— Перестаньте паясничать.
— Давайте посмотрим на вещи с другой точки зрения, господин комиссар. Я так далек от этого убийства, что до сих пор просто не придавал никакого значения своим ответам.
— А теперь?
— А теперь мы оба теряем время, потому что я к этому убийству непричастен.
— Потеря времени неизбежна при любом расследовании. А потом вдруг наступает минута, всего одна минута, которая компенсирует все предыдущие.
— Удивительная профессия, господин комиссар. Я никогда не задумывался об этом раньше.
— Учись, малыш. Еще не поздно.
— Эта профессия встряхивает, но не очищает. Оставляю ее вам, но с этого дня обещаю сотрудничество.
— Как раз вовремя, потому что у меня к вам еще много вопросов.
— Стучите, и вам откроется.
Бонетти взял со стола карточку и прочитал ее:
— Программа ваших концертов: тринадцатого августа — казино в Болье. Шестнадцатого вечером — Мантон. Семнадцатого — Виреджио. Четырнадцатого и пятнадцатого августа вы не выступали.
— Я понимаю, куда вы клоните.
— Скажите мне, где вы были и что делали.
— Насколько помню, я спал.
— Пятьдесят шесть часов подряд? Настоящий летаргический сон.
— Я много выкурил. Время от времени это случается со мной, когда нервы взвинчены.
— А они были взвинчены? Что у вас за нервы, у современной молодежи?
— Хотите, скажу вам правду, если вы не используете против меня. Это она довела меня до такого состояния. Кандис. Она часто говорила о смерти, но не так, как говорят об этом испанцы, а без юмора. Она была одержима этой мыслью.
— Это не вяжется с тем, что мы о ней знаем.
— Она была очень гордой. Она была не в ладах сама с собою, но скрывала это. Меня не покидало ощущение, что она покончит с собой рано или поздно.
— Интересно. К сожалению, из семнадцати известных на сегодняшний день видов самоубийства никто еще не пытался удушить себя таким образом. По крайней мере мы обнаружили бы тогда веревку. Значит, вы много выкурили?
— Вы говорите, что тринадцатого я пел в Болье?
— А шестнадцатого в Мантоне.
— Я мог бы вам сказать, что был у одного из приятелей, у меня их масса на побережье. Но я думаю, что вы бы мне не поверили.
Бонетти задумчиво посмотрел в окно.
— Я думаю, — устало сказал он, — что я бы вам поверил. Дайте мне список ваших друзей, и мы проверим. Это займет некоторое время и, скорее всего, ничего не даст. Но это мой долг полицейского: устанавливать факты и передавать их в прокуратуру.
— Не только в прокуратуру.
— Что вы хотите сказать?
— В прессу.
— Вас это смущает?
— Это вредит моей карьере.
— Вы боитесь рекламы?
— Рекламы такого сорта.
— Ваш талант выдержит это испытание.
— Вы знаете, что я сделаю, если останусь без работы? Попрошусь в полицию.
— Хорошая мысль. Я составлю вам протекцию.
— Удивительная профессия, вы окончательно убедили меня в этом.
— Значит, наша беседа не прошла даром. До свидания.
Как бы это ни казалось странным, но на данном этапе расследования каждый из следователей отдавал предпочтение своему подозреваемому. Быть может, однажды выяснение истины в уголовном праве, а также в других областях будет доверено компьютерам… Излучая голубоватый свет и нежно гудя, они установят с вероятностью ошибки, равной нулю, траекторию мотивов, выведут кривую чувств и страстей, параллельные до бесконечности коэффициенты наследственных, психологических и социальных факторов. Они сопоставят эти данные со всеми известными фактами, и в результате будут получены новые факты. Сутки за сутками с холодным упорством беспристрастного поборника справедливости они будут искать невозможную комбинацию, десятимиллионный вариант, при котором взаимно исключаются все противоречия и внезапно вырисовывается в новом расположении фактов и мотивов ясная и гармоничная схема, носящая имя истины. Икнув в последний раз с тем пренебрежением, на которое способен высший разум по отношению к низшему, машина выплюнет наконец долгожданную карточку, на которой будет записано имя виновного. И каким бы поразительным ни был результат, никто не осмелится поставить его под сомнение, начиная с самого обвиняемого, признания которого станут с этого момента излишними. Но в декабре 1965 года таких машин еще не было, и, хотя ни один следователь не принял бы этого, общественное мнение неуловимо направляло ход Правосудия.
