Я прочел последние слова на листочках: «…Бог мне свидетель». Ниже стояла подпись Килвуда, корявая и почти неразборчивая. Саргантана выключил магнитофон.
— Это надо немедленно передать в полицию, — сказал Кеслер.
— Поэтому я вам это и вручаю. — Саргантана прокрутил назад пленку и протянул кассету Кеслеру. — Вот, возьмите. Начальство Лакросса знает, что ему делать и как. Мне кажется, я все же залез на дерево.
— Вчера в казино он постоянно кричал, что вы все — убийцы, — медленно отчеканил я.
— Ну, он и объясняет на пленке, в каком смысле мы все.
— Но тогда это прозвучало иначе, — упорствовал я.
— Вы находите? — Саргантана посмотрел на меня сверху вниз.
— Да, нахожу, — настаивал я. — И скажу об этом, если меня спросят. Нет, я скажу это, даже если меня не спросят! В любом случае. Кроме того, Килвуд, прежде чем его вывели, крикнул еще что-то о каком-то алжирце из Ла Бокка, с которого все началось. Что он имел в виду?
— Понятия не имею.
— В самом деле не имеете? — спросил Кеслер.
Саргантана пожал плечами.
— Мне Килвуд сказал, что он цинично еще посоветовал Хельману нанять американского специалиста, чтобы тот соответствующим образом подготовил яхту, раз он сам не может. Через десять минут он уже утверждал, что советовал Хельману пригласить кого-нибудь с парижского дна. А вчера вдруг появился этот алжирец из Ла Бокка. Что мне об этом сказать? Этот человек просто не в себе. Не знает уже, что болтает его язык.
Я подумал, что было время, когда я верил всему, что слышал.
— А когда наговаривал на пленку — тогда знал? — спросил я.
— Думаю, знал, — в голосе Саргантана послышался металл. — На что вы намекаете, мсье Лукас?
— Я просто спросил.
— Странные какие-то у вас вопросы, мсье Лукас.
Мне это надоело.
— А вы, сеньор Саргантана, угощаете нас какими-то странными историями.
— Иными словами — вы мне не верите?
— Вам я верю, — парировал я. — Не знаю только, стоит ли верить Килвуду.
— Зато я знаю, — вмешался Кеслер. — Это надо срочно передать Лакроссу и Русселю. Плевать на скандал! Не беспокойтесь, сеньор Саргантана, его постараются притушить. Так что вы влезли на свое дерево. Пошли, Лукас. У вас есть здесь машина?
— Нет.
— Тогда вызовите такси. Через четверть часа встретимся у Лакросса. Каждый возьмет один экземпляр признания. Кассету с пленкой возьмете вы, Лукас. Сеньор Саргантана, вы не должны выезжать за пределы Европы, пока это дело не будет расследовано.
— Безусловно, — сказал аргентинец. — Я буду сидеть на своем дереве.
В этот день жара стояла несусветная.
В конторе Лакросса работали три вентилятора. Старики, утром игравшие в шары на пляже, исчезли из виду, рыбаки тоже где-то укрылись. Их лодки одиноко лежали на песке, сети давно уже высохли и были белы, как известь.
Мы с Кеслером сидели и слушали, как Руссель и Лакросс говорили по телефону с Парижем. Они требовали прислать представителей министерства юстиции и полномочных представителей министерства экономики, а также известить обо всем американское посольство.
Я уловил из этих переговоров, что они столкнулись с неуступчивостью и упорным сопротивлением. Руссель дошел до белого каления. Он угрожал, что начнет действовать самостоятельно и вызовет скандал, которого, судя по всему, наверху при всех условиях хотели избежать.
Кеслер сказал мне:
— Прелестные порядки, а?
— Думаете, у нас было бы иначе? — ответил я вопросом на вопрос.
Он ничего не ответил, только похрустел пальцами, как всегда. В комнату ненадолго заглядывали полицейские.
Лакросс беседовал с каждым из них. Он был теперь намного энергичнее, грусть его куда-то улетучилась. Эти полицейские по-видимому охраняли дом, в котором жил Килвуд. Дом находился в Мужене, небольшом городке в восьми километрах от Канн. По словам полицейских, Килвуд спал как убитый, пока не протрезвел. Его экономка рассказала, что под утро он принял несколько таблеток сильного снотворного. Вилла хорошо охраняется, уверяли полицейские. И Килвуд не сможет уйти незамеченным. Если он попытается улизнуть, его можно задержать в любое время — стоит только предъявить повестку от Лакросса. Ее Лакросс выписал собственноручно. На это его решимости еще хватило. Но тем не менее, он заметил:
— Надеюсь, этот тип будет дрыхнуть, пока мы не получим помощь из Парижа, — сказал коротышка Лакросс.
— А когда эта помощь прибудет?
— Не раньше вечера, — ответил Лакросс. — Почему вы спрашиваете?
