А с рекламных плакатов на горожан, на искателей дармовщины смотрела красивая женщина в белом платье и белой шляпе. Она опиралась рукой, украшенной перстнями, на капот «Жигулей» темно-вишневого цвета. Плакат сообщал: «Она внесла деньги раньше и уже имеет колеса».
Жену начальника Управления внутренних дел области знали далеко не все, но у тех, кто ее знал, желание выяснять благонадежность компании «Ольга» отпадало сразу и начисто. Тем более что с другого плаката на мир глядела улыбающаяся жена прокурора города — женщина в золотистом платье у зеленой машины.
Деньги текли все быстрее. Слух дошел до соседних областей, и на придонский мед полетели чужие пчелы. Число желающих расстаться со своими сбережениями быстро росло…
РЫЖОВ
Частная столовая, которую открыл предприимчивый повар-пенсионер Иван Иванович Дудка, прогорела полгода назад. Старика задавили государственными поборами, и он сдался. Расплатившись по всем статьям с налоговой инспекцией, Дудка шутовски приложил руку к кепочке и громко объявил ошарашенным чиновникам:
— Оставайтесь, господа. Рулите дальше. У вас получается. А я пошел… к едрене Фене…
С той поры старые, проверенные клиенты — сотрудники ближайшего отделения милиции, работяги из металлоремонта и продавцы магазина «Ромашка» — продолжали столоваться у Дудки на дому. Незнакомых сюда не пускали. Заявки на обеды подавались за день, очередей не возникало.
Готовил Дудка прекрасно. Цены не завышал, и все были довольны.
Рыжов и Катрич зашли по знакомому адресу в третьем часу дня. Жена Дудки Прасковья Глебовна, для старых знакомых просто Пана, встретила гостей милой улыбкой, провела в «залу» — просторную комнату, где стояли три квадратных стола, покрытых чистыми льняными скатертями.
Устроившись под фикусом у окна, выходившего во дворик, Рыжов и Катрич сразу же принялись за еду. Борщ был ароматный, густой. Хлеб — горячий. Его подогревали на жаровне в духовке.
Разговор начался после того, как были утолены первые, самые яростные приступы голода.
— Ну, Артем, крутили мы с тобой педали, крутили, а уехать далеко не удалась. Что теперь? — Даже за едой с лица Рыжова не сходила озабоченность.
— А ничего. — Катрич выбрал ложкой остатки борща из тарелки. — Яму отрыли — во! И по нулям. Вот борщ, однако, хорош. — Он положил ложку.
— Может, дальше и ехать не стоит? — Рыжов отодвинул тарелку. — Сольем воду, всего и делов-то.
— Обижаете, Иван Васильевич.
— Что же делать?
— Сперва посмотрим, что нам стало известно. Счета «Рубанка» очищены полностью. Причем это явилось новостью даже для персонала. Деньги ушли в виде кредитов в подставные фирмы. Фирмы тут же испарились. Это первое. Второе. Кассу распотрошили, когда Порохов был за границей. Сделал ли это он сам? Сомневаюсь. Хотя опровергнуть версию Гуляева, будто он выполнял приказы шефа, мы не сможем. Третье. За действиями Гуляева проглядывается фигура Калиновской. Вся ситуация такова, что дает выгоду только ей. Но Гуляев Калиновскую не сдаст.
— Ты уходишь от главного: от того, кому нужно было устранять Порохова.
— К тому и веду. Смерть банкира устраивала тех, на чьи счета ушли деньги, кто на них обогатился. И снова назову Калиновскую. Она незримо стоит за фирмой «Ольга». Откуда у нее такие деньги? Если выяснить это, многое встанет на свои места.
— Выяснить можно, — Рыжов грустно улыбнулся, — но хто это нам дасть?
— Серьезно?
— Так точно, мой генерал.
Катрич оказался не в меру догадлив.
— Был разговор?
— Как думаешь?
— Значит, был.
Рыжов не лукавил. Разговор состоялся не далее чем вчера вечером. Следователя попросил зайти Кадулин — заместитель прокурора города.
— Здравствуй, Иван! — Кадулин, не вставая со стула (он не признавал кресел, боясь спровоцировать застарелый геморрой), поднял вверх левую руку, словно народный вождь, приветствовавший с трибуны протекавшие мимо толпы. — Садись.
Рыжов демонстративно взглянул на часы, показывая, что торопится. Кадулин это понял.
— Садись, долго не задержу.
Рыжов сел, положил на колени потертую папочку.
— Гляжу на тебя, Иван, — Кадулин поднял очки на лоб и посмотрел на Рыжова красными воспаленными глазами, — изматываешь ты себя.
Рыжов недоуменно пожал плечами.
— Работа-с…
— Может, отдохнуть пора? Пиши заявление, отпустим.
