40
Фиона едва ли замечает рядом с собой маленькую фигурку Грейси, которая подпрыгивает на цыпочках, пытаясь взглянуть поверх кухонной стойки в окно на то, что поразило ее мать. К тому же Фиона не помнит, когда успела прижать к щекам растопыренные веером пальцы. Эту позу она приберегает для неспокойных времен. И на миг вспоминает собственную мать, которая при шокирующих новостях закрывала лицо руками. Главный жест детства. Привычка, передавшаяся по наследству с той же легкостью, как и цвет глаз.
Но Фиона не хочет быть той матерью, которая стремительно втягивает воздух, словно кричит наоборот, и прижимает руки к лицу, сталкиваясь с несчастьем, реальным, воображаемым или предполагаемым. Однако вот она именно так и поступает. Фиона моргает, глаза у нее сухие и полные песка.
В дальнем конце их разгромленного сада Том, насколько она понимает, выливает очередную банку жидкого меда в нечто вроде глиняной миски. В посуду, какой она раньше не видела. Том ставит эту емкость рядом с одной из ям, которые проделал в их газоне накануне. Откапывая свинцовые плитки, найденные с помощью одолженного металлоискателя.
Это последнее, что ей хотелось бы видеть после тяжелого рабочего дня, поездки за Грейси в плотном потоке машин и долгой дороги домой. Сегодняшний спектакль приводит ее в ужас. Прошлым вечером и ночью поведение Тома озадачило и расстроило ее. Теперь же она ошеломлена и ранена, возможно смертельно. Несмотря на множество предупреждений, которые не могли не тронуть Тома – ведь она видела боль в его глазах, – он продолжает все это, чем бы оно ни было.
Том бросает банку с медом в картонную коробку у своих ног. Достает из той же коробки двухлитровую пластиковую бутылку жирного молока. Наливает его в миску. Бутылка почти пуста, и Фиона предполагает, что остальное молоко было разделено между прочими ямами, разбросанными по саду.
Словно добавляя щепотку соли в суп, Том постукивает по серебряной фляжке, и в миску летят серебристые брызги воды. Опустившись на колени, он осторожно помещает наполненную до краев чашу в отверстие.
Дело не только в том, что муж игнорирует ее просьбу отказаться от своего безумного, параноидального поведения – безрассудства, которое обходится им в небольшое состояние, – ее гнев подпитывает уже то, что Том считает их проклятыми. Словно обманутый каким-то сумасшедшим евангелистом, он теперь вынужден верить, что магия и сверхъестественное – реальные и вездесущие силы жизни. И это в его возрасте. После множества доказательств своей невосприимчивости к подобным заблуждениям. Но такое расстройство сейчас непростительно, им нужно, чтобы Том оставался крепким и незыблемым, как каменный столб, не давая рухнуть их совместной жизни. Жизни, которую он изменил до неузнаваемости, настояв на покупке разрушенного дома на краю нигде. Дома, заброшенного с тех пор, как последний владелец покончил с собой прямо у входной двери.
– Папа ведет себя глупо! – Грейси срывается с места и направляется к двери черного хода, намереваясь расследовать последние выходки своего отца в глубине сада.
Фиона отшатывается от стойки и хватает дочь за руку. Та поворачивается, ее улыбка тает от выражения лица матери и шока столь внезапного захвата. С такой силой рука мамы вцепляется в нее, лишь когда они собираются пересечь оживленную дорогу. А вот взгляда такого Грейси прежде не видела.
– Ты не пойдешь туда.
В кои-то веки дочка не спорит.
Фиона снова пристально вглядывается в сад, где Том огибает яму, двигаясь задом наперед. Его губы шевелятся, произнося то, чего она не может услышать. Том читает с зажатого в грязных пальцах листка бумаги.
После третьего круга он опускается на землю. Ложится над дырой лицом вниз, его раскинутые конечности образуют звезду.
Пока Том неподвижно лежит, Фиона замечает в углах дальней части сада два деревянных креста. Они напоминают метки, установленные глубоко в пограничных могилах, и расположены выше распятия на месте упокоения их мертвого щенка.
* * *
Фиона слышит, как Том выходит из темноты и отряхивает ботинки. Заднюю дверь приходится закрывать с усилием – дерево разбухло. Нужно стукнуть три раза, и третий должен быть достаточно сильным, но не настолько, чтобы вылетело хлипкое стекло. Как и со многими другими особенностями дома, их поведение сдерживают небольшие компромиссы. Есть половицы, на которые нельзя наступать; окна, слишком тугие, чтобы их открывать; поверхности, которые не выдержат большого веса; шкафы, в которые нельзя заглядывать – если только не для проверки мышеловок – из-за черной плесени, которая растет внутри. Есть острые края; занозы; емкости под подтекающими вздутиями; разбухшие пористые панели, сквозь которые можно просунуть палец; навес крыльца, под который они ныряют в надежде, что он не обрушится на головы. Сейчас Фиона безоговорочно презирает этот дом.
Она стоит спиной к Тому, нарезает на доске бутерброды для завтрашних обедов. Ей тяжело даже смотреть на мужа. Ведь так много нужно сказать. Слишком много. Слова застряли, будто толпа бормочущих людей, которые пытаются одновременно протиснуться в узкую щель, отдельные крики образуют крещендо, и ничего нельзя разобрать.
Но когда Том пытается проскользнуть за ее спиной, чтобы сбежать из комнаты, вымороженной молчанием и напряженной позой разгневанной жены, ей удается заговорить. Однако она не поворачивается к нему, поскольку не в силах выносить его вид. Пока что.
– На пару слов.
Шарканье его ног смолкает.
Фиона подходит к столу. Указывает на экран ноутбука, привлекая внимание Тома к новым уликам, которые обнаружила после того, как уложила Грейси спать; после того, как искупала ее в двух дюймах тепловатой воды, которую выкашлял ржавый котел; после того, как накормила дочь очередной тарелкой консервированных спагетти, нервно разогретых на конфорке, наполнившей кухню черным дымом и запахом пластика. Плита нуждалась в замене, как и бойлер, часть крыши, многие оконные рамы, сантехника в ванной и на кухне.
– У нас перерасход. На тысячу.
– Я верну. Скоро. Когда-нибудь.
– Этого не было вчера!
Сейчас она смотрит прямо на Тома. И думает, что именно так он бы выглядел, расскажи она когда-нибудь ему об измене.
Запах плесени и старой ржавой стали усиливается в жуткой тишине, которая воцаряется между ними. Фиона трижды сглатывает, чтобы вновь обрести голос, прежде чем ее заткнет горе или задушит отчаяние. Она кивает в сторону сада.
– Все из-за этого? Из-за того, что ты закапывал? Из-за магических услуг?
Том таращится на свои растянутые носки и переминается с ноги на ногу. Прочищает горло.
– Я понимаю, как это выглядит. – Он поднимает глаза и застенчиво улыбается.
Фиона не может вспомнить, приводило ли ее до этого момента хоть что-нибудь в подобную ярость.
– Ты
