В семь утра зазвенел будильник. Антонина Леонтьевна встала и пошла будить дочь.
Олег томился полчаса в одиночестве. Усадив дочь завтракать, пришла, наконец, Антонина Леонтьевна.
— Твой друг исчез, — сказала она тихо-тихо, наклонившись к самому уху Олега.
— Бог с ним, — прошептал Олег. — Живой и ладно.
— Наверно с похмелья понять не мог, как оказался в бане.
— Наверно. А зачем ты топишь баню? Ведь есть общественная баня.
— Не люблю я ходить в общественную. Бабы смотрят на меня… Ну, задрожал опять. Подожди, Ленку отправлю в школу.
Олег явился домой лишь к обеду. Не пил, а пьяный. Не дурак, а блаженный. На вопрос деда, где ночевал, ответил с улыбкой:
— На лесопилке.
— Две смены подряд пилил? — удивился дед, слюнявя цыгарку.
— Подряд, дедка, — счастливо скалил зубы Олег. — Две смены.
— Не устал?
— Да что ты, дедка! Я бы ещё три смены подряд. Но… выгнали.
В конторе комбината набирали бригаду сучкорубов в местечко Сурково, которое было далеко в тайге. Шла борьба с алкоголизмом, и собрали отъявленных пьяниц, считая, что они хоть там угомонятся. Когда список утверждали с директором, тот одного вычеркнул.
— Карась нужен здесь, — сказал он. — На этой неделе два лесовоза стали на ремонт. Слесарной работы много.
— Осинцева бы туда, — сказала вдруг кассирша. Сидевшие в кабинете директора оглянулись на неё.
— А почему его? — спросил председатель профкома. — Он же не пьёт.
— Ага, за шиворот льёт. В трезвом виде не спутался бы со старухой.
— Это Антонина Леонтьевна старуха? — улыбнулся директор (все село уже знало о связи Олега с Антониной Леонтьевной). — Какая же она старуха.
— Да она же его лет на пятнадцать старше, — возмущалась кассирша. — Ни стыда, ни совести. При живом муже.
— Ну, муж, можно сказать, отрезанный ломоть, — сказал директор, — Осуждён по статье, которая не подлежит ни амнистии, ни помилованию. Эта статья то же что измена родине. Будет сидеть все десять лет от звонка до звонка.
— Да разве будет такая бабища десять лет ждать! — встряла в разговор злобная как мегера, тощая как доска главный бухгалтер. — Её надо было судить-то, а не мужа. Из-за неё он влез в эти грязные дела. Все убложал, убложал! И до убложался. А ей хоть бы что. Как была у неё ж… на всю Европу, так и торчит из-под пальто как сундук. Смотреть противно.
— А мне приятно, — сказал председатель профкома и расхохотался.
— Такого парня совратила, — сокрушалась кассирша. — Такого парня!
— Ну всё, хватит, — сказал директор. — Мне не сплетни нужны, а ещё один человек в Сурково вместо Карася. Кого пошлём?
— Осинцева и пошлём, — сказала главбух. — Ведь наверняка же она его подпаивает перед тем как развратничать.
— Опять начинается, — недовольно произнёс директор.
— Я к тому, что пока человек не привык к водке, надо его спасать.
— Хорошо, пошлём Осинцева.
— От водки может быть и спасём, — добавил с улыбкой председатель профкома, — а от Антонины Леонтьевны вряд ли.
Так Осинцев совершенно случайно и незаслуженно попал в сучкорубы. Он не противился. Надо так надо. Бригаду на другой же день отвезли на лесосеку.
Жизнь в Сурково на первый взгляд казалась невероятно дикой. Жилищем для рабочих служил барак, разделённый на четыре части. В прихожей была кухня, в трёх других комнатах на широких нарах спали рабочие. Рядом с бараком стояла приземистая банька, топившаяся по-чёрному, и вокруг, на десятки километров ни единой постройки. Вековые деревья подступали к самому жилью и были такой огромной высоты, что макушки их, казалось, задевали за облака. Сучкорубов поселили в одной комнате. В первый день они устроились. Вымели сор, выхлопали матрацы, подушки и одеяла, которые в грязи и беспорядке валялись на нарах. Настелив себе постели, хлопцы решили отобедать и стали развязывать свои мешки. Пришли на обед вальщики и трелёвщики. Приехавшие с Олегом хлопцы были знакомы со всеми и встретили их дружелюбными возгласами. Олег никого не знал кроме Тихонова и чувствовал себя немного стеснённо в этой ватаге, но скоро привык. Таёжники наварили сохатины, картофеля, нажарили рябчиков, у вновь прибывших нашлась водка, и пир пошёл горой.
