Юля зашла в комнату, увидела открытый документ и скопировала его – а может, специально порыскала по компьютеру в надежде найти что-то подобное. Ей нужно было то, чем она сможет шантажировать отца, но носить с собою флешку Сахарова опасалась и оставила ее у подруги. Надеялась, что сможет забрать ее в любое время, если решится использоваться информацию против Олега Борисовича.
Зато она очень помогла нам с Серегой. Год назад нам пришлось иметь дело с неким Асланом Коцбой, владельцем компании «Юго-запад». Выяснилось, что именно ему в свое время перешел дорогу Тогоев.
– Не просто перешел, а нажил себе смертельного врага.
– Именно. Я не рискнул связываться с Асланом напрямую, а привлек к этому Игоря Перигорского как незаинтересованное лицо – так сказать, посредника между высокими договаривающимися сторонами. Ходить вокруг да около я не стал, честно изложил, чего мы хотим и что у нас имеется. Возможно, что Коцба не стал бы слушать меня, подозревая какую-нибудь интригу, однако к Перигорскому он отнесся внимательнее. Флешка оказалась у него, и Коцба развернул против Тогоева такую кампанию, от которой тот не скоро оправится. Все-таки врагов Олегу Борисовичу следовало выбирать осмотрительнее: Аслан – восточный человек, очень злопамятный, ничего не прощающий и выжидающий подходящего момента. Как сказал мне Перигорский, Коцба признался, что ждать ему пришлось долго, но оно того стоило. Так что мы должны быть признательны Юле Сахаровой – не оставь она флешку, справиться с Олегом Борисовичем было бы несколько…м-м-м….сложнее.
Сергей бросил на напарника испытующий взгляд, но не смог ничего прочитать по лицу Илюшина.
– Да, теперь ему некоторое время будет не до нас, – подтвердил он. – И его дочери тоже.
– Интересно, зачем Конецкая взяла родственницу к себе, если терпеть ее не могла? – недоуменно протянула Маша.
– Как раз это очевидно, – отозвался Бабкин. – Во-первых, потому что ей нужна была сиделка к ее подруге, Мурашовой, а тут подвернулся такой шанс – почти бесплатная рабочая сила, полностью зависимая от хозяйки. Во-вторых, когда Сахарова подстерегла Конецкую возле дома и бросилась к ней, умоляя спасти ее и дать приют, старуха не выдержала и дрогнула – она все-таки тоже не каменная, а тут как-никак перед ней была хоть и не кровная, но родственница, тем более по линии покойного мужа. В-третьих, она надеялась, что Юлия изменилась за то время, что они не виделись, – а времени прошло много. Когда-то к ней приезжал ребенок, а два с половиной месяца назад откуда ни возьмись возникла взрослая девушка, рассказывающая про папу-садиста. В первую же неделю совместной жизни Конецкая прониклась к ней сильнейшей неприязнью, но из жалости решила не выгонять, потому что идти Сахаровой было некуда. К тому же у нее в мыслях не было, что девица может быть ей чем-то опасна – она ее настолько презирала, что не считала способной на сильные поступки. Даже отказалась звать полным именем, как требовала Сахарова, и обращалась к ней исключительно Лия.
Макар недоверчиво посмотрел на приятеля.
– Это твои догадки? Откуда такие подробные детали?
– Сама же Конецкая и рассказала, пока мы ждали окончания допроса, – признался Сергей.
– Тьфу ты! Я-то думал, что ты научился выуживать информацию «из ничего». Кстати, а ты не спросил Конецкую – действительно она вписала Сахарову в завещание?
– Вписала.
– Это и был самый опрометчивый ее поступок.
– Нет, самым опрометчивым ее поступком было то, что она взяла эту дрянь в свой дом. Бр-р-р! Как вспомню Сахарову у стены с пистолетом, так снова не по себе делается. Надо было мне пристукнуть тогда этого Макеева, но кто ж знал, что она заставит его отдать ей ствол!
– А вторая девушка, она цела? – вступила Маша.
– Домработница? Цела, что с ней будет! Только слегка побита. Вообще-то, откровенно говоря, безрассудная девчонка: увидела Сахарову с пистолетом, осознала, что сейчас ее хозяйку будут убивать, и бросилась на сиделку. И получила за это, конечно же. Хорошо, что жива осталась.
– Смелая девочка… – протянула Маша. – Сереж, она тоже родственница Конецкой?
– Да какая она родственница! Обычная двадцатилетняя девчонка откуда-то из Подмосковья – мать умерла, отец пил по-черному, вот она и сбежала от него в надежде на новую жизнь. Хотела устроиться на приличную работу, а вместо этого попалась на дороге Марты Рудольфовны, и та взяла ее к себе – через пару недель после того, как к ней втерлась Сахарова. Она и не догадывалась, что Лия – родственница ее хозяйки, думала – обычная прислуга.
– Подожди… ты говоришь, что ее только побили. А в кого же тогда стреляла Сахарова?
