Мне тоже было трудно: убивать вот так, непосредственно, еще не приходилось. К тому же я боюсь крови и очень не люблю касаться чужих тел – до омерзения противно! Но что же мне оставалось? Марину необходимо было убить именно так – не отравить, не из окна вытолкнуть, не застрелить, а зарезать ее же собственным ножом, чтобы подозрения пали на Наталью. Все должно было выглядеть как убийство в состоянии аффекта. За Натальей, разумеется, тоже наблюдала я, а не Димка – братец мой тогда еще ни о чем не знал.
Без надобности я его вообще не посвящала в свои дела. Зато он часто обращался ко мне за помощью: Димка занимается разработкой компьютерных игр, а с фантазией у него бедновато, все его герои (мальчик и девочка попадают в сложные жизненные ситуации) получаются на одно лицо – у них наше с Димкой общее детское лицо, каким его всегда хотел видеть мой юродивый, мой святой брат. Что интересно: у нас с ним один оптовый покупатель – наивные детские, необыкновенно светлые компьютерные игры и мои смертоубийственные фильмы покупает один человек. Надеюсь, хоть реализовывает он их разным клиентам. Димка в показаниях следователю охарактеризовал его довольно точно – он такой и есть. И знакомство в самом деле завязалось на одной из вечеринок, именно там я с ним и сошлась, семь лет назад, после того как создала свой первый фильм – о самоубийстве Ольги.
Димка вообще следователю по всем пунктам рассказал правду, только перевернутую на себя. Рассказывал и был совершенно уверен: я уже все забыла, все перепутала и думаю, что убийца – действительно он. Не знаю уж, как Димка объясняет себе мои фильмы. Не может же он в самом деле думать, что я и их не помню? Создание каждого фильма – процесс очень сложный и длительный, какое безумие способно на подобное забвение? Скорее всего, мой брат просто старается об этом не думать. Или тоже играет в игру: мы просто снимаем кино. Сам-то он ничего такого не снимал и вообще до последнего момента, кроме Ольгиного, никаких фильмов не видел, а о роде моей деятельности имел самое смутное представление. Считалось, что я готовлюсь поступать в медицинский (его не смущало, что столько лет все готовлюсь!), но периодически впадаю в депрессию и тогда уже ничего не делаю: сижу у окна или бесцельно брожу по улицам. Димки целыми днями не бывало дома – работал в одной частной фирме, поэтому проверить, так ли все на самом деле, он не мог. Да вряд ли он хотел что-то проверять: его более чем устраивало существующее положение вещей, отношения наши после исчезновения с горизонта Ольги стали совершенно безоблачными – что еще моему брату надо? Он был счастлив, абсолютно счастлив, так счастлив, что впал в какую-то блаженную спячку и утратил всякую бдительность.
Тем ужаснее подействовала на него ситуация с Мариной. Бедный Димка, он совершенно не ожидал такого удара. Столько лет жил в покое и радости, в полной гармонии с самим собой, со мной и со всем миром, а тут на тебе! Удар ниже пояса.
Процесс разрушения счастья и покоя начался две недели назад. Димка пришел с работы с огромным пуком васильков, из чего можно было понять, что он не только не предчувствует никакого удара, но и пребывает в самом беззаботном состоянии духа, в самом небесном настроении. Я не вышла в прихожую его встречать, не выразила радости по поводу букета, никак не отреагировала на его «Привет, Динка, что поделывала без меня?» – сидела, отвернувшись к окну, и трагически молчала. Не дождавшись от меня ни ответа ни привета, Димка смущенно сунул цветы в вазу, вымыл руки и пошел на кухню готовить ужин. Он долго возился, хотя ужин был самый немудрящий – яичница с ветчиной и сыром, надеялся, наверное, наивный мой брат, что мрачное настроение у меня тем временем улетучится, и все у нас опять будет здорово. Потом мы ели: Димка нарочито весело рассказывал о том, как провел день, я сохраняла трагическое молчание. В середине какой-то очередной шутки я его перебила:
– Все это безумно интересно, но, видишь ли, Димочка, у нас жуткие неприятности.
Димка уронил вилку – кусок ветчины сорвался, скакнул по столу к моей тарелке, Димкины глаза посинели в предчувствии горя. Маленький дурачок, он и не представлял, что горе это – смертельное!
– К-какие неприятности, Динка? – чуть-чуть заикаясь, спросил Димка (знал бы он, о чем пойдет речь, наверное, вообще бы языка лишился).
– Жуткие, я же говорю. Помнишь, когда-то давно я сняла самоубийство Ольги?
– Помню… Но ведь это было давно. Разве теперь…
– Тот фильм был моим первым. Первая запротоколированная смерть, первая кинохроника убийства.
