Утомленный последними событиями, спал долго. Сначала бродил во мгле сновидений, затем угодил в туманное варево, постоянно проваливаясь в рытвины и ямы, наконец почувствовал под ногами твердь. Она была скользкая, как лед; это и был лед знакомого мне лесного озера. Он был чист и синел под ногами, как стеклянное небо. Я скользил по нему, находясь в состоянии легкой беспечности, так со мной было раньше в детстве. Дымка постепенно рассеивалась и я скоро увидел полынью. В ней находилось нечто малопонятное.
Сбив движение, с осторожностью приближался. После нескольких неуверенных шагов остановился: в оледенелом жабо полыньи вмерзла голова человека. Она принадлежала Сурку. Он улыбался мертвой улыбкой. Глаза его были приоткрыты и, казалось, вместо зрачков впаян горный хрусталь.
Я сделал шаг к отступлению, чувствуя, как под ногами потрескивает. Попытался бежать, беспомощно скользя по нему. А треск все усиливался, превращаясь в нестерпимый и угрожающий звук… и я проснулся.
За вечерними окнами расцветали скоротечными китайскими зонтиками рождественские фейерверки, запущенные ветровскими малолетками. Треск, крик, свист и смех сопровождали полет дешевых петард и ракет.
Я прошел на кухню — разломил на дольки огромный мандарин, выращенный на африканском огороде, и принялся его жевать.
Солнечный и насыщенный запах вернул меня в реальный мир. Физически чувствовал себя прекрасно, да какой-то мутный осадок остался со сна. Что снилось? Невероятная чертовщина: мертвая голова, впаянная в полынью ледяного озера. И голова эта принадлежала… Кому? Не помню.
Вернулся в комнату, включил телевизор: прыгали маленькие и смешные человечки из мультфильма. Такие же скакали на экране в квартире госпожи Литвяк. В этой жизни выдуманные рисованные человечки живут куда дольше, чем люди из крови и плоти. Предполагаю, что у мадам случился неудачный любовный роман с неким Джафаром, любителем горячих русских пизд… нок и холодного оружия. Что там говорить, горло боготворимой перерезали квалифицированно. С любовью и нежностью.
Ощущаю, что опасные призраки рядом, их дуновение похоже на болотные газы, врывающиеся из топких глубин. Но фантом, как и сон, нельзя задержать руками.
Я, смотря на метущихся мультфильмчеловечков, испытывал непонятную для себя тревогу. Что-то угнетало. Что? Закономерная смерть господина Грымзова? Нет. Гибель мадам Литвяк? Нет. Безуспешные поиски компакт-диска для общества вольных стрелков «Красная стрела»? Нет. Тогда что? Последний сон, вот в чем дело.
А для того, чтобы прекратить душевное истязание, довольно набрать номер телефона моего юного приятеля. У него, думаю, хватит силенок поднять трубку после праздничного обеда, перешедшего в ужин?
Мои попытки наладить телефонную связь через космос оказались напрасны Любезный голосок девушки-оператора сообщил, что абонент либо не отвечает, либо находится на недосягаемом расстоянии, чтобы вести с ним конфидециальные разговора.
Либо дрыхнет под прелой подмышкой невесты, ругнулся про себя, собираясь на поиски драпарника[6] вечнозеленой бумаги и преждевременной любви.
Нет, не понимал своего невротического состояния. Сон тому виной? Или слишком хорошо передохнул и мой организм требовал новых впечатлений? Как обкуренный мечтает засмолить гашичек-косячок, так и я мечтаю вляпаться в смертельную и опасную историю, чтобы потешить себя и публику.
Словом, состояние как из модной песенке: «И на белых листах отпечатались мы, как рассказы огня от холодной луны».
… Облитая поливой мертвого света, луна фонарем покачивалась в рождественском небе.
Любопытно, как выглядит наша планета оттуда? Наверно, похожа на стеклографический шарик, скромно болтающейся на веревочке своей орбиты. Уверен, никто, кроме нас самих, не знает о том, что мы есть и живем со своими вечными проблемами. И среди более шести миллиардов тварей божьих я, Алеша Иванов, превращающийся с каждым шагом своим в Чеченца, неуловимого, как эфемерный свет спутницы нашей ночной жизни. И все довольно странно, если задавать детские вопросы: зачем живем? Какую такую великую миссию и чью волю выполняем? И какое такое поле вечности грешными душами удобряем?
Полет моих мыслей прервался — отвлекли яркие огни «Эсspress», продолжающего мчаться на всех парах в вечерней мгле.
