— Вы Меркулов? Вы Моисеев? А вы Турецкий? —пересчитал он нас, сухо поздоровавшись кивком головы.
Когда мы уселись, он поднял глаза на Романову, спросил:
— Теперь все в сборе?
Шура чуть отделила зад от стула:
— Все, Виктор Михайлович...
—Тогда начнем оперативку, — резко сказал Чебриков, —по пунктам. Первое. Политбюро проверило ваше заявление и приняло его к сведению. Мы решили — ликвидировать «Афганское братство» в двадцать четыре часа... И верхушку спецназа — этих заговорщиков тоже...
Я в упор смотрел на Чебрикова. Но ничего не мог прочесть на его непроницаемом лице.
—Второе. Политбюро приняло также решение — провести эту акцию так, чтобы ни один человек ничего не узнал о существовании правительственного заговора. Ни у нас в стране. Ни там, за рубежом...
И Чебриков погрозил толстым пальцем кому-то в сторону сада «Эрмитаж».
Потом он вздохнул, окинул нас взглядом:
— ...Поэтому я здесь. Михаил Сергеевич лично просил меня собрать вас, посвященных, и сказать следующее... Политбюро поручило мне возглавить акцию по ликвидации заговорщиков. Вся информация о заговоре, готовившимся перевороте и взрыве на стадионе имени Владимира Ильича Ленина должна остаться тайной. Вы дадите подписку о неразглашении. В противном случае... я не пугаю, а лишь предостерегаю — вас ждет смертная казнь... Но не расходитесь сейчас по домам. Во-первых, мы беспокоимся о вашей безопасности. Во-вторых, прошу давать моим сотрудникам квалифицированные консультации — вы знаете по этому делу больше, чем кто-либо. После завершения акции вы должны навсегда забыть обо всем, что было. Поймите нас правильно. В напряженный момент нашей истории, когда страна наша на крутом переломе, мы не можем... не имеем права допустить, чтобы кто-либо и где-либо узнал о заговоре маршала... бывшего маршала Агаркина. Он грязный изменник! Все! Если есть вопросы, я отвечу...
— У меня вопрос! — поднял руку Костя.
— Пожалуйста.
—Какое решение принято в отношении группы Геворкяна? Я проверил дело. Они не совершали диверсии в метро, не убивали людей.
—У вас все? — спросил Чебриков и поджал тонкие губы.
— По этому вопросу — да.
—Отвечаю, товарищ Меркулов. Политбюро приняло решение — рассмотреть дело Геворкяна и других в двухнедельный срок. Какое решение примет
Верховный суд нашей страны, мы не знаем. Мы не имеем влияния на судебную власть. Но думаю, что советские судьи этих террористов по голове все-таки не погладят.
— Позвольте, позвольте! — возмутился Моисеев. — Несколько часов назад Михаил Сергеевич
лично мне говорил о том, что он разберется с этим делом! Михаил Сергеевич — юрист. Он разбирается в праве! Я знаю! Мы же вместе учились на юридическом.
Чебриков побагровел.
— Перестаньте молоть чушь! Учились вместе — хорошо. А теперь нечего об этом болтать! Вы что думаете — на вас управу, что ли, нельзя найти?! Вновь разъясняю, решать будет Верховный суд! Все?
— Нет, не все! — сказал я. — А разве не будет следствия, а потом суда над заговорщиками из спецназа и террористами из «Афганского братства»?
Чебриков снял очки, положил их перед собой. Глаза его сузились, стали мышиными:
— Вы подумали, прежде чем спросить? Вы" что, товарищ Турецкий, русского языка не понимаете?!
Может, вас снова в школу отправить, в первый класс?
Я уже говорил, чтобы вы раз и навсегда забыли об этом деле! А что мы будем делать и как делать, не ваша забота!
Я напрягся, будто меня ударили в солнечное сплетение.
— Остальные вопросы снимаю! — сказал Чебриков и надел очки. — На этот раз действительно все.
Он неуклюже поднялся из-за стола, засунул в карман бумажки с нашими подписями, изобразил на своем хищном лице улыбку и удалился.
Первым пришел в себя Грязнов.
— Вот гусь! Даже спасибочки не сказал! Сашка чуть на тот свет не отправился, да и Женька рисковал будь здоров! Высшее начальство называется.
Сволочи!
—Увы,—произнес Меркулов, встал с места, прошелся по кабинету. Задержался за моей спиной и легонько потрепал меня по плечу.
— Да-а, заморочка — задумчиво протянул Жуков и неожиданно оживился. — Александра Ивановна! С этой минуты я и гроша ломаного не дам за нашу жизнь! Так уж если погибать, — то с музыкой! Давайте я мотнусь в «Эрмитаж»! Может, нам осталось выпить по последней на этом свете!