– В подругу Конецкой, которая живет с ней вместе. Та проснулась, вошла в комнату в неудачный момент и получила пулю в плечо. Она упала в коридоре, но у нее хватило сил доползти и открыть нам дверь. И, конечно, нужно отдать должное этому фотографу, который вырубил Сахарову. Представляешь – приехал человек с подругой к ее бывшей учительнице, а нарвался на полоумную девицу с пистолетом! Если бы не он, нашли бы потом в квартире Конецкой три трупа.
– Или четыре… – дополнил Макар. – Не знаю, что делала бы Сахарова после того, как расправилась со старухой. И не уверен, что хочу это знать. Могу только искренне понадеяться, что дело Тогоева и его дочери закрыто.
Юлька постучала в дверь и, услышав строгий голос, зашла в гостиную.
Марта Рудольфовна в длинном, до пят, струящемся черном платье сидела возле окна и что-то писала. Юлька бросила взгляд на стекло. Так и есть. Вокруг ужасного цветка мака, который она собиралась отскрести ножом перед тем, как в комнату вошла Лия с пистолетом, теперь были нарисованы новые цветы. Они закрывали весь нижний угол и выглядели, по правде сказать, просто кошмарно. Марта Рудольфовна рисовала витражными красками еще хуже, чем Валентина Захаровна.
– Завтра поедем к Вале, – сказала Конецкая, не оборачиваясь. – Наконец-то я договорилась и можно будет перевезти ее в приличную больницу. Приготовь ей с вечера пижаму и проследи, чтобы контейнеров для еды хватило. Бульон я сварю сама.
– Марта Рудольфовна… – начала Юлька и запнулась. Она чувствовала, что обязана рассказать Конецкой правду, но стоило ей представить, что после этого последует, и вся ее решимость пропадала.
– Я тебя слушаю.
– Марта Рудольфовна…
– Я уже страшно сказать сколько лет Марта Рудольфовна. Перестань блеять и говори по-человечески. Но если ты хочешь признаться, что сломала стиральную машину, то лучше промолчи.
– Нет… – тихо сказала Юлька. – Не сломала.
– Вот и славно. Тогда в чем дело?
Она наконец обернулась к Юльке, и та обнаружила, что говорить со спиной было куда проще.
– Я хотела вам кое в чем признаться, – выдавила она. – Марта Рудольфовна, я вас обманула.
– Неужели?
– Н-нет, не совсем обманула… Но я хотела воспользоваться вами в своих интересах.
– Мною?! – Старуха первый раз выглядела действительно озадаченной. – Детка моя, откуда ты нахваталась таких выражений? Ты – мною?! Ты ничего не путаешь?
– У меня был план, – сказала Юлька, отводя глаза. – В тот день, когда вы меня встретили, я ушла из дома от отца, потому что он много пил. И бил меня, – прибавила она, краснея. – Я не знаю, что бы делала, если бы не вы. На работу к подруге меня не взяли, а больше идти мне было некуда. Домой я бы не вернулась. В последний раз он взял… неважно. Не вернулась бы. Ни за что.
Я сначала ужасно злилась на вас. Я понимала, что должна быть вам благодарна, и все равно злилась. И как только вы сказали о Мансурове и о том, что я похожа на его жену, я задумала устроить все так, чтобы вы меня с ним познакомили. Только сперва помогли бы мне стать красивой. Я придумала, что он влюбится в меня, разведется, женится на мне, и я буду богата и счастлива! А вам расскажу, что это вы сделали меня такой – чтобы вы страдали от этого. Смешно, правда? А еще, – продолжала она, шмыгая носом, – я мечтала, что вернусь к своему отцу, который бил меня табуреткой, и что-нибудь с ним сотворю. А потом покажусь своему бывшему парню, который бросил меня просто так, без всякой причины, и другому, который решил не связываться со мной, когда увидел синяки, и они оба будут кусать себе локти из-за того, что не оценили меня. Потрясающий план, правда?
– Да, – тихо сказала Конецкая. – Очень глупый, ты права.
Юлька всхлипнула.
– Я собиралась вас использовать, а потом похвастаться этим. Я даже речь придумала – как будто я вами управляла все это время, а вы и не замечали. Но на самом деле я ничего такого не сделала! Я поняла, что так нельзя… что не смогу… что мне не хочется….
Она все-таки расплакалась, хотя обещала себе не реветь ни в коем случае. Конецкая ненавидит слезы! Помня об этом, Юлька смогла удержаться даже тогда, когда врач обрабатывал ей раны на лице, и хотя страшно щипало, а воспоминание о том, как Лия била ее, вставало перед глазами, стоило только их закрыть, она не пустила ни одной слезинки. А теперь так постыдно хлюпает носом! И, главное, старуха все молчит и молчит – наверное, до глубины души пораженная ее неблагодарностью, готовая вышвырнуть ее вон, как нашкодившую собачонку. Сквозь слезы Юлька не видела, чем та занимается – может быть, снова что-то пишет, с презрением отвернувшись от нее.
