Судно уже падало так, что этого стало заметно и изнутри. Ногу Пименова сжало еще сильнее, и ощущение было такое, что ее принялись жевать. Губатый исхитрился перевернуться на спину – в этом положении он мог помочь себе свободной ногой. Медленно, словно в рапиде, из переборки выдавило доску, она вращаясь упала на пол рядом с ним. Вылетела, лопнув надвое, еще одна. Треснул борт – искореженные и ржавые листы обшивки разошлись, словно гнилая рогожа, легко по одному, по двое выщелкивали из креплений шпангоутные ребра, раскололась балка. Часть корабля внезапно просела, и Губатому показалось, что нога попала в испанский сапог. Он замычал, рванулся, словно пес с привязи. Что-то острое проехалось по икре, вспарывая неопреновую штанину, кожу и плоть, но хватка ослабла, и Пименов, вытягивая ногу из «капкана», увидел, как падает на него расщепленная балка, и выставил руки, закрывая маску от удара.
Он пришел в себя оттого, что компьютер на руке бился в конвульсиях. Притороченный к груди фонарь буравил бледным лучом мутную воду, но подводной тюрьмы вокруг уже не было – «Нота» перестала существовать, превратившись в груду гнилых досок и металлолома, лежащих на дне между двумя скалами-стражниками. На этой груде – благо, что не под ней – и лежал Губатый. Сознания Пименов не терял – просто ошалел ударов, от тех кувырков, что проделал, падая вместе с остатками «Ноты». Нужно было всплывать – воздух должен был уже иссякнуть и то, что Губатый еще мог дышать, было маленьким чудом. Он попытался приподняться, и ему это удалось – только пришлось сбросить с груди несколько досок и изрядный кусок металла. Нога, побывавшая в капкане, немела – Пименов бросил на нее взгляд и увидел в луче света легкое кровяное облако, вившееся над черным неопреном. Но рассматривать раны и считать ушибы было некогда. Леха попытался оглядеться, но понял, что поднявшийся ил не даст определить нужное направление, мысленно плюнул и пошел вертикально вверх.
И в этот момент в баллоне закончился воздух.
Пименов ожидал этого, но все равно обмер от ощущения, что в легких уже ничего нет. Над ним была тридцатипятиметровая толща воды. Тридцать пять метров – ерунда, если плыть по горизонтали, но если они над тобой, а баллон пуст, то смерть поджидает тебя по пути, довольно потирая потеющие руки.
Пименов заработал ластами, как испуганный тюлень, и устремился вверх, сбрасывая с себя все лишнее – баллон, пояс, нож. Он летел рассекая воду, не чувствуя боли в разорванной мышце, скользил, обмирая от красной пульсации перед глазами, от колокольного звона крови в висках. Он закусил губы, чтобы рефлекторно не открыть рта и не начать дышать водой, в тот момент, когда тело и разум перестанут повиноваться ему, а начнут служить рефлексу самосохранения. Он знал, что от декомпрессионной болезни можно излечиться потомившись в декомпрессионной камере, а вот смерть от удушья – это уже навсегда.
Подъём казался бесконечным, хотя на самом деле занял не более минуты. Губатый вылетел на поверхность по пояс, вдохнул живительного кислорода и едва не отправился на тот свет – волна накрыла его с головой, но он снова вынырнул, отфыркиваясь и его вырвало – желчью, морской водой и отвратительными полутвердыми кусками мяса невесть сколько пролежавшими в желудке. Следующая волна потащила его вправо, и, взлетев на ее гребень, Пименов на доли секунды увидел совсем близко силуэт «Тайны» – темный абрис низкой кормы и тусклые ходовые огни, едва видимые в дождливой мгле.
На первый взгляд до бота было подать рукой, но Пименов сразу же убедился, что это не более чем иллюзия. Волны играли его телом, как шариком для пинг-понга, и Леха постоянно терял судно из виду.
Губатый не мог понять – достигла ли борта «Тайны» Изотова. Палуба не просматривалась, а в тот момент, когда валы с грохотом перелетали через спину «медведя» не было видно вообще ничего, кроме белоснежной, как фата, пены, падающей с небес. Поняв, что по поверхности до судна не доплыть, Пименов перестал барахтаться, а набрал полные легкие воздуха, поймал направление и, нырнув метра на полтора, поплыл под водой. Он тут же понял, что на этой глубине борется с мощным течением, относившим его к середине бухты, как раз под удары огромных волн. Он вынырнул еще дальше от бота, чем был до того, отдышался, насколько это было возможно, и снова нырнул, но теперь глубже и погружался до тех пор, пока не почувствовал, что течение ослабло, прекратилось, а потом его потащило, но уже в попутном направлении – он натолкнулся на поток, идущий к краю бухты, к «медведю». Поток был быстрый, как будто бы Пименов попал в холодный горный ручей, стремительно стекающий с крутого склона. Губатый терпел, пока мог, а когда дыхание начало заканчиваться, пошел вверх и вынырнул правее судна, под самою скалой. Отсюда добраться до «Тайны» стало легче, но попытавшегося поплыть к ней Губатого пару раз крепко приложило о камни. Пришлось нырять снова и буквально ползти к боту, перебирая руками по каменной стенке. В момент, когда Губатый вцепился в балясины штормтрапа, он был близок к истерике – в горле клокотала соленая вода, пальцы сбитых в кровь рук скрючило, словно судорогой, и, похоже, кровотечение из раны на ноге было больше, чем он предполагал. Пименов повис на веревочной лестнице, не в силах подняться на палубу – он молился об одном: не упасть, потому что отнеси его, упавшего, волна хоть на несколько метров в сторону, и сил на возвращение больше не найдется.