— Как это понимать? — Подводный камень настолько высоко торчал над поверхностью, что налететь на него можно было только сознательно. — Может, мне сразу написать заявление об увольнении?
— Иван! — Теперь Кадулин жестом человека, умолявшего о пощаде, вскинул обе руки вверх. От вождя — решительного, уверенного в себе — в нем ничего не осталось. — Не хочешь в отпуск — неволить не стану.
— Могу идти?
— Погоди. Есть разговор.
— Весь внимание. — Рыжов открыто язвил.
— Существует мнение, что ты слишком увлекся.
— Чем?
— Думаю, прекрасно знаешь сам.
— Нс понимаю. Мне поручили дело. Жук прямо сказал, что оно на контроле в Генеральной прокуратуре…
— Все так. — Кадулин нетерпеливо махнул рукой. — Тебе поручили найти убийцу Порохова. Тогда какого ж хера ты полез в дела, которые к убийству не имеют отношения?
— Конкретно?
— Зачем тебе крутиться возле фирмы «Ольга»?
— Есть причины.
— Ты их отбрось.
— Не потому ли, что мадам Жук и госпожа Кольцова обозначены на рекламных щитах?
— Страсть к рекламе — бабская глупость. Но дело нс в ней. На тебя пошла жалоба губернатору. Кое-кто считает: ты мешаешь развитию свободного предпринимательства…
— Что мне делать? Собрать прессу и рассказать о нашем разговоре?
— Рыжов! — Кадулин вскочил со стула. — Не делай глупостей! Подумай, насколько все серьезно. Единственный мой совет: землю не рой копытом. Только и всего. Я понимаю, твоя старательность идет со старых времен…
— Говоришь об этом так, словно я был следователем НКВД и сапогами выбивал у людей признания. Между тем я всего лишь противостою уголовщине.
— Мы тоже ей противостоим. Но понимаем: старое — это старое. Нужно знать и принимать новые реалии.
— Тебя на этот разговор уполномочил шеф?
— А если и так?
— Скажи ему — он дерьмо.
— Согласен. Ты удивлен? Но другого шефа у нас нет.
Рыжов впервые за весь разговор уловил в словах Кадулина несомненную искренность. Это еще более подчеркнуло двуличие человека, который готов на словах исповедовать идеалы чести, а на деле служил чему угодно — глупости, подлости, непорядочности — при условии, что глупость и подлость, непорядочность окажутся на месте, с которого можно повелевать другими.
— Оставим этот разговор, — сказал Рыжов утомленно. — С самого начала понимал: дело мне подкинули такое, чтобы вместе с ним вышибить из прокуратуры. Происшествие на контроле, а Рыжов, видите ли, его нс раскрыл…
— Ничего ты не понял! — И опять Кадулин демонстрировал искренность. — Ты видел, чтобы у нас снимали за нераскрытые дела? Я тебе назову десяток самых громких в российском масштабе. Патер батюшка Мень. Репортер Холодов. Телевизионщик Листьев. Предприниматель Кивелиди… Продолжать? Нет? Теперь вспомни, сколько шума и грома было. Сколько говорили: задница преступника уже видна в конце туннеля. Только протянем руку и схватим. Снимали у нас не за то. Летели головы тех, кто попадал начальству под горячую руку. Что было сказать всенародному любимому президенту, который лично возглавляет борьбу с преступностью, когда убили Листьева? Ничего. Значит, надо было бросить под ноги толпе пару жертвенных баранов — прокурора и милиционера.
— Хорошо, что ты предлагаешь?
— Я?! — Кадулин в испуге отстранился от Рыжова. — Ты еще спроси, что я приказываю…
— Тогда к чему весь разговор?
— Я тебе советовал как коллеге. Знаю твою горячность и хотел предупредить: не лезь на рожон.
— Что значит «на рожон»? Есть преступление. Если будут найдены преступники и будет доказана их виновность, должен сказать свое слово закон.
— Закон зацепился за кол! Ну, Рыжов! Из тебя азбука социализма прет, как солома из плохого матраса. Ты в прошлом когда-нибудь вел дела партийных работников? От райкома и выше? Нет? И я не вел, хотя знаю — те воровали довольно круто.
— Не все.
— Я о тех, кто воровал. Однако наверху считали, что номенклатура выше судебного следствия. С ними разбирались келейно — на парткомиссиях. Самое большее отбирали партийный билет. Под суд? Никогда! Может, не согласен?
— Почему не согласен. Было и такое.
— Тогда пойми, у каждой правящей силы свои священные коровы. Обкомов, конечно, не стало. Зато есть партия премьера Черномырдина — «Наш дом — Россия». Знаешь, как ее членов зовут в народе? «Домушники». Так вот позволит тебе эта партия кого-то из своих тронуть? Нет, потому что тогда и теперь понятие виновности зависит от положения в обществе.