Я еще раз рассказал о намеченной встрече на яхте у Трабо.
— Вот и поезжайте спокойно. А когда вернетесь, справьтесь у портье своего отеля, нет ли для вас каких-либо известий. Если ничего не будет, значит, мы все на том же месте.
— Хорошо, — сказал я. — Как чувствует себя малышка?
— Плохо, — сразу помрачнел Лакросс. — К сожалению. Врач говорит, что корь в первые дни особенно тяжело переносится. Бедная крошка.
— Существует всего три категории людей, общение с которыми доставляет удовольствие, — заявил Клод Трабо. — Люди сильные духом, люди искренние и люди, много познавшие в жизни. — Мы с ним сидели на скамье на корме яхты «Шалимар» и потягивали джин-тоник. За нашими спинами бился на ветру французский флаг, а под ним висела на тросах шлюпка, там же были две якорные лебедки.
Впереди, на носу яхты, стояли Анжела и Паскаль. Чему-то смеясь, они обеими руками защищали от сильного ветра волосы и тюрбаны из полотенец. Тело Паскаль, чья удивительно изящная фигурка все еще выдавала в ней бывшую манекенщицу, было прикрыто лишь крошечным зеленым бикини, а на Анжеле был купальный костюм из тончайшего тюля телесного цвета, на котором рискованные места были прикрыты густым белым кружевом с белыми же аппликациями в виде цветов. Казалось, на ней ничего кроме этих цветов и не было.
— Поэтому-то, — продолжал Клод Трабо, — мы и любим общаться с Анжелой. Поэтому и ищем дружбы с ней. Она — человек сильный духом, многому научилась за жизнь и всегда искренна. Вполне понимаю вас, мсье Лукас: Анжелу можно полюбить.
Обе дамы направились к нам по узкому проходу между кабинами и бортом яхты. На мне были только плавки с черно-белым узором, купленные для меня Анжелой, на Трабо — голубые. Все они загорели на южном солнце, только я один выделялся своей бледной кожей и немного стеснялся этого. Перед тем, как взойти на борт, мы все разулись. Анжела объяснила мне, что это — священный обычай. На корме перед скамьей стоял стол, намертво привинченный к палубе, и три шезлонга.
— Нам жарко, — заявила Паскаль. — И мы тоже хотим чего-нибудь выпить.
— Пьер! — заорал Трабо во все горло. Кричать приходилось потому, что ветер относил его слова в сторону, шум винта заглушал голос, да еще и флаг трепетал и бился на ветру.
Босоногий боцман, смазливый парень, стоявший рядом с капитаном, который был немного старше его самого, в капитанской рубке, обернулся, понял и поднялся на три ступеньки к нам на корму.
— Чего вам хотелось бы? — спросил Трабо у дам.
— А вы что пьете? Джин-тоник? Значит, и нам джин-тоник, — сказала Паскаль. — Анжела, ты согласна?
— Да.
— Еще два джин-тоника, Пьер.
— Сию минуту, мсье.
Пьер, как и капитан — того звали Макс — был весь в белом. Пьер исчез, а дамы опустились в шезлонги. Мы густо намазались кремом для загара, меня Анжела собственноручно намазала особо толстым слоем, чтобы я не сгорел. И чтобы мы не посадили жирные пятна на обивку скамьи или ткань шезлонгов, они были прикрыты большими купальными простынями. Анжела купила мне еще и белое кепи.
Нафтали, кэрн-терьер и «сын Израиля» подошел к нам вразвалочку и стал тереться о ноги Паскаль. А потом мирно улегся на ее ступни.
— О чем вы беседовали? — спросила Паскаль.
— Об Анжеле, — ответил ее супруг.
— А именно?
— Я объяснял, почему мы ее любим, — сказал он и поцеловал Анжеле руку.
— Ах, оставьте, — сказала она.
Она заметила, что я неотрывно гляжу на нее, взглянула мне в глаза и улыбнулась, и в ее глазах заплясали золотые искорки. Тюрбан у нее на голове был белый.
Пьер принес два бокала с джин-тоником и поставил их на стол. Мы все выпили, а Макс, резко сменив курс и описав большую дугу, прибавил скорость, так что ветер рвал у меня с головы кепи, клочья пены летели через борт. Кругом — море и солнце, и в душе у меня чувство глубокого покоя и счастья, такого чувства я еще никогда в жизни не испытывал.
— Там впереди уже видна Ницца, — сказал Клод Трабо.
Из конторы Лакросса я поехал к себе в отель и составил шифрованную телеграмму Бранденбургу. В ней я сообщал обо всем, что здесь произошло. Телеграмма получилась очень длинная. Я просил указаний, как мне быть, если скандал замнут и Килвуда выгородят. Потом я поехал в Порт-Канто. Остальные уже ждали меня, стоя на палубе. Но сходни еще не были убраны. Я уже занес ногу на доски, когда услышал предостерегающий выкрик Анжелы:
