Я спросил Ирину, как она думает нам помочь.
— Я помогу вам найти Арканова. Он обязательно даст мне еще о себе знать и пока не увидится со мной ни за что не уедет, хотя, как он говорит, ему опасно оставаться здесь. Но он вообще ни с чем не считается. Это какая-то дикая, безрассудная натура.
— Он лжет, говоря, что очень рискует. Ему прекрасно известно, что, пока у нас нет никаких доказательств его участия в каком-либо серьезном преступлении, мы его арестовать не можем. То, что он выдавал себя за научного работника, не такой уж большой проступок, если он не получал от этого никаких материальных выгод, а то, что он являлся сообщником, если не руководителем Радия, будет нелегко доказать.
— Так что же, по-вашему, он должен оставаться на свободе? — возмутилась чуть не до слез Ирина. — Это же ни на что не похоже!
— Вы правы, его нужно схватить. Но для этого мы должны сначала установить подлинное лицо этого негодяя, узнать, на какие средства он существует, с кем общается, что делает. Вот тогда — я в этом не сомневаюсь — за ним откроется немало таких «подвигов», которыми заинтересуется прокуратура. Но это трудное дело — помогать нам изобличать преступника. Не знаю, под силу ли оно вам будет?
— Я готова! — воскликнула Ирина, оживившись. — Скажите, что я должна делать, и я буду строго выполнять ваши указания.
Я задумался. Представлялась интереснейшая возможность разоблачить опасного преступника. План действий мгновенно созрел у меня в голове.
— Вам придется притвориться перед Аркановым, что поверили, будто у вас нет иного выхода, как следовать за ним, но с отъездом должны всячески тянуть, давая понять Арканову, что вы постепенно меняете свое мнение о нем к лучшему.
— Я согласна на это, хотя и чувствую, что будет тяжело и противно, но я выдержу… постараюсь выдержать…
— Учтите опасность, которой вы себя подвергнете. Хотя мы и примем меры, чтобы с вами не случилось ничего худого, но всего не предусмотришь, а люди, подобные Арканову, бывают подчас опаснее тигра.
— Я понимаю, — бледнея, прошептала Ирина. — Тем необходимее его уничтожить. Только нельзя ли, чтобы, кроме вас, никто не знал, о чем мы с вами сегодня говорили? Вам я совершенно, абсолютно доверяю, а другие… кто же их знает!? Они могут быть неосторожны, а ведь Арканов уже предупреждал меня…
— О чем?
— Что тогда мне не жить.
— Мерзавец! — вырвалось у меня. — Не бойтесь, я отвечаю за вашу безопасность!
Но тут я вспомнил, что нахожусь не в Борске, где каждое мое слово подкреплялось служебным положением и поддержкой всех товарищей во главе с Нефедовым. Здесь же я всего только рядовой работник районного отделения, к которому дело Арканова ни с какой стороны не относилось.
Однако это было только минутное сомнение. Ведь за мной стоял весь мощный аппарат советской милиции. Суть дела не могла измениться от того — я или кто-нибудь другой из моих товарищей окажет Ирине помощь. Но в глубине души я считал, что лучше будет, если это сделаю именно я.
«Интересно, что скажет полковник, когда я расскажу ему о предложении Ирины? — думал я, торопясь в управление. — Теперь он не должен отстранять меня от дела Короля». Я уже успел переговорить с ним по телефону — просил принять меня. Он сказал: «Приходи через полчаса, я пока вызову майора».
Когда я вошел к полковнику, Девятов уже сидел у него.
— Что скажете нового о вашем Короле? — спросил иронически полковник.
— Он сейчас в Каменске.
— Для нас с майором это не новость. Вы что, видели его?
— Не видел, но он встречается с Ириной Роевой и угрожает ей.
— Сомнительно, — покачал головой майор. — Я дважды беседовал с Ириной Аркадьевной и думаю, что если бы Арканов докучал ей, то она сообщила бы мне, тем более, что я просил ее позвонить мне, если он появится на горизонте.
— Возможно, что она предпочитает иметь дело не с вами, а с Карачаровым, — прищурился полковник. — В таких случаях симпатии тоже играют роль.
— Как раз тут-то, как мне кажется, налицо самая решительная антипатия, — возразил Девятов. — Роева при первой же нашей встрече мне заявила, что ненавидит капитана Карачарова и считает его виновником смерти ее родных. Из-за этого мы, как вы помните, и решили отстранить Карачарова от участия в деле.
— Эх, майор, не знаете вы женского сердца, — ответил полковник. — Если они говорят, что ненавидят, то часто это еще далеко не так на самом деле. — При этом полковник перевел на меня свой вопрошающий взгляд.