– Зачем ты вспоминаешь о нем сейчас, Динка? Все прошло, все сто лет назад закончилось. Ты же знаешь, это был просто фильм… фильм о несчастном случае… нет, не о несчастном случае, о самоубийстве, она ведь сама тогда… Я не виноват в ее смерти, Динка, она сама!
– Сама-а… – протянула я и растянула губы в гримасе плача. – Она сама, как и все остальные. Фильм о самоубийстве Ольги – первый фильм. Ты его тогда продал, да?
– Что значит первый? О чем ты, Динка?
– О том, что с десятым не повезло. Ты использовал не тот материал – он вышел из-под контроля, нарушил с такой любовью созданный тобой сценарий.
– Какой сценарий? Какой десятый? Я ничего не понимаю! – Вот тут мой братец забеспокоился всерьез: подумал, что я окончательно сошла с ума.
– Сценарий убийства, разумеется, – продолжала я его добивать. – Я нашла диски, Димка, теперь я все знаю. Ты все время делал фильмы, та ситуация с Ольгой натолкнула тебя на идею снимать самоубийства на продажу. Мы ведь все годы жили на вырученные от твоих кинематографических упражнений деньги, да? Я даже знаю, как ты все делал – использовал молекулу смерти. – Тут я ему подробно описала принцип производства фильмов и доведения клиентов до кондиции, кое-что, правда, пришлось повторить дважды, чтобы он лучше понял и запомнил – соображал он в тот момент туго, так был испуган и потрясен.
– Динка, но ведь это же бред какой-то! Я никогда ничего подобного не делал! – взмолился Димка.
Тогда я подвела его к компьютеру, вставила диск с последним фильмом о самоубийстве Максима Алдонина – с натуральным, документальным фильмом. А потом, когда Димка немного пришел в себя, дала ему просмотреть сценарный, искусственно выведенный, с молекулой смерти, и, почти издеваясь, попросила найти отличия. Существенным, впрочем, было только одно отличие – то, что настоящий Максим переслал по электронной почте искусственный фильм и письмо. Но бедный мой братец так с горя отупел, что не сразу смог его найти, пришлось подталкивать и наводить его на нужную мысль.
– Как видишь, теперь я совершенно в курсе всего.
– Динка! – Он обнял меня, крепко-крепко прижал к себе. – Прости меня, Динка, я все упустил, упустил! Бедная моя девочка! Что же теперь делать?
– Что делать? – Я истерически – лжеистерически – расхохоталась. – Ты у меня спрашиваешь, Димочка? У меня? Зачем ты спрашиваешь? Чтобы снять с себя ответственность? Чтобы потом с пеной у рта мне доказывать, что опять произошел несчастный случай?
– Что ты, Динка!
– Я знаю, знаю! Ты ее убьешь! – Я разрыдалась.
– Кого? Успокойся, Динка! Ну не надо, не надо, не плачь!
– Ты прекрасно знаешь кого – Марину Перову. Я знаю… я нашла… я все про тебя теперь знаю… – Я щелкнула мышкой. – Видишь, ты уже и адрес ее раздобыл. Думаешь, я не понимаю, зачем тебе ее адрес? Чтобы убить, чтобы убить! У тебя ведь нет другого выхода, да, Димочка?
Тут Димка начал страшно бледнеть, прямо на глазах – он понял, к чему я клоню, о чем прошу.
– Нет, Динка, нет! Мы найдем другой выход! Даже не думай о подобном! Не смей так думать! – взвизгнул он. – Не смей! Не смей! Не смей!
Димка сам впал в истерику и потому ужасно испугался за меня, потому потащил меня в ванную, поставил под душ, включил ледяную воду, чтобы привести в чувство.
А потом мы лежали, обнявшись, – так уже было много-много раз. А потом…
За Натальей я наблюдала уже несколько дней. Лучшую кандидатуру для моей цели и придумать было сложно: пила она, не просыхая, и всем, кто проявлял к ней хоть какой-то интерес, тут же начинала рассказывать о своих несчастьях. Во всех бедах винила свою сестру. В тот день она с самого утра сидела в баре «Альбатрос» недалеко от своего дома. Марину выписали из роддома, а ребенка оставили, что тоже было мне на руку. При помощи своего заветного ключа-вездехода я проникла к Марине в квартиру. Она спала, хоть был день в разгаре – четыре часа. Все работало на меня, сам черт помогал мне. Или бог решил наказать их всех, и потому закрыл глаза на происходящее и не вмешался? Не знаю. Я почти не волновалась: чтобы не думать о том, что мне предстоит сделать, повторяла про себя свою любимую фразу: «Мы просто снимаем кино»… Я действительно его снимала – за несколько дней до этого, когда Марина еще была в роддоме, я по всей квартире расставила камеры. Так что убийство было полностью заснято – для того чтобы доказать потом, если милиция все же доберется до нас, что убийство совершила я, а не Димка.
