Он представил себя снарядом, пробивающим броню. Тело его со всего размаха ударило в окно. Он ошибся – там был не стеклопакет, а обычное стекло. И оно с грохотом разлетелось вдребезги, поранив ему руки и правое плечо. Но в горячке он этого даже не заметил. Сверзся в водопаде осколков с подоконника, упал на пол:
– Юргин, бросай оружие!!
В это самое мгновение дверь, снесенная могучими ударами кувалды, с лязгом сорвалась с петель, и в образовавшийся тесный проем хлынул спецназ. Загремели выстрелы. Закричала женщина. Все это происходило в прихожей. Колосов, приходя в себя от удара в кухне на полу, ничего этого поначалу не видел. А потом он увидел его – это действительно был Юргин, тот блондин с тюремной фотографии. Отстреливаясь, изрыгая ругательства, он, как загнанный зверь, метнулся на кухню, увидел на полу среди осколков Колосова и…
Колосов опередил его на какую-то долю секунды, выстрелив первым. Пуля угодила Юргину в живот. Он скорчился и со всего размаха рухнул на кухонный стол. Оттуда – на пол.
В кухню ворвались спецназовцы и Углов. В прихожей страшно, как роженица, орала женщина.
– «Скорую» сюда, Рощук в перестрелке ранена! – крикнул Углов. – Дружище, ты-то как?
– Вроде нормально. – Колосов, все еще оглушенный, поднялся.
– Индивидуальный пакет сюда быстро, – скомандовал Углов. – Тебя надо перевязать, порезался ты, братишка.
Он пнул ногой Юргина. Тот захрипел, перевернулся и буквально завизжал от боли. Он был в звездно-полосатых американских плавках и белой футболке, видимо, действительно только-только с постели. Он зажимал рану на животе обеими руками. А оттуда сильными точками била кровь.
– Ну что, ушел от нас, скрылся? – спросил его Углов. В его глазах не было ни малейшего сострадания к поверженному.
– Врача мне… я кровью истеку на хрен, – хрипел Юргин.
– Ничего, подождешь, не истечешь.
– Да я подыхаю… давай «Скорую» сюда мне!
– Я сказал, подождешь. Видишь телефон, мне только номер набрать, «Скорая» уже у подъезда. Тамарку твою сейчас заберут, но к тебе я врачей не допущу, пока всей правды мне не скажешь. – Углов склонился к Юргину. – Что, молчишь? Убийство в Старой Пристани твоих рук дело?
– К-какое уб-ббийство? – Юргин захлебывался кровью. – Я сдыхаю, в натуре, начальник, ты что?!!
– Убийство банкира Мужайло и его семьи? Правду говори! Не хочешь? Ну, тогда подыхай, мне молчальники не нужны.
– Ну, мое это… я это, я… мы вместе, втроем… я не хотел их всех кончать, так получилось. – Юргин задыхался, хватаясь за живот, корчась на полу кухни среди разбитой посуды. – Я не хотел. Суслик обещал, что все тихо будет, мы только сейф вскроем, и все…
– Он тебе помогал – Суслов, охранник Мужайло?
– Да, да!
– Это ты его надоумил устроиться в банк с Тамаркиной рекомендацией?
– Да! Я! «Скорую» вызывай, начальник!
– Мы не все еще вопросы выяснили. – Углов был сама неумолимость. – Кто там в доме стрелял из пистолета с глушителем, кто убил Мужайло, его жену, его мать-старуху, детей?
– Ну, я стрелял, я! Я не хотел… так вышло, что всех разом пришлось кончать!
– А за что ты убил Суслова?
– Он раскис. Он сам, падаль, напортачил, а потом раскис, слюни распустил, щенков этих малолетних пожалел, начал заступаться, пистолет у меня вырывать. Мне пришлось и его.
– А за что ты убил Макарова?
– Он бы мне Суслика не простил, они ж друзья были. Начальник, умираю я, врача мне давай!
– Дам, когда скажешь, где деньги, которые вы взяли там, в доме, из сейфа. Сколько там осталось от восьмисот тысяч? Вы ведь не все еще с Тамаркой успели потратить, а Жора?
– Она, Тамарка, скажет. Она все знает! – взвыл Юргин, харкая кровью. – Она скажет, если не сдохнет, шлюха подзаборная! Это из-за нее я тут… Она во всем виновата.
– Ладно, сволочь, будет тебе врач. – Углов набрал номер. – Пусть врачи сюда поднимутся, можно. Благодари бога, Жора, что никого из моих ты сегодня здесь не положил. Это вон его, коллеги нашего московского, во многом заслуга. – Он покосился на Колосова. – Наши пули тебя не достали, зато вон его мимо не прошла.
Колосов долго вспоминиал взгляд, которым наградил его с пола окровавленный Юргин, – этот взгляд, казалось, мог прожечь насквозь, как серная кислота. А потом появились врачи.