Зачем задавать вопросы, на которых нет ответа, проще надо быть, мой друг любезный Алеха, проще, и народец потянется к тебе с рюмашкой родной зверобойной, и на каждый твой вопрос даст верный ответ.
В ресторане под расхлябанную музыку ансамбля местных лабухов штормил праздник — коммерсанты во фраках и бандиты в спортивных костюмах вместе со своими пыхтящими леди отплясывали нечто немыслимое: горючая смесь меж хохлацким гопаком и южноамериканской «макареной». Запах конского пота, водки, щей, пельмешек и турецких духов из Парижа сшибал на месте. За дальним столиком располагался господин Соловьев, его окружали близкие друзья и единомышленники. Удивительно, но в их руках я не обнаружил станковых пулеметов. О чем и сказал Соловью, он засмеялся: Леха-Леха, кого бояться, когда тебя все страшатся; да, и не ищу приключений на собственный зад.
— А я ищу?
— А ты ищешь, — ответил Соловьев. — Кто утром запустил БМВ?
— Сурку кое-что оборву, — крякнул я от досады.
— Парень сам не свой. Лишился заработка, плачется в жилетку.
— Где его найти?
— Черт знает, — пожал плечами господин Соловьев. — Где-то кружился снежинкой.
— Поищу снежинку, — поднимался.
— Чеченец, — попридержал меня, — прекращай самодеятельность. Народ ропщет: трупы на каждом углу как бананы продают. А обществу, извини, нужен покой.
— Покой на кладбище, — ответил я, — и покой нам только снится.
Хорошо, что хватило ума умолчать о своих сновидениях. Соловушка-умная головушка, узнав причину моего появления на этом шабаше, совсем бы решил: приятель крепко спятил.
В зеркальном фойе обнаружил активный отряд во главе с неутомимой Анджелой, занимающийся тем, что раскручивал негоциантов из солнечного Таджикистана. «Баши» были круглолицы, как масляные блины, с узенькими щелочками глаз, на стриженных затылках клеились тюбетейки.
— Ты, басмач еб… чий, все понимаешь, — орала Анджела одному из них. — Сто американских манатов за один отсос и никаких гвоздей! И то потому, что я интернационалистка!..
— Многа, красавиц-ц-ца, — сопротивлялся торгаш урюком.
— Тогда давай сам, чурка, — хохотала Анджела. — А мы поглядим!..
Я отвлек её от напряженных переговоров, задав вопрос: не знает ли она невесту Сурка? Анджела не знала, да на помощь поторопились её подружки, и через пять минут общего ора я знал имя и адрес любимой Суркова: Тамарка давалка на Карла Марксе урюков[7] обслуживает по бросовым ценам. Я понял благородных девиц и поспешил покинуть их общество; последнее, что услышал, был вопль:
— Сто манатов из USA, я сказала! Или сейчас Соловушку свисту!..
Каждый решает свои проблемы по силе своих возможностей. Моя проблема проста — найти человека в городке, мне знакомом с детства. Запрыгнув в джип, покатил в слободку. Освещенный прожекторами ж/д вокзальчик походил на дворец (в миниатюре) эпохи Людовика ХYI, если я верно представляю то прошлое время. На площади мерзла елочка, опоясанная гирльяндными цепочками. Ветер мел вокруг неё искрящийся снег. На железнодорожном переезде звенел сигнал. Сквозь завьюженное пространство рвался грузовой состав — на его платформах темнела боевая техника, накрытая декоративным брезентом. Под прожектором мелькнул легированный штык-нож часового. И я вспомнил, что уже видел подобное, когда многие из моих друзей были живы. Теперь они мертвы, но кровавая бессмыслица продолжается. Она будет продолжаться всегда. До последнего суверенного человека.
… Улица имени Карла Маркса находилась на окраине слободки. Окна домиков желто-желчно мутнели — при таком освещении трудно сохранить присутствие духа и желание жить достойно. Без служебного энтузиазма побрехивали собаки. Снег от мороза ляскал под моими армейскими бутсами, точно был из жести.
Пробившись по плохо угадываемой дорожке к деревянному дому, ударил в дверь. В мирном клоповнике затеялась суета. Что такое? Я не вовремя? А вдруг меня поджидает пошлая засада диких янычар? Не вооружиться ли мне ракетной установкой залпового огня? Не успеваю побежать к авто для исполнения рождественского желания, дверь с мучительным стоном открывается, и я вижу на пороге крестьянскую девку с накинутым на плечи овечьим кожушком.
— Тамара? — называю имя невесты.
— А я нетуть, — скашивает глаза лживая девка.
— А кто есть? — напираю грудью.
— Никого, — пытается подставить свое мягкое и рыхлое вымя.
