– Вы больны?
– Болен, – он все еще улыбался, но улыбка вышла кривоватой. – Чахотка, милая Анна. Но я протяну еще пару лет, а благодаря заботе братца, который взялся меня опекать, годы эти будут не самыми худшими в моей жизни.
Он вовсе не походит на больного чахоткой. Анне случалось видеть их, изможденных, источенных болезнью, с белой, почти фарфоровой кожей, на которой полыхал румянец. С тонкими руками, с темными глазами, медлительных и полусонных… безнадежных.
– О, все не так уж плохо, – поспешил уверить Ференц. – Доктор настоятельно рекомендует уехать на море… лучше, если и вовсе сменить место жительства. Воздух, знаете ли, обладает живительной силой и все такое. И когда Франц закончит развлекаться, он меня отправит.
– Вы все еще полагаете происходящее развлечением?
– А чем еще? – Ференц приподнял бровь. – Посудите сами, милая Анна, до чего все театрально. Искусственно. Остров этот. Озеро, которое якобы невозможно пересечь, поскольку начался сезон гроз… дом, выстроенный исключительно для этой пьесы. Участники давних событий. Гадалка с камнем, который позволяет заглянуть в будущее…
Он вновь озвучивает собственные Анны мысли.
– Я знал, что Франц несколько тяготеет к этакой… искуственной трагичности, но чтобы настолько! Признаться, прибыв сюда, я был впечатлен.
– И значит, вы не верите, что у него получится отыскать убийцу?
– Верю или нет… сложно сказать. Боюсь, что задену ваши нежные чувства, Анна, признавшись, что мне глубоко все равно.
– Даже если убийство имело место, а убийца окажется безнаказанным?
– Именно.
Теперь Ференц шел медленно, направляясь в сторону дома, и Анне не осталось ничего, кроме как последовать за ним.
– Анна, – ее спутник не соизволил обернуться, – я ведь уже говорил, что мне незачем было убивать вашу сестру. Мы были любовниками, это правда… и правда в том, что мы бы остались любовниками. Так ей, во всяком случае, представлялось.
– А вы…
– Я имел иные планы, но я достаточно благоразумен, чтобы не озвучивать их Ольге. Она порой была отвратительно прямолинейна. И характером обладала взрывным. Я же не люблю скандалы. Но мы не о том. С Ольгой я пребывал в прекрасных отношениях. Так зачем же убивать ее?
– Чтобы скрыть вашу связь.
– Мы не так давно выяснили, что я вовсе не желал скрывать нашу связь от моего брата. Более того, я первым рассказал ему о… достоинствах его невесты.
– Вы жестоки.
– Увы, Анна. – Ференц отвесил короткий поклон. – Я действительно жесток, но я надеялся, что моя жестокость образумит его. Любой мужчина, узнав об измене невесты, немедля разорвал бы помолвку.
Верно.
И Франц едва…
Анна помнит тот день.
Дождь, зарядивший с самого утра. Сырость, что обжила чужой дом. И собственные озябшие пальцы, которые не в силах были удержать иглу. Анна пыталась работать исключительно из врожденного упрямства, но мысли ее были далеки от вышивки. И стежки выходили кривоватыми.
Матушка дремала в кресле. Ольга привычно устроилась у камина с романом в руках. Мари держалась рядом, даже сидящая в кресле, она умудрялась выглядеть чрезмерно суетливой.
О появлении Франца доложили ближе к полудню, и на лице Ольги мелькнуло и исчезло раздражение.
– Мы рады вас видеть, – вежливо сказала матушка, подавив зевок.
– Ольга, – Франц выглядел странно. Бледный, бледнее обычного, взъерошенный какой-то… и в мятом сюртуке… – Мне необходимо с вами поговорить.
– О чем?
Матушка, еще полусонная, махнула рукой. Конечно, неприлично, когда двое, пусть даже жених с невестой, остаются наедине, но… иногда ведь нужно. Тем более что она не позволит уединению продлиться слишком уж долго.
Однако Франц был слишком взволнован, чтобы молчать.
– О вашей постыдной связи с моим братом, – выпалил он. И на щеках вспыхнули пятна румянца.
– Кто вам…
Единственный раз, когда Ольга не сумела собраться с мыслями и солгать. А быть может, не желала, надеясь, как и Ференц, разорвать помолвку?
– Значит, это правда? – как-то обреченно спросил Франц. – Ничего не говорите. Я не желаю знать.