Увидев Никиту Колосова в таком виде на работе в главке – с ссадинами на лице, с забинтованными руками, – Катя потеряла дар речи. Вот такой он вернулся из города на Волге?! В какую передрягу он там попал?
На ее умоляющий отчаянный взгляд он ответил коротко, по-мужски: «Со мной все нормально». Потом, помолчав (они встретились в коридоре розыска, кругом были люди), добавил тихо: «А его я чуть не убил».
– Кого – его?
– Посиди тут минуту, мне надо к шефу. – Он открыл свой кабинет. – Сейчас я приду.
Ожидание показалось Кате бесконечным. Наконец он вернулся.
– Можно я закурю, Катя?
– Никита, что случилось в Волгограде?
Он начал рассказывать. В кабинет то и дело заходили, заглядывали сотрудники отдела убийств, что-то спрашивали, перебивали – как же, шеф вернулся! У Кати голова шла кругом. Колосов называл совершенно незнакомые фамилии – Суслов, Макаров, Рощук, Юргин. Рассказывал про дом Мужайло на берегу Волги, про пустой сейф, про какую-то банковскую проверку, про липовые рекомендации охранного агентства, про засаду на улице Красной Армии, про штурм.
– Я его чуть не убил – Юргина, Жору Хабаровского, – повторил он. – Выстрелил ему в живот. Хотел было соврать сам себе, что целился в ногу, но… Нет, Катя, себя не обманешь. И на этот раз я опять пошел по пути наименьшего сопротивления: стрелял наверняка.
– Что ты болтаешь? Ну что ты такое болтаешь?! – воскликнула Катя. О, она слишком хорошо помнила эту фразу про «наименьшее сопротивление»! Это уже было однажды – вооруженное задержание, выстрел. Колосов убил того, кого они задерживали. Это был солдат-дезертир из воинской части, сбежавший с автоматом, успевший на момент схватки с милицией уже ранить троих гражданских. Колосов застрелил его в ходе штурма заброшенной фермы, где он прятался. Прокуратура тогда признала применение оружия вполне правомерным, однако…
Катя слишком хорошо помнила, что было с Никитой после того, как труп дезертира, которому было всего девятнадцать, отвезли в морг, после опознания и доклада руководству результатов, после формального допроса в прокуратуре по обстоятельствам организации операции по задержанию. Она увидела Колосова тогда таким, каким его не должен был видеть никто и никогда. Каким вообще сотрудника милиции, сыщика-профи посторонним видеть не положено. Самое страшное было в том, что он был тогда совершенно трезвый. Если бы напился, было бы лучше, проще. Но он не напился. Она не сразу даже его заметила, когда вошла к нему в кабинет – был поздний вечер, главк давно опустел. Он сидел в кабинете на полу у стены. Весь окаменелый. Ни слова не отвечал ей. Она хотела помочь ему подняться с пола, но он оттолкнул ее от себя. С силой ударился затылком о стену, словно хотел раз и навсегда выбить из себя то, что стояло у него перед глазами…
Они с Катей потом никогда об этом не говорили. Это была запретная тема. Скорая психиатрическая, слава богу, не потребовалась. Роль психотерапевта сыграла тогда Катя. С трудом, ох, с каким же трудом… И сейчас, видимо, тоже следовало приступать к лечению застарелой болячки, иначе…
– А как же ты должен был поступить? Свой лоб под пулю, что ли, подставить? Вот было бы славно, да? – резко спросила она (нет, нет, только никаких сантиментов сейчас, иначе та грань снова будет нарушена! И тогда может снова грянуть взрыв). – Ты что же, должен был там, в квартире, дать себя убить этому проклятому Юргину?! Да кто он вообще такой? При чем тут вообще эта волгоградская история? Этот чертов разбой? Он только спутал нам тут все карты!
Она кричала, бушевала, как гроза. Ей не хотелось быть сейчас грозой с ним… Она видела: эти ее нелепые, чисто женские вопли отвлекают его, удерживая здесь, в этой реальности, где все так ясно и просто: закон, долг, порученное дело, эти вот папки с документами на столе, этот вот компьютер, сейф, не позволяя очутиться по ту сторону, где нет ничего, кроме отчаяния и острого чувства вины.
– Ну что ты все кричишь на меня? – тихо спросил он, наконец.
– Ничего. А обо мне ты подумал? О нас всех? С ума с вами со всеми можно сойти. Хорошенькое дельце – уехал как нормальный человек, а приехал весь в бинтах, руки вон все изрезаны стеклами. Мог ведь вены задеть. – Катя всхлипнула.
Он взял ее за плечи.
– Катя, я…
– Сейчас же в санчасть пойдем, слышишь? Они там тебе все по-новой, как следует, смажут, обработают.
– Да мне обработали уже давно, это когда было-то – сутки назад.
– Я их врачам не доверяю. Идем в нашу санчасть. – Катя попыталась сдвинуть его с места.
– Нет, подожди, это успеет. – Он отпустил ее. – Выслушай меня до конца.