Ему показалось, а, может быть, и не показалось вовсе, что ветер еще более усилился за те минуты, что он был под водой. Струи дождя били косо, под углом градусов в 45, и секли лицо, как ледяная крупа.
Губатый по-прежнему не мог понять, есть ли на борту Ленка – рев бури заглушал звуки на палубе, а здесь, на штормтрапе, Леха еще и отчетливо слышал двигатели «Тайны», бубнящие в тесном моторном отсеке, и ощущал вибрации от дизеля. Каждый удар волны заставлял бот биться в конвульсиях, и сопровождался пронзительным скрежетом якорных цепей. Одно было хорошо – направление ветра не менялось и от буйства стихии «Тайну» прикрывала скала.
На секунду вокруг стало белым-бело: очередная молния, еще большая, чем те, что сверкали прежде, полыхнула в небе, оставив на сетчатке Губатого красный след. Она ударила в береговую линию, почти в основание скалы, совсем недалеко от того места, где нашел вечный покой Чердынцев, и на мгновения Пименов увидел панораму в негативе – на белых скалах прилепились черные, кривоватые сосны. Белые волны, окаймленные черной пеной, били в пятнистый берег. Сосна на обрыве догорала, чадя белым дымом и рассыпая черные искры. Потом сверху упал громовой раскат такой чудовищной силы, что Губатый закричал от боли в ушах, но крика своего не услышал.
Он собрался с силами и начал карабкаться по штормтрапу, и этот короткий путь показался ему длиной в целую милю. Он перевалился через планшир и рухнул на палубу, не чувствуя боли от падения, потому что эта боль терялась среди многих. Болели натруженные легкие, и ободранное горло, болели суставы, голова, руки и раненая нога. Болело и все остальное, но в меньшей степени. Он попытался встать, но сумел только перевернуться на живот. На противоположном борту что-то зазвякало, и Губатый подумал, что Ленка, скорее всего, на борту, а, значит, жива.
И эта мысль сделала его счастливым.
Он прополз несколько метров на четвереньках, как раз до того места, где фальшборт становился ниже, и там, ухватившись здоровой рукой за мокрый планшир, с трудом встал.
Опять сверкнуло, и Губатый увидел через стекла штурманской рубки Ленку, возившуюся с кран-балкой у противоположного борта. Раскат грома бросил Пименова на одно колено, но он упрямо встал и вышел на корму, где качкой болтало привязанное к лееру тело Изотова, и вода с шумом убегала в шпигаты. Теперь он видел Ленку в пелене дождя. Конечно, не в деталях – черный неопреновый костюм делал ее малозаметной на темно-сером фоне, но, наблюдая мельтешение теней, он знал, что Изотова там – вот мелькнула рука, силуэт со знакомым разворотом плеч, светлое пятно лица.
Губатый шагнул к борту, поднимая руку в приветствии, но не успел и рта открыть, как верхушка волны, перелетевшая через спину «медведя» сбила его на доски палубы и проволокла до леера. Когда он вновь поднялся на ноги, Ленки у кран-балки уже не было. Неуклюже, двигаясь, как раненый краб, Пименов проковылял вдоль борта, рискуя вылететь в море во время очередного кульбита судна. Где-то невдалеке завыла корабельная сирена – звук был слабым, нечетким, но Леха не мог ошибиться – какой-то корабль был в беде. Это могло случиться и в миле отсюда, и в нескольких милях – ветер, заглушавший все звуки вблизи, вполне мог принести крик корабельного ревуна с большого расстояния.
Пименов развернулся, чтобы пройти обратно на корму, и как раз вовремя: новая волна окатила его с головы до ног, и он смог устоять только потому, что успел вцепиться в планшир двумя руками. «Тайна» присела под тяжестью вала, но опять выдержала удар. Заскрежетали цепи, и Пименов подумал, что если одна из них лопнет или не выдержит крепление кабестанов, то бот зашвырнет на скалы повыше, чем «Ласточку».
