- Ах! - насмешливо сказал он, зарываясь в платок лицом. - Шарман!
***
Покинув город, Кшиштоф Огинский оказался в весьма незавидном положении человека, не знающего, на каком свете он находится. Вокруг него на все четыре стороны простиралась необъятная, вымокшая под осенними дождями, схваченная первыми заморозками, разоренная войной, неуютная и враждебная Россия. У него не было ни документов, ни достаточного для их приобретения количества денег, зато были все основания предполагать, что на него уже объявлена охота. В такой ситуации попытка покинуть страну и вообще скрыться с большой степенью вероятности могла закончиться арестом со всеми вытекающими из него печальными последствиями. Можно было попытаться догнать французскую армию, которая спешно отступала от Москвы, тая на глазах, но пан Кшиштоф не видел в этом никакого смысла: поражение Франции было очевидным, и даже если бы Мюрат не был ранен, толку от его покровительства теперь не было никакого. Пан Кшиштоф отлично сознавал, что снова проиграл, поставив не на ту лошадь; более того, он так запутался в возложенных на него тайных миссиях и собственных сомнительных предприятиях, что отныне не мог рассчитывать даже на почетный плен.
Положение было отчаянным настолько, что Огинский никак не мог решиться сделать шаг в каком бы то ни было направлении. Он не знал, ищут ли его, и если ищут, то насколько близко подобралась к нему погоня; любое движение могло привести его прямиком в объятия безжалостных охотников. При нем были два бесполезных пистолета, кинжал и небольшая сумма денег - слишком маленький капитал для того, чтобы начинать с ним новую жизнь или хотя бы успешно скрываться в течение сколько-нибудь длительного времени.
Так, потерянный, одинокий и напуганный, с разбитым лицом, с двумя пистолетами и тощим кошельком, верхом на украденной лошади, появился он ранним утром по хрустящему предрассветному морозцу на подворье лесника Силантия, который соблюдал в порядке и неприкосновенности лесные угодья князей Вязмитиновых уже в течение без малого двадцати лет.
Силантий был бездетным вдовцом и одиноко существовал в своей лесной сторожке, лишь изредка появляясь в деревне по разным хозяйственным делам. Никаких иных отношений с сельчанами он не поддерживал, зато хозяевам своим служил верой и правдой, был беспощаден к порубщикам и браконьерам и не стеснялся, застав таковых на месте преступления, применить силу, которой у него было с избытком, несмотря на немолодой уже возраст. В деревне его за это не любили и боялись до икоты. Деревенские детишки, придя в лес по грибы и наткнувшись там на Силантия, разбегались с паническими воплями, теряя свои лукошки. Говорили, что у Силантия дурной глаз, что он якшается с нечистой силой и по ночам варит у себя в бане какие-то колдовские отвары. По части отваров Силантий действительно был дока, и в тех редких случаях, когда у сельчан хватало смелости обратиться к нему за помощью, бывало, поднимал на ноги казавшихся совершенно безнадежными больных.
Появление во дворе незнакомого барина, который попросил у него приюта на какое-то время, оставило Силантия вполне равнодушным. Он уступил пану Кшиштофу лавку, на которой спал, накормил его тушеной в горшке зайчатиной и даже соорудил для него какие-то примочки, пообещав, что к завтрашнему утру опухоль на лице спадет, а через пару дней от синяков не останется даже следа. Пан Кшиштоф дал ему какую-то мелочь за услуги и в течение битых полутора часов расспрашивал лесника о его житье-бытье, стараясь осторожно повернуть разговор на то единственное, что его действительно интересовало последние городские новости.
Городских новостей Силантий, естественно, не знал - ни последних, ни предпоследних, никаких, поскольку ничем, кроме вверенного его заботам участка леса, не интересовался. Про лес этот ему было известно все, но вот это как раз были сведения, которыми не интересовался пан Кшиштоф. Говорить с Силантием, таким образом, оказалось совершенно не о чем, каждое слово из него приходилось буквально тянуть клещами, и пан Кшиштоф, сытый и слегка разомлевший в тепле, совсем уж было собрался подремать до обеда, как вдруг в голову ему пришло, что он до сих пор даже не знает, в чьих владениях решил временно схорониться.
- А скажи-ка, любезный, - ковыряясь в зубах и морщась при этом от боли из-за распухшей физиономии, пробормотал он, - ты чей будешь-то? Лес этот чей?
- Известно, чей, - обдумав что-то, ответил лесник. - Князей Вязмитиновых лес.