— Между, нами были недоразумения, — пояснил я, — Ирина Аркадьевна разобралась теперь в том, что произошло, и видит, что виновником ее несчастий является Арканов. — И я вкратце изложил наш разговор с Ириной в кабинете парторга института.
— Вот видите, майор, — обратился к Девятову полковник, — я как в воду глядел: без Карачарова нам не обойтись, тем более, что он, кажется, лично заинтересован в успехе этого дела.
— Я не возражаю против его участия, — пожал плечами Девятов, — но полагаю, что мы все не менее его заинтересованы.
— Все-таки некоторая разница есть. В этой шахматной партии вы заинтересованы судьбой короля, а Карачаров — также и судьбой дамы, — неудачно скаламбурил полковник, хитро взглянув на меня. Однако тотчас же, приняв, свой обычный бесстрастный вид, он принялся за разбор предстоящей операции.
Насколько я понял, оба они не теряли до этого времени, уже нашли в Каменске людей, знавших по лагерям Короля — Литвинова, и установили, что его приметы полностью сходятся с приметами Арканова. Найти Арканова, как я и предполагал, не представляло бы особенных затруднений, но арестовывать его пока не собирались. У нас не было для этого достаточных улик, изобличающих Арканова в преступлении, а затем Девятов рассчитывал, наблюдая за Королем, выявить других, связанных с ними членов шайки.
Полковник поручил мне поддерживать связь с Ириной, но все свои действия согласовывать с майором, за которым оставалось руководство операцией, наблюдение за Аркановым и охрана Ирины.
— Но как мне совместить ваше поручение с работой? — спросил я. — Мой начальник едва ли позволит мне постоянно отлучаться.
— Я скажу ему, — успокоил меня полковник, понимая, что я неспроста задал такой вопрос. — Говорят, что он действительно смотрит на тебя, как на штрафного, и дает только всякую пустяковую работенку.
И вот я почувствовал, что вновь живу полной жизнью. Полоса неудач миновала, в руках у меня было интереснейшее дело. Теперь я только хотел, чтобы наши отношения с Галей хоть немного улучшились, однако они все еще находились на точке замерзания.
В эти дни я, по выражению Татьяны Леонтьевны, вовсе отбился от дома, иногда даже ночевал у себя в канцелярии, неподалеку от телефона, в ожидании звонка Ирины. Ведь она могла позвонить в любой момент. Из-за этих дежурств мне пришлось даже отказаться от удовольствия сходить с Галей в цирк. Если у меня появлялась возможность отлучиться от телефона, я подходил к концу учебного дня к воротам торговой школы и провожал Галю до дому. Чаще всего она теперь была задумчива и рассеянна, жаловалась на плохое настроение.
Одно время мне начало казаться, что, вопреки уверениям, будто я ей вовсе безразличен, это все не так, но она постаралась рассеять мое заблуждение.
— Ты, может быть, думаешь, что я встречаюсь с тобой ради того, чтобы видеть тебя? — сказала она как-то. — Вовсе нет! Просто мне приятно с кем-то поговорить о Борске.
Но Борск занимал очень небольшое место в наших беседах. О чем мы только с ней ни говорили: о книгах, пьесах, кинокартинах, ее учении, товарищах, планах будущей жизни, но невидимой канвой, на которой, как узоры, развертывались эти темы, являлась основная, больше всего занимавшая нас обоих тема о человеческих взаимоотношениях, то есть о дружбе, ненависти, любви, ревности, зависти.
Неизменно Галя высказывала самые мрачные взгляды на жизнь и людей, так что мне приходилось изо всех сил защищать род человеческий от ее нападок. Например, она заявляла, что если хорошенько разобраться, то никакой любви, в сущности говоря, и нет совсем.
— Все это мимолетные увлечения или привычка, — говорила она таким убежденным тоном что мне становилось не по себе. — Вот, например, пока ты был в Борске, у меня на глазах, я по тебе с ума сходила, а как уехал, то все увлечение как рукой сняло, и следов от него не осталось. Теперь я даже понять не могу, что это за дурман такой на меня тогда нашел?
— Но ведь сейчас я опять у тебя на глазах? — невесело шутил я.
— Сейчас другое дело, — наставительным тоном отвечала она. — Такие ошибки дважды не повторяются.
Я и верил и не верил словам Гали. Мне казалось, что Галя нарочно дразнит меня, но тревога, проникшая в сердце, все прочнее укреплялась там и порой очень больно жалила меня своим ядовитым язычком, нашептывая: «Мимо какой любви ты прошел! Каким бесценным сокровищем пренебрег!».