— Не знаю, хлопцы! — сказала Романова. Сейчас она выглядела куда старше своих лет.—Я ведь на связи с помощником Чебрикова... А вы давайте, чего сидеть всю ночь... как в тюрьме.
Нас скоро сморило, видно, сказалась предыдущая нервотрепка.
...Когда я разомкнул веки, то увидел полковника Романову со стаканом водки в руке. Она отхлебнула, сморщилась, села на стул и... заплакала. Грязнов тихо спросил:
— Ты что, Александра Ивановна?
— Да ну что же это, хлопцы? — жалобно произнесла Шура,—разве ради этого вы старались? Разве ж это законность? Варфоломеевскую ночь устроили комитетчики... Из Лефортова мне сообщили —конфиденциально, конечно—арестовали около двухсот человек и тут же на месте расстреляли сорок четыре... Да при задержании убито около пятидесяти... А вот вам и первое официальное сообщение: «В 23 часа 05 минут на 23-м километре Симферопольского шоссе произошел несчастный случай: правительственный ЗИЛ на большой скорости врезался в оставленный на дороге асфальтовый каток. В результате катастрофы погибли маршал Николай Архипович Агаркин с супругой».
Я слушал, что говорила Шура, и не чувствовал ничего—ни жалости, ни угрызения совести, ни торжества возмездия, — ничего, кроме холодной пустоты в груди. В понедельник Меркулов завизировал мое заявление, я отработаю положенные по закону две недели—никаких отпусков, пойду искать работу юрисконсульта, может быть, удастся влезть в коллегию адвокатов. Надо будет подготовить к передаче дела...
«Консультации», о которых говорил Чебриков, вылились в многочасовой допрос, проводимый в кабинете начальника МУРа следственной комиссией — Двумя генералами и тремя полковниками из центрального аппарата КГБ... Меня вызвали первым.
—Скажите, Турецкий, вы верите в единство партии и народа? — спрашивает меня генерал, положив руку мне на плечо.
— Верю, но какое это имеет отношение к делу?
Комитетчики никак не реагируют на мой выпад.
—А вы согласны с мнением, что в нашей стране существуют внутренние разногласия?
—Я с такого рода мнениями не знаком, товарищ генерал.
Теперь чекисты обмениваются мимолетным взглядом, и следующий вопрос, вернее, вопрос-утверждение:
— Когда тебе много лет подряд вдалбливают одно и то же, приучают говорить не то, что ты думаешь, а то, что хотят от тебя услышать, то трудно переделать себя за один вечер, не правда ли?
Слабенькая провокация, на которую я реагирую молчанием. Мне действительно не хочется отвечать, но вопросы начинают сыпаться один за другим, н уже по существу:
— С кем вы делились сведениями о правительственном заговоре?
— Кому вы дали информацию о намеченном взрыве в Лужниках? Об «Афганском братстве»? О деятельности спецназа?
И вдруг:
—Вы слушаете «Голос Америки»? А радио «Свобода»? Читаете эмигрантские журналы?
Эти вопросы все ставят на свои места. Эти генералы и полковники устроили мне «детектор лжи»: они прекрасно знают, что я вру — ни в какое единство партии и народа уже давно никто не верит. В том числе и эти члены ГБ. Но они проверяют мою реакцию на задаваемые вопросы. Сам ответ им не очень-то нужен, они его знают заранее.
Романова подзывает меня к своему столу и протягивает оперативную сводку происшествий по Москве, случившихся в течение не истекших еще суток: покончил с собой подполковник Троян, начальник личной охраны генерального секретаря, обнаружен мертвым в ванне заместитель начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал-полковник Рогов.
— И еще имею сведения: девятнадцать крупных военных скончались при загадочных обстоятельствах, среди них — два генерала армии и адмирал... И еще сообщеньице по телетайпу из Кабула: генерал Серый отстреливался до последней пули от комитетчиков при аресте, последнюю — в себя...
Наутро «консультация» чекистов заканчивается, и они исчезают, предварительно взяв у нас повторные подписки о неразглашении.
Романова смотрит на наши бескровные лица и говорит, спотыкаясь на каждом слове:
— Имею сведения, опять же сугубо конфиденциальные... Генеральный секретарь приказал нас оставить в живых... в награду... Благородный он у нас офигительно...
Несмотря на усталость, я решил пройтись Бульварным кольцом до Кропоткинской и брел утренней Москвой с одной мыслью в голове: лечь в постель и спать 48 часов. До самого понедельника. До той минуты, когда я официально заявлю о своем уходе из органов прокуратуры. Получу денежную компенсацию за неиспользованный отпуск, пойду к новому председателю коллегии адвокатов Воскресенскому, а может быть, в редакцию журнала «Человек и закон», кажется, им нужен разъездной корреспондент...
