— Что-что?
— Что ты орешь? Орешь-то что?
— Слышу плохо. Кто это?
— А что, не видно?
— Не видно. У меня симка новая. Каждый номер снова записывать приходится.
— Тимур.
— Какой Тимур? — хотел спросить я, но понял: именно тот, с чьей рекомендации началась острая фаза моих приключений. — Привет, рад тебя слышать.
— Прости, с моей подачи ты ввязался…
— Ладно, как ввязался, так и вывязался. Не все так плохо, уже выздоравливаю.
— А ходить будешь?
— Ходить могу.
— Можешь ко мне прилететь?
— На север? У меня воспаление легких недолеченное.
— Да нет, снова.
— Куда?
— Где мы были, в Берлин.
— Когда?
— Завтра не можешь?
— Слушай, я в больнице.
— Приезжай послезавтра. Жду тебя в Берлине. Перезвони. Но, если реально не можешь, не приезжай.
Тимур повесил трубку. Вот интриган хренов!
На этот раз деньги у меня были, но не так-то много — после выкупа машины я разделил полученную сумму на три части. Треть забрал Роберт, треть общими усилиями мы отдали Юле. Честное слово, засунуть ей деньги за подвязку было, кажется, проще. Я сказал, что эти деньги — оплата за содержание собаки. Подружившиеся Даррелл с Лобеном громили квартиру в Красногорске в восемь лап, два хвоста и много-много острых зубов. Из-за появления Даррелла у Лобена случилась вторая молодость. В общем, складывалось ощущуение, что зарабатывать на ремонт Юлиной съемной квартиры мне придется еще долго.
Юля утащила еще три стопки книг из моего дома (вернусь — убью!), иногда ходила на работу в «Ублюдки» и соблазняла девушку с блудливым взглядом пойти поработать в «Распутье». Комиссионные ей там обещали, что ли?
В Берлине мне позвонил Тимур.
— Прилетел?
— А как же! Да, кстати, ты не сказал, где именно в Берлине. В «Мондиале», надеюсь?
— Нет, не в «Мондиале».
— А где?
— В Потсдаме.
— А Потсдам-то почему?
— Приедешь — узнаешь.
Поезд довез меня до окраины Потсдамского парка. Я смотрел на желтые осенние листья и думал: «У нас декабрь и метели, а у них осень золотая. Европа… И где в мире справедливость?» Вот он, Новый дворец, красная громада короля Фридриха. И опять не успеваю зайти. Я настолько любил берлинские электрички, что доехал до Потсдамского парка с самого дальнего конца… Ботанический сад. Тут очень хорошо дышится, даже зимой.
Длинная оранжерея, засаженная экзотическими пальмами, которые привезли сюда еще в восемнадцатом веке, чтобы потешить берлинских курфюрстов, позднее ставших прусскими королями. Мельница в двухстах метрах от дворца, которую король так и не смог снести. Говорят, когда мельник не согласился на предложенные ему деньги, король посмотрел на него мрачно и спросил: а если я снесу ее просто так? «В Пруссии есть королевский суд, Ваше Величество», — ответил мельник. Мельница осталась за хозяином. Она и сейчас стоит у входа в маленький скромный Сан-Суси.
Весь Версаль Фридриха Великого можно обойти минут за сорок. Король прекрасно умел сочетать хороший вкус и экономию, которую другие монархи называли скупостью. Может быть, само здание и было скромным. Но какой великолепный каскад вел к фонтану внизу…Зайти во дворец, что ли? Он небольшой…
Когда, уже на выходе, я покупал сборник сонат короля Фридриха для флейты — не себе, в подарок, — зазвонил телефон.
— Ты где? — спросил Тим.
— Я в городе.
— Кирху знаешь?
— Гарнизонный собор?
— Нет, кирху вдоль главной улицы.
— Знаю.
— Иди по ней, в итальянский ресторанчик справа.
— Окей, через полчаса буду.
— Мы ждем тебя через десять минут.
— Кто мы?
— Увидишь.
— Ждите сколько угодно, я инвалид. Буду через полчаса.
Получился компромисс — в небольшой итальянский ресторанчик я входил спустя двадцать минут. Отмечу, что продираться сквозь ряды рождественского базара было очень непросто.
Европейцы умеют бороться с темнотой. В самое темное время года европейские города расцветают иллюминацией. А запах глинтвейна внушает уверенность в будущем.
На столе стояли две тарелки с лапшой и початая бутылка красного. Тимур был один.
— Так кто тут «мы»?
— Мы это мы, Саша. — Из комнаты для мужчин вышел огромный, уверенный в себе, холеный Александр Георгиевич Щукин.
— А почему мы должны встречаться здесь?