Это был сюрприз, который заставил пана Кшиштофа глубоко задуматься. Ему была жизненно необходима информация, и не только информация, но и наличные деньги. Княжна Мария на сегодняшний день оставалась, пожалуй, единственным человеком во всей округе, у которого Огинский мог рассчитывать получить и то, и другое. Княжна знала о нем слишком много, это так, но в то же время пану Кшиштофу казалось, что она не станет доносить на него и пытаться задержать его силой до прибытия драгун. Худшее, на что она была способна, это без разговоров указать ему на дверь, но к подобным неприятностям пан Кшиштоф давно привык, и они его не страшили. Но, с другой стороны, прямиком отправляться в дом княжны было рискованно: мало ли кто мог встретиться ему по дороге, мало ли о чем успела догадаться и как поведет себя в связи со своими догадками княжна!
- Ну, вот что, любезный, - сказал пан Кшиштоф самым небрежным тоном. Письменных принадлежностей у тебя, конечно, не имеется?
- Чего это? - после длинной паузы переспросил Силантий.
Пан Кшиштоф вынул свою предпоследнюю сигару, откусил кончик и раздраженно выплюнул его в угол.
- Перо, - сказал он, - бумага. Чернильница с чернилами... То, чем пишут. - Он поводил рукой в воздухе перед собой, имитируя процесс, о котором говорил. - Есть у тебя?
- Неграмотные мы, - без тени сожаления сказал лесник. - Нам это баловство без надобности.
- Так я и думал. А передать княжне Марии Андреевне то, что я тебе скажу, сможешь? Да так, чтобы ни одна живая душа об этом не знала... Сможешь?
- Дело нехитрое, - равнодушно сказал Силантий. - Что передать-то?
Вот так, совсем просто и почти случайно, решилось это казавшееся неразрешимым дело. Не медля ни минуты, пан Кшиштоф объяснил леснику, что от него требуется, дал ему рубль на водку и выпроводил из дома. Только закрыв за ним дверь, Огинский вспомнил, наконец, о своей сигаре и закурил, сидя на лавке у подслеповатого окна с заросшим многолетней грязью, треснувшим стеклом.
Докурив сигару до самого конца, он тщательно загасил окурок и, подумав, спрятал его в карман. Пепел с подоконника он старательно сдул в ладонь и выкинул за дверь, в заросли крапивы у крыльца. Уничтожив, таким образом, следы своего пребывания в сторожке, пан Кшиштоф начал собираться, делая это так, словно и впрямь намеревался навсегда покинуть гостеприимное логово лесника Силантия.
Сборы были недолгими: пан Кшиштоф заткнул за пояс свои пистолеты, нахлобучил шляпу, набросил на плечи плащ и оседлал лошадь. Сторожка стояла на поляне посреди соснового леса с густым подлеском, состоявшим из малинника и еще каких-то кустов, высоких и еще не успевших до конца оголиться. Денек выдался на удивление погожий, так что пан Кшиштоф не опасался промокнуть или замерзнуть. Ведя лошадь на поводу, он покинул подворье Силантия и углубился в лес, стараясь идти так, чтобы оставлять за собой поменьше следов.
Лошадь он привязал к дереву приблизительно в полуверсте от сторожки, а сам вернулся на поляну и, не приближаясь к дому, засел в кустах, откуда ему все было отлично видно, и где его самого не мог заметить никто. Подобные предосторожности вовсе не казались пану Кшиштофу излишними: было очень трудно предугадать, что предпримет княжна, узнав о его присутствии здесь, да и молчаливый лесник мог попытаться выкинуть какой-нибудь фокус например, пойти не к своей хозяйке, а прямиком к уряднику. Пану Кшиштофу вовсе не хотелось быть застигнутым врасплох отрядом драгун, и поэтому он, отыскав в кустах поваленное давнишней бурей дерево, уселся на его замшелый ствол и стал терпеливо ждать, думая обо всем и ни о чем, как это всегда бывает в подобных случаях.
Постепенно мысли Огинского обратились к его недавним планам. Он представил себе роскошную жизнь, которая ожидала бы его, если бы родившийся у княгини Зеленской и откорректированный им замысел удалось привести в исполнение. Женившись на Ольге Аполлоновне и завладев состоянием княжны Марии, он зажил бы той жизнью, о которой всегда мечтал: балы, шампанское, титулованные куртизанки, карты, скачки и полное отсутствие забот о хлебе насущном, равно как и о том, где в следующий раз удастся преклонить голову и забыться сном. Затея была рискованная, но сулила так много!.. Увы, теперь обо всем этом можно было с чистой совестью забыть, вернувшись к привычным, но от этого не менее постылым делам: снова прятаться, обманывать, жульничать в карты и расстилаться по земле перед очередным богатым покровителем, если таковой, паче чаяния, найдется. Ах, до чего все-таки несправедливо устроен мир!
