– Она нам не сообщала.
– Где она может быть?
– Я не знаю, – твердо ответил старик.
«Врешь, старая лиса, знаешь», – подумал Турецкий.
«Знаю, но не скажу», – как бы говорили смотревшие на него в упор темные глаза.
Наступила пауза. Турецкий понимал, что хозяева ждут, что сейчас он с дежурным: «Извините за беспокойство» – встанет и удалится. Разговор с Турецким был неприятен им не только потому, что это был допрос, но главным образом из-за того, что им приходилось кривить душой, а попросту говоря, врать. Врать, выгораживая свою дочь. Более, чем что-либо другое, их молчание убедило Турецкого в том, что Татьяну не похитили из больницы и не увели силой. Она ушла оттуда сама и, скорее всего, тогда в палате Турецкого уже прекрасно знала, что никакого «скоро» не будет.
Да так ли ведут себя родители, чья дочь действительно исчезла? Они бы засыпали самого следователя вопросами, горевали бы, причитали, а не хранили такое вот вежливое казенное молчание. «Они, безусловно, знают, где Татьяна», – понял Турецкий. Его мозг работал с быстротой компьютера, ищущего нужный файл. Она может скрываться у кого-то из своих друзей или любовников, которых родители знать не могут. Единственная подруга, оставшаяся от старых времен, – это Аллочка Зуева. Все остальное окружение Татьяна поменяла, как только из Христофориди превратилась в Бурмееву. Если это так, родители, скорее всего, ничем не помогут. Но есть шанс, что она скрывается у кого-то из родственников, ведь они есть.
Пауза затянулась. Родители Татьяны продолжали выжидательно смотреть на молодого человека, который никак не хотел уйти. Турецкий сделал какое-то движение, которое они в первый момент приняли за то, что он собирается наконец подняться. Однако вместо этого следователь вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги. Это был фоторобот «социолога Игоря».
– Вам знаком этот человек? – спросил Турецкий, показывая портрет.
– Нет, – совершенно искренне ответил отец, – никогда его не видел.
Мать Татьяны также не узнала изображенного на фотороботе человека. Как показалось Турецкому, говорили они совершенно чистосердечно, он, впрочем, и не ожидал, что Татьяна стала бы знакомить родителей с подобными людьми.
– Ну что ж, тогда все понятно. – Турецкий небрежно сунул портрет «Игоря» в боковой карман, давая понять, что допрос закончен. В глазах Татьяниных родителей появилось выражение облегчения.
Уже начиная собираться, Турецкий заметил:
– Я, признаться, принял вас сначала за Таниного дедушку, Иван Афанасьевич.
– Неудивительно, – покачал головой старик. – Все был молодой, а вдруг глянул в зеркало – белый как лунь. Когда Танюшка родилась, я еще смотрелся молодцом. Пятьдесят пять лет мне было.
– Как? – Турецкий наморщил лоб. – Так вам…
– Семьдесят девять, скоро разменяю восьмой десяток, – ответил Иван Афанасьевич.
– Ну тогда вы просто прекрасно выглядите, – сказал искренне пораженный Турецкий.
– Да у них в роду все долгожители, – сказала Елена Александровна, – ведь жива еще его мать, Танина бабушка.
Только тут Елена Александровна поняла, что сказала что-то лишнее. Муж, сверкнув глазами, посмотрел на нее, и она осеклась. Турецкий сделал вид, что не заметил наступившего неловкого молчания, и как можно более небрежно сказал:
– Ну так, конечно, климат. Она же, наверно, не в Москве живет.
– Конечно, – поспешил согласиться старик. – Она живет в Витязеве, это около Анапы. Надо действительно в этом году навестить старушку. Ведь ей уже сто один год.
– Не знаю, хотел бы я дожить до такого возраста или нет, – покачал головой Турецкий. – Скорее нет.
– Вы бы видели нашу бабушку, – махнула рукой Елена Александровна, – она прекрасно двигается, еще по дому многое делает, сама спускается… – она снопа осеклась.
– Сама спускается с крыльца во двор, – подхватил ее неоконченную фразу муж. – Там, знаете, принято делать такое высокое крыльцо. И вот она спускается, кормит кур, деятельная еще.
– Ну что же, извините, что задержал вас. – Турецкий поднялся, больше не расспрашивая ни про Татьяну, ни тем более про бабушку.
Танины родители вышли его провожать в прихожую.
– Вы, наверно, беспокоитесь о дочери, – сказал Турецкий.
– Еще бы, конечно! – поспешил уверить его Иван Афанасьевич. – Сердце все время не на месте.
«Это точно», – отметил про себя Турецкий. Закрывая за собой дверь, он буквально видел сцену, которая разворачивалась сейчас в квартире Христофориди: Танины родители сначала облегченно вздыхают, а затем старик начинает ругать жену за то, что та чуть не проговорилась.
