
Осень перешла в свою последнюю, предзимнюю, фазу: деревья почти облетели, моросит мелкий нескончаемый дождь, усугубляя тоску. Но тепло пока держится. Ничто не предвещает близких холодов. Мы ездили в лес, известный грибными местами. Громко шуршали листья под ногами, создавая ни с чем не сравнимое чувство грусти и сожаления: кончилось лето! Грибов мы не видели, да и не искали. Просто брели бездумно куда-то… Потом заморосил дождь и резко запахло мокрой землей. Мне показалось – еще миг, и я разрыдаюсь от тоски, тревоги… не знаю чего! Бабушка говорила: когда человек чувствует непонятную тревогу и тоску – кто-то ходит по его могиле… Будущей.
Приехали. Дальше ехать некуда.
– Мы собирались на Мальту, – вспомнила я однажды. – Поехали! Хотя бы на неделю… Я не могу здесь больше. – Я обняла Александра, потерлась щекой о его лицо.
– Поехали, – ответил он. – Я договорюсь на работе…
Александр сидел на ампирной кушетке, а я демонстрировала свои летние вещи, мы выбирали, что взять с собой на Мальту. Где-то в глубине души таилось чувство, что никуда мы не поедем, но я заталкивала его поглубже. В комнате было душно, и я открыла дверь на балкон. Сырой воздух и шум дождя ворвались в комнату. Александр вышел на балкон, встал, опираясь плечом о дверной проем. Брешь, с очевидностью свершившегося факта, все еще зияла в перилах. Не стоило открывать дверь, запоздало подумала я…
И вдруг я почувствовала знакомую дурноту. Вспышка света ослепила меня… Я увидела падающего человека. Он падал, разбросав руки, парусом надулись полы куртки… Кажется, я закричала. Александр вбежал в комнату, запутавшись в портьерах, почти упал на пол рядом со мной – я не помню, как оказалась на полу, – притянул меня к себе.
– Что? – выдохнул. – Что ты видела?
– Не знаю, – ответила я.
– Скажи! – потребовал он.
– Я не рассмотрела… – солгала я.
– Но хоть что-то… Что?
– Человек падал с балкона…
– Какой? Тот… человек?
– Не знаю, какой, – прошептала я в отчаянии. – Я не видела лица…
Он приготовил кофе, был задумчив и рассеян.
– Хочешь, я останусь? – спросил после продолжительного молчания.
– Нет, – ответила я. – Я страшно устала…
Он не стал настаивать и ушел.
…Ночью мне приснился летящий человек. Он летел, подставляя солнцу запрокинутое лицо. Ослепительно-яркий день разливался вокруг. Полет и бьющий в лицо ветер рождали ощущение счастья. Я вдруг осознала, что летящий человек – это я. Я поднималась все выше и выше, а Земля со всеми моими печалями стремительно удалялась, превращаясь в маленький, сплюснутый с полюсов, как мандарин, бело-голубой шарик…
