Да, нечего делать — будем играть по чужим правилам, а там посмотрим, куда нелегкая вывезет.
Найдя по телефону господина Соловьева, попросил выдать мне в личное пользование машину, можно подержанную, скромно заметил я.
— Это ж какая будет по счету? — завредничал директор ТОО «Лакомка».
На это я пошутил: взорву к такой-то матери весь автопарк нашего предприятия по производству картона и бумаги.
Угроза подействовала, и через час я уже катил на «Гранд Чероки» по трассе. Машина была практически новая и, боюсь, слямзенная на одной из столичных улиц в четыре часа утра. Правда, признаюсь, это обстоятельство меня ничуть не трогало: кто-то теряет — кто-то находит. И все ошибки в этой жизни можно исправить, кроме одной — смерти.
Моему отчиму не повезло, так сложились обстоятельства, что я его возненавидел — сначала за уход Ю, у которой оказалась попорченная, его кровь, а затем за то, что он меня купил, как безделушку. И теперь он лежит набальзамированной, торжественной куклой в гробу из дорогого дерева под фальшивый плач оркестра и не испытывает никаких чувств, кроме одного скуки.
Живые так страшатся смерти, что готовы устраивать распомаженно-азиатские шоу для окоченевшего безразличного трупа, чтобы только их хоронили тоже с почестями, сопливым плачем, прочувствованными речами и лязгом оркестровых тарелок.
Нет уж, лучше разорвать, повторюсь, себя в кровавые ошметки, чем принимать участие в таких общенародных представлениях.
Кстати, мне, живому, надо было бы поприсутствовать на этом печальном мероприятии, чтобы увидеть друзей покойного — соратников по общему делу, да думаю, мы ещё успеем познакомиться поближе. В более приятных условиях.
Пока же попытаюсь действовать наобум. Если поиски ведутся на даче, на то имеется свой резон. Почему бы и мне не сделать ставки? Ставки сделаны, господа. Ставки больше не принимаются.
Не случилось бы как в том анекдоте: двое вываливаются из казино. Один в трусах, второй — совершенно голый, и он завидует своему приятелю в трусах: Вот за что уважаю, умеешь, в натуре, вовремя остановиться.
Однако предполагаю, что в казино имени «Жизнь» и ставки круче, и при случаи могут вынести вперед ногами.
… Дачные ворота были широко распахнуты — неужели мародеры, испугался я. Ошибся — работала бригада плотников и стекольщиков. Руководил ими знакомый мне ртутный человечек.
— Похвальное рвение, — заметил я. — А почему здесь, не там?
— Где?
— На кладбище?
— Жизнь продолжается, хозяин, — ответили мне. — Служить надо живому, и я обратил внимание на собеседника.
Он был худощав и гибок, с остренькими, как у крыса, чертами лица. Взгляд был боек и замысловат, себе на уме, как говорят в таких случаях.
— И как вас называют?
— Гуськов.
— А имя?
— Имя? — лакей неожиданно застеснялся. — Алоиз.
— Как? — едва не упал в сугроб. И расхохотался. — Алоиз? А лучше Аскольд?.. Извините, я не над вами, а вообще… — повинился, вспомнив ночь и беззаботное тары-бары с солнечной девочкой на теплой, как поляна, кухне.
Моя истерика была воспринята с привычным терпеливым пониманием; и мы пошли в дом. Стучали топоры и скрипело стекло под алмазными резцами. Было холодно и неуютно.
Трудно поверить, что совсем недавно мы с Алисой здесь были живые; ничего не осталось от нас… даже теней…
Остановившись у сейфа, обнаружил, что он пуст, как карман гостя столицы после посещения Кремля. Немо взглянул на Алоиза Гуськова — тот умел читать мысли на расстоянии:
— Все оприходовано, хозяин: девяносто девять миллионов четыреста пятьдесят тысяч…
— И пять, — пошутил я.
— Да? Не может быть? — занервничал. — Как же так… Мы считали…
Кажется, судьба соизволила меня впервые столкнуть с кристально чистым человеком. Такие если грабят, то эшелонами, танкерами, самолетами, газопроводами и проч.
Я отмахнулся — проще надо быть, Алоиз, ближе к народу и он снимет с тебя последние портки. Халдей Гуськов с готовностью захихикал.
Надеюсь, это будет наша с ним первая и последняя доверительная встреча, надо ею воспользоваться для заполнения информационного вакуума. Я задал несколько вопросов, касающихся соратников господина Лаптева. Кто есть продолжатель его бессмертного дела? И получил следующий обстоятельный ответ: их двое — некто Грымзов и Литвяк; они частенько захаживали на дачку; первый был большой любитель баньки, а вторая — заглотить коньячка Napoleon у камина.