— Я проездом в Берлине был, попросил Тимура отсюда позвонить.
— Я могу в метро спуститься и такси взять. Почему не в Москве?
— Видишь ли, Саша, как бы тебе сказать…
— Скажите.
— Видишь ли, как ты от нас ушел…
— Это «ушел» называется?
— Все документы покойный Владимир Николаевич в папочку упаковал и мне отдал. А копию той папочки — Фридриху Карловичу. Мол, смотри, как я добро защищаю хозяйское.
— И что он?
— Изволили ногами топать, орал, как я вообще додумался тебя в компанию взять. В общем, твою карту заблокировали по его распоряжению. Но я разблокировал.
— Спасибо, в курсе, эсэмэска пришла.
— В общем, Саша, если ты к нам на работу обратно собираешься, ты извини, не получится, взять не сможем. Фридрих Карлович на тебя зубы точит, а объяснить ему, что произошло… Если я ему объясню, что у меня в компании какой-то сионистский заговор — прости, что я Ефимова твоего любимого цитирую, — тут большой босс как-то скабрезно усмехнулся, — что у нас заговор какой-то, он от меня мокрого места не оставит.
— Спасибо. Как обычно — все сидят, а я посередине.
— Извини, Саша, так получилось.
— Я ради этого летел в Берлин?
— Саша, успокойся, просто так тебя в Берлин никто бы не потащил, — заметил Тимур.
— Твою репутацию на рынке подпортили, но все можно исправить, — сказал Александр Георгиевич.
— Как? Публичным покаянием?
— Не остри. Я помню, как ты контакт-центр за две недели наладил, хотя там работы на полгода было.
— Было дело.
— У меня приятели есть. У кого контакт-центр перегружен, у кого в офисах очереди. Я с ними поговорил, и всем интересно дать тебе работу.
— Советника в нескольких местах?
— Нет, заказы. Открой себе фирму, а клиентов я тебе подброшу. На первое время несколько человек наймешь, потом разрастешься. В конце концов, ты же мечтал о собственном бизнесе?
— А тема интересная.
— Деньги не нужны?
— Спасибо, не надо. Хотя если бонус отдадите…
Александр Георгиевич покраснел.
— Выплачу, когда Карлович будет в отпуске.
— Окей.
На первичное обзаведение у меня деньги были. Джип мне опротивел, и я продал его в салоне официального дилера за один день. Очень уж торопился и цену выставил без запроса.
— Раз так, — продолжил Щукин, — то давай. Вот тебе координаты, вернешься в Москву — звони. Заказ тебя ждет.
— Ну что же, спасибо.
И тут я понял: у Юли будет работа. В менеджерских делах она никак, но девочка умная — научится. А я буду работать с ней. Это же мечта! Пора заводить свою контору. Можно с Робертом офисы объединить. Дешевле за съем платить. Место подберем удобное. Перспективы!..
Я прошелся по улицам Потсдама. Впереди высился силуэт церкви. Протестантская выглядела католической — у них потрясающие силуэты, они устремлены вверх и внушают надежду. Улица была залита огнями рождественской ярмарки. Я пробежался по рядам, купил игрушки и большую красную звезду с желтыми крапинками— пусть сияет над кроваткой у сына.
На одном из последних лотков, не таких ярких, как остальные, торговец продавал всякий хлам — закопченные петельки, ломаные подсвечники. А над ними висел, переливаясь в лучах огней, поплавок в веревочной сетке из рыбацкого стекла. Я мечтал о нем с детства, с тех пор как увидел фильм «Женя, Женечка и «катюша»». Я хотел его, когда в самом начале этой истории сидел в Роскилле и смотрел, как он покачивается у меня над головой.
— Сколько?
— Двенадцать евро.
Заплатил бы все сто. Весело размахивая поплавком, я шел в сторону электрички на Берлин. Надо переночевать в «Мондиале», поплавать с утра в бассейне, купить подарков. Кстати, Юльке что-нибудь… Посмотрев на витрины, остановился на двух вариантах — деревянной модели аэроплана и духах. Мысленно подбросил монетку, она зависла в воздухе. Куплю и то и другое, пусть выбирает. Будущее представлялось светлым.
Утро пахло сосновыми досками и прогоревшими дровами. Я вытянулся на диване в гостиной собственной дачи. Часы показывали восемь утра — нормальное время для зимнего подъема. Но сегодня все будут стараться встать чуть попозже, впереди бессонная ночь. Тридцать первое декабря.
У меня тяжелый день. Сначала в суд, потом на игру, и только потом я смогу подумать о празднике. Я не очень-то люблю Новый год, потому что в последнее время чувствую себя одиноким.