Желает.
И он ушел, убежал почти.
В тот день матушка поссорилась с Ольгой, кричала на нее, хваталась за сердце, требовала соли, врача и покоя. Мари следила за ссорой с улыбкой, а в сердце Анны поселилась робкая надежда, которая прожила три дня. Через три дня Франц сообщил, что прощает Ольге ошибку и свадьба состоится…
– Вижу, вы вспомнили. – Ференц остановился, не дойдя до дома. – Он знал о нашей связи, как и о моем намерении оставить Ольгу. У меня не было причин убивать ее, а вот у Франца… Я знаю, что вы влюблены в него и простите многое, даже эту смерть, но раз уж мы ищем не мести, но истины, признайте, что у него имелся мотив.
– Зачем вы говорите мне это?
– Затем, чтобы вы знали. Подумайте, у кого и вправду был мотив избавиться от Ольги? У меня, у Мари, которая просто-напросто дура, у Витольда с его вечным нытьем. Или у вас с Францем? Ревность и обида. Несчастная любовь. Чем не повод совершить убийство?
Он наклонился и провел пальцами по щеке Анны.
– Признайте, Анна, вы оба отлично вписываетесь в роль подозреваемых, тогда как остальные…
Она отпрянула.
– Прекратите!
– Как вам будет угодно.
Ференц позволил ей скрыться в казавшемся теперь безопасным полумраке дома. И когда дверь захлопнулась, пряча Анну от этого невозможного человека, она задышала легче.
Неправда.
Франц не мог… или?
Он умеет быть жестоким на словах. А долго ли от слов к делу перейти?
В своей комнате Анна закрыла дверь, прислонилась к ней, прижала руки к груди, унимая суетливое сердце. Не прав Ференц. Если бы Франц был виновен в смерти Ольги, разве стал бы он затевать нынешнее расследование? Анна без сил опустилась на пол, с тоской подумав, что единственное приличное платье изомнется, но мысли эти были ленивы, лишены воли к действию. Она же помнит, как все было.
Те три дня до свадьбы.
Ей позволено было вернуться, не потому, что ее желали бы видеть, скорее уж, будь на то матушкина воля, Анна надолго бы осталась в поместье. Однако отсутствие ее на свадьбе сестры вызвало бы непременные пересуды, а слухов, которые и так множились, матушка желала бы избежать.
Она сама отправилась за Анной, отложив на день те многочисленные дела, которые требовали ее пристального внимания. И оглядев Анну – платье для нее уже сшили, и Анна не сомневалась, что будет выглядеть преглупо в розовом муслине, – строго сказала:
– Веди себя прилично.
– Разве когда-то я вела себя иначе? – Анну снедала боль, будто от смертельной болезни, признавать которую никто не желал.
– Не дерзи.
Матушка больше не произнесла ни слова. Всю обратную дорогу она мяла в руках перчатки, то поворачивалась к Анне, то отворачивалась к окну, вздыхала, требовала от кучера поторопиться…
– Боже, мы ничего не успеваем… – Матушка вытащила из ридикюля книжицу и принялась торопливо перелистывать страницы. – Столько всего предстоит… а еще ты.
– Что я?
Анну не услышали.
Пожалуй, именно в тот день Анна осознала, что всегда была лишней в собственном семействе. Не ребенок, а досадная помеха, избавиться от которой родители были бы рады…
– Мне стоило умереть во младенчестве? – Натянутые нервы-струны дрожали. И обида прорывалась в злых словах.
– Что?
– Тогда бы у вас, матушка, осталась бы одна дочь, любимая.
– Не говори глупостей.
– А разве это глупости? Объясните, матушка, в чем моя вина? В том, что я недостаточно красива?
– Анна, я начинаю сожалеть, что отправилась за тобой. Если ты испортишь свадьбу сестры…
Молчаливый вопрос. И Анна ответит.
– Не испорчу.
Ольга сама постарается. Но разве матушка услышит, если сказать? Нет, она же свято уверена, что младшая ее дочь – ангел. И прощает, все прощает, даже любовника, о котором Анне запрещено вспоминать. И вообще, именно она, Анна, виновата.
Недоглядела.
Допустила, чтобы бедную девочку совратил этот ужасный тип. А то, что девочка сама бросилась в его объятия – это ложь. Нельзя злословить по поводу чужого несчастья, Анна!