Время было еще не позднее, можно снова зайти на Петровку или отправиться на Мыльников, чтобы переговорить со Станиславским, но Саша Турецкий вдруг почувствовал, что силы его вот-вот оставят. «Права была Шура», – мрачно подумал он и поехал домой.
Глава двадцать вторая БАБУШКА СТАВРУЛА
Старуха, вся в черном, сидела в кресле с чашкой черного кофе в руках.
– Пейте, – сказала она сидевшим перед ней, – а потом я вам погадаю по кофе. Я всегда очень хорошо гадала. Все, что я говорю, сбывается.
Она помолчала и сделала небольшой глоток. Ее морщинистое лицо было старым, даже дряхлым, руки, державшие чашку, были худы и покрыты желтоватой пергаментной кожей. Но глаза жили, с интересом взирая на мир.
– Я выходила замуж в первый раз, – продолжала она с мягким, слегка шепелявым акцентом, – и сразу сказала, не будет добра от этой свадьбы. Но жених смеялся, не верил. Уговорил. И во время венчания, когда я стояла со свечой в руках, у меня на голове вспыхнула фата. Вспыхнула и сгорела дотла. Дурной знак. И точно, прошло несколько месяцев. У мужа был большой дом в Сухуми прямо на набережной. И вот он однажды взял фаэтон, поехал за город прямо к морю и, как был в дорогом костюме, бросился в море и утонул. Наговорили на меня люди всякой напраслины, а он поверил. – Она повернулась к Татьяне: – Вот так и ты, корицэ не надо было тебе за того человека замуж идти. Ну что, допили? Теперь переверните чашки, вот так, на край поставьте. Теперь покажи, что у тебя.
Татьяна подала бабушке свою чашку, по внутренним стенкам которой причудливо разлилась кофейная гуща.
– Ох, Таня, трудно тебе, тучи вокруг сгустились совсем. А выберешься ли ты… – Бабушка помолчала, разглядывая кофейные узоры, – не знаю, то ли да, то ли нет. Темная у тебя судьба, одного человека ты погубила и другого погубишь, а может, и еще кого.
– Ну вот и гадание! – усмехнулась Татьяна. – Уж я сама все знаю. Ничего нового ты мне не сказала, йайа.
– Врать не хочу, – ответила бабушка, – ищут тебя, да и найдут те, кто ищут. А дальше ждет тебя какая-то дорога, да темно уж больно.
– Ох, йайа, лучше бы ты ничего не говорила! – Таня встала и, взяв у бабушки чашку, сунула ее под струю воды в раковине, смывая предательскую кофейную гущу.
– А меня что ждет? – спросил третий из присутствующих.
Бабушка Ставрула взяла в руки его чашку и долго вглядывалась в ее содержимое, качая головой:
– Тебя, парень, тоже ищут.
– Ну, у тебя сегодня все одно! – раздраженно перебила ее Татьяна.
– И найдут… а потом… – Она тяжело вздохнула. – Поостерегись, парень.
– Спасибо, – сказал молодой человек. – В Армении тоже гадают на кофе.
На кухню вошла плотная черноглазая женщина:
– Пойдемте, бабушка, надо вам подышать воздухом. Я открыла балкон.
– Вот старость не радость, – проговорила старуха, тяжело поднимаясь с места.
Когда молодые люди остались одни, воцарилось молчание. Затем молодой человек спросил:
– Вы внучка бабушки Ставрулы? Или правнучка?
– Внучка, – рассеянно ответила Татьяна, погруженная в свои мысли. – Я у отца поздний ребенок.
– Удивительная женщина ваша бабушка, – сказал парень.
– Что, у вас в Армении нет долгожителей? – отозвалась Татьяна.
– Есть, но всякий раз я удивляюсь. Я восхищен, – продолжал он, – и ею, и вами.
– Мною-то почему? – Татьяна усмехнулась, прекрасно понимая, что за объяснение сейчас последует.
– Я восхищаюсь всем прекрасным, в том числе и прекрасной женщиной.
– Вы шутите, – кокетливо сказала Татьяна и посмотрела прямо ему в глаза, но тут же отвернулась, нервно встала и подошла к окну. – Как все это надоело! Кто вы?
– Теперь даже и не знаю сам, – ответил молодой человек.
– Корина вас называла Сережей, так что имя у вас есть, – сказала она.
– Было, – ответил Сергей. – Теперь уже какое-то другое. Никак не могу к нему привыкнуть.
– Ладно, – нетерпеливо махнула рукой Татьяна, – хватит строить из себя таинственность. Или это у вас специально заготовленный ход, чтобы нравиться женщинам? Они ведь обожают все романтическое, не так ли?