— Литвяк — баба? — удивился.
— Женщина-с, поправили меня.
— И Лаптев им доверял?
— Это неведомо, хозяин.
— А какое у него любимое местечко было?
— Как-с?
— Где проводил время?
— В кабинете, на втором этаже. Оттуда прекрасный вид на ландшафт.
— На что?
— На ландшафт-с.
… Вид из окон кабинета и вправду открывался великолепный; раньше здесь была пыльная и замусоренная мансарда, где я любил проводить деньки, отлынивая от школы: лежал на продавленной кровати и читал книжки, они были старые, с пожелтевшими страницами, хранившими осенний прелый запах прошлого революционного времени. На некоторых книгах расплывалось овальное тавро: «Библиотека Реввоенкома». Наверно, мой дед по случаю взял эти книжки, да из-за смертельной рубки с ползучей контрой позабыл их сдать. Когда уставал читать про войну и шпионов, глазел через прорехи в синь неба; и казалось, смотрю в глаза небосвода. Помню, это прекрасное ощущение безмерности природы и своей значимости в ней.
Думал, что так будет всегда, нет — кровать и книги выбросили на свалку, крышу залатали, мансарду замастерили дорогим красным деревом, остался лишь ландшафт-с: близкие сосны, дальний темный лес, и поле, оборачивающиеся у горизонта в опухшее от холодных облаков небо.
Кабинет был осовременен абстрактным дизайном и компьютерной системой отчим шагал в ногу со временем.
Я сел в кресло и увидел на мертвом экране дисплея Чеченца, тот внимательно смотрел на меня, словно пытаясь рассмотреть мою настоящую сущность.
Я отвел взгляд и вздрогнул: на стене висела резная рамочка, где находился снимок: трехлетняя карапузная Ю на берегу моря. Она смотрела мимо аппарата, отвлеченная, по-моему, моим недорезанным смехом и в её глазах плескалась оптимистическая энергия.
Не понимаю, Лаптев никогда не позволял себе роскошь упоминать об Ю, а тут прекрасное мгновение, запечатленное навеки? Может, я заблуждался и он не был таким уж злодеем и негодяем? Что же получается, я делил людей на две краски, а они состоят из всех цветов радуги. Но не мог же я так обманываться?
Осмотрелся — в кабинете присутствовали признаки чужого вторжения: ящики стола заметно выдвинуты, потрошенные книги, кинутые в угол, сдвинутая тахта. Позвав Гуськова, поинтересовался, нет ли специалиста по компьютерам.
— Был такой, — хихикнул Алоиз, — хакер.
— Кто?
— Взломщик компьютерных систем-с, — ответил. — Он хозяина… так сказать, консультировал.
— И где его найти, хакера?
— Увы, — развел руками и поднял глаза к небесам. — Он от нас далеко… Месяц назад как угадал в автоаварию, страшное дело, я вам доложу… Ездил на опознание-с…
— Ясненько, — оставалось только сказать: доконсультировался, сердечный. — И где погиб?
— Так, на трассе, уж больно любил с ветерком-с… Возвращался от нас… от хозяина…
— Вопросов больше нет, — хмыкнул я.
Какие могут быть вопросы? Доверчивый хакер выполнил поставленную задачу и был уничтожен как свидетель. Свидетель чему?
Я утонул в удобном кресле и попытался представить себя на месте человека, которого собственноручно отправил на тот свет.
И не смог: отчим жил и действовал в мире настолько отдаленном от моей реальности, что войти в среду его обитания, как в скованное льдом озеро, не представлялось возможным.
Необходим скрупулезный сбор информации. И начинать надо с его доверенных лиц Грымзова и Литвяк. Надеюсь, они благополучно доживут до нашего доверительного разговора.
Потом я попросил Алоиза Гуськова найти нового хакера. Срочно.
— Есть, хозяин, — вскинул на меня бесцветные глаза и я заметил в них удивление.
А чему удивляться? Сам же говорил, лакейская твоя душа, что жизнь продолжается.
Через час хакер прибыл. Был молод, весел и назвался Славой. Без лишних слов включил компьютерную машину, затем снял корпус, поколдовал в потрохах агрегата и заявил, что «писюк» (компьютер, значит) вполне дееспособен, но все предполагаемые программы стерты. Он ещё что-то говорил, используя терминологию, похожую на китайскую грамоту, а я понял одно, что вся надежда на людей. Техника — кусок металла, не чувствующий ровным счетом ничего, а вот человек…
Человек — это и звучит гордо, и удобный плотский мешок, напоминающий новогоднюю дед-морозовскую торбу, где бултыхается окровавленная душа.