Компания оказалась весёлой. Крепкие, здоровые, жизнерадостные ребята, как видно, не унывали и в глуши. Нашлись среди них и баянист и гитарист. Через два часа шум поднялся адский: кто плясал, кто затягивал песню, кто доказывал что-то соседу и грозил набить морду. Когда стемнело зажгли керосиновые лампы. Олег сидел за столом вместе с Ромкой. Ромка привыкший к большим дозам спиртного сегодня не пьянел. Склонив кудрявую русую голову, он улыбался, глядя то на музыкантов, лихо игравших «Цыганочку», то на бригадира, который выйдя на круг, несуразно размахивал руками и выкидывал смешные коленца. Ромка рассказывал, что дед Антип и бабка Анисья переехали на Воробьевку. Живы, здоровы. Сам Ромка ушёл из колхоза после того как прижали шоферню с левыми рейсами. На выпивку в связи с дорожанием водки не стало хватать. А выпить хочется. Вот и психанул сдуру. Теперь жалеет. Намерен вернуться в колхоз к весне, сразу как закончится охотничий сезон. Ромка, как выяснилось, был заядлый охотник с детства. Пацаном ещё ходил с дедом Антипом на соболя и косулю. Он никогда не расставался с любимым занятием и теперь в основном один, несмотря на то, что в бараке были и кроме его охотники, обеспечивал всех мясом. Он получил лицензию на отстрел лося и под новый год свалил крупного самца. Олег попросился с ним на охоту.
— Пойдём в воскресенье, — сказал Ромка. — Я знаю место, где лиса живёт. Давно хочу её выследить.
— А у меня ружья нет, — ответил Олег.
— Ружье найдём, возьмём у кого-нибудь.
— Тогда с удовольствием.
— Ружье не так важно. У меня флажки есть. Ты не охотился на лису с флажками?
— Первый раз слышу.
— Самая заманчивая охота. Мне как раз напарник нужен.
— Значит, идём в воскресенье? — сказал Олег.
— Идём, — ответил Ромка, мигая многозначительно. — Будет богатый воротник.
Между тем веселье мало-помалу утихло, и хлопцы стали расползаться по нарам. Олег и Ромка, как были в рубахах, вышли на двор. Мороз свирепствовал. Они вернулись в барак, поёживаясь от холода. Пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись. Вскоре весь барак захрапел.
Рано утром, попив чаю, сучкорубы вышли на деляну. Тайга ожила. Завизжали пилы, застучали топоры, там, где с треском падали деревья, слышались крики людей. Олег легко отсекал толстые сучки. Хлопотнее было оттаскивать увесистые ветви в кучу, в которой их сжигали. Тут было тяжело. Ноги вязли, запинались о скрытые в снегу коряги. Пот прошибал от головы до пят. Когда сучкорубы устраивали перекур, Олег присаживался к работникам на очищенный от сучьев кряж и тоже пытался курить махорку. Он все о чём-то думал и лишь изредка вступал в разговор.
Наработавшись за день, Олег с непривычки устал и, придя в барак, лёг отдохнуть. Его разбудили к ужину. Напившись чаю, составил компанию в карты.
Игроки с сосредоточенно-плутоватыми выражениями на лицах и с сигаретами в зубах сидели вокруг стола, посреди которого, рассеивая тусклый свет, стояла керосиновая лампа. Тишину в бараке нарушали азартные шлёпки карт и болтовня, сдабриваемая шутками и прибаутками. Олег чувствовал себя хорошо, уютно. На душе было легко. Ничто, казалось, не могло бы ему доставить такое удовольствие, какое он испытывал, втянувшись в игру. Он играл с азартом, сопровождая каждый ход картой каким-нибудь острым словом, и усиленно дымил наравне со всеми, выкуривая сигарету за сигаретой. От дыма воздух в комнате вскоре сделался совершенно сизым. Четвёрка картёжников — (в паре с Олегом играл Ромка) досидела до полуночи.
Постепенно Олег привык к тяжёлой работе сучкоруба. Вечерами читал книги, играл в карты. Шли дни, как капли воды похожие один на другой. Наконец, наступило воскресенье.
Ромка разбудил Олега пораньше, и они собрались на охоту. Было ещё темно, когда они вышли из барака. Олег чувствовал себя бодро и легко. На плече его висело двуствольное ружье, которое дал ему один мужик, на поясе — патронташ, за спиною — сумка. В ней лежали две кружки, отварное мясо, хлеб, соль, чай, сахар — весь дневной запас пищи на двоих. Ему же Ромка подстегнул к поясу маленький походный котелок для чая, а сам нёс на спине туго набитый мешок с флажками.
— Пойдём хребтом, — сказал Ромка. — Там меньше снегу. Не отставай.
Они углубились в лес. Шли долго сосновым бором, плутали по распадкам, лощинам и, наконец, в полдень пришли к ельнику, простиравшемуся в низине вдоль ручья.
— Вот здесь, — полушёпотом сказал Ромка, останавливаясь и оборачиваясь к Олегу: — Сейчас самое время. Лиса должна быть на лёжке.
— Убежит ведь, каналья! — ответил Олег.
— Шуметь будем, конечно убежит. Тихо надо. Тогда изловим, если ты фартовый.