Кампанес и весь жардармский корпус твердо придерживались версии, согласно которой убийцей был бродяга-итальянец. Первые полученные из Турина сведения убеждали его в этом. Галлоне провел восемь месяцев в тюрьме этого города за покушение на стыдливость и попытку изнасилования. Выйдя из тюрьмы 31 июля, он незаконно перешел границу в ночь с 3 на 4 августа. Он намеревался поселиться у своего брата, работающего каменщиком в Сете и женатого на француженке. Он действительно прибыл в Сет 17 августа, пройдя пешком массив де л'Эстерель, Верхний Прованс, Мор и Камарг, добывая пропитание грабежом. Он дважды похитил велосипеды и, возможно, ограбил виллу в де Горде, в чем еще, однако, не признался. Никто из допрашивавших его еще ни разу не упомянул о преступлении в Бо-де-Провансе.
Судья Суффри предпочитал считать виновным Бернара Вокье. По его просьбе комиссар Бретонне в Париже еще дважды допросил бывшего биржевого маклера, но без видимых результатов. Вероятно, Бретонне делал это не слишком убедительно, так как сам он склонялся скорее к версии о виновности Лорана Киршнера и его убеждали в этом новые факты, открывшиеся во время последних бесед с крупным промышленником.
Наконец, Бонетти подозревал в убийстве Сольнеса. Таким образом, каждый следователь танцевал в балете свою партию, интерпретация которой в значительной степени зависела от мнения критиков. Так продолжалось до тех пор, пока не произошло нового раскола общественного мнения, причем с совершенно неожиданной стороны.
Никто не думал больше серьезно о Марчелло Анжиотти, кроме комиссара Ланнелонга и его людей, продолжавших обходить в Марселе все бары и бистро, посещаемые воровским миром и осведомителями. В рапорте, который они передали судье Суффри накануне Рождества, уточнялось, что у них были серьезные основания считать, что убийство Анжиотти было запланировано извне. По всей видимости, сутенер-корсиканец не пал жертвой внутренних распрей. За два миллиона старых франков в Марселе нетрудно было нанять двух убийц для совершения этого преступления. В случае Анжиотти заказ пришел из Парижа и исходил от человека, скорее всего не связанного с мошенническим миром. Все эти сведения Ланнелонг получил от своих осведомителей. Больше сказать он не мог или не хотел и продолжал заниматься своим делом.
Рапорт был передан дивизионному комиссару Бретонне, который отложил его чтение до другого раза. Сейчас ему было не до него. Уже в течение тридцати шести часов почти без перерыва он допрашивал Лорана Киршнера.
— Он невзлюбил меня, — скажет позднее Киршнер. — Это и понятно, потому что до этого момента я ничего не сделал, чтобы облегчить ему работу. Кроме того, была и личная антипатия. Самым любопытным было то, что мы с ним были очень похожи: тот же возраст, то же телосложение, даже манера говорить одинаковая. Он тоже был завален работой и, подобно мне, выполнял ее безрадостно, но добросовестно, с сознанием собственного долга. Держу пари, что у нас были одинаковые кулинарные вкусы с предпочтением простых крестьянских блюд. Я уверен, что он так же, как и я, при случае обманывал свою жену с хорошенькой девушкой, не придавая этому большого значения, а принимая это лишь как солнечный луч, на мгновение разорвавший серую мглу. Я полагаю, что мы разделяли одни и те же политические взгляды, вкладывая в бюллетень для голосования больше сдержанности, чем энтузиазма. Единственной разницей между нами были наши доходы: он, разумеется, зарабатывал гораздо меньше меня, но какое это имело значение? Сколько бы человек ни зарабатывал денег, все равно он не может надеть сразу больше одной рубашки и съесть больше одного бифштекса в день. Кроме того, мы оба прекрасно отдавали отчет в том, что неспособны вести вдохновенную жизнь. Мы от многого отказались, и, возможно, от одних и тех же вещей. И тем более удивительно было то, что мы не выносили друг друга. Вероятно, потому, что мы просто не выносили себя.
— Я тоже постоянно лгу, — сказал Бретонне. — Сигарету? Ах да, вы бросили курить. Сколько уже времени? Похвально! У меня никогда не было такой силы воли. Мы лжем на протяжении всего дня, но я открою вам секрет, Киршнер: чем человек умнее, тем труднее ему лгать. Парадоксально, не правда ли? Я гораздо чаще имею дело с идиотами, предлагающими мне распутывать разные клубки. Они умеют цепляться за свою ложь вопреки всякому здравому смыслу, вопреки всякой логике. Поэтому умные люди проигрывают. Так на чем мы остановились? Ах да, на этом глупом шантаже. Вы видите, я сдержал свое слово: я ничего не сказал об этом журналистам. Вы должны доверять мне, Киршнер. Не надо заниматься самобичеванием, нужно раскрыть кому-нибудь свою душу. И не только адвокату.
