Григорий Глазов - Смерть не выбирают (сборник)

– Коль уж зашли, соберу чего-нибудь, – негромко сказала Зимина.

Пить в жару не хотелось, но с другой стороны, просто так вот сунуть ей конверт с деньгами и уйти – можно и обидеть, а это уже ни к чему. Туровский и Гущин переглянулись.

– По маленькой можно, – решил Гущин.

Зимина проворно принесла из кухни тарелки, приборы, поставила банку "Завтрака туриста", кабачковую икру, нарезала вареной колбасы, на тарелках – помидоры, огурцы, пристроила хлебницу, а в центр водрузила бутылочку "Пшеничной".

– Вы уж извиняйте, что так вот, – кивнула Зимина на стол, – не ждала ведь гостей.

Гущин, круто вздохнув, налил в большие рюмки ей, Туровскому и себе.

– А ему что ж? – спросила Зимина, указав на пустую рюмку Алтунина.

– За рулем он, нельзя, – ответил Гущин.

Выпили, не чокаясь, молча, стали закусывать. Зимина едва пригубила.

– Весной памятник ставить будем, – по-деловому сказал Гущин. – Надо, чтоб земля осела.

Зимина согласно подергала головой. Гущин снова наполнил рюмки. Поднял свою и обращаясь к фотографиям, сказал:

– Вот, Юра. Тут мы, с тобой, с твоей матерью, – и посмотрев на просвет рюмку, быстро выпил. За ним, морщась, Туровский.

Глаза женщины наполнились слезами, она утерла их тыльной стороной руки, прошептала:

– Вы уж извините…

Когда бутылку прикончили, Гущин, дожевывая кусок колбасы, выразительно посмотрел на Туровского. Тот понял, вынул из нагрудного кармана конверт, сказал:

– Мария Даниловна, это вам от всех нас, – протянул он ей конверт. Тут двадцать тысяч. Это еще не все, конечно, это на первый случай.

– Господь с вами, – робко сказала Зимина. – Мне теперь ничего не нужно, всего хватит, – и глаза ее снова увлажнились.

– Мы понимаем, что никакие деньги не заменят вам и нам Юру, продолжал Туровский, – но жить-то надо.

Зимина молча подергивала головой, утирая слезы.

– Что поделать, – сказал Гущин, – такая у нас медицина. – Лучше к ним в руки не попадать. Да еще к таким врачам, как этот… Молодой, видать, и неопытный… Вот и прозевал он, наверное, нужный момент… Гнать их таких надо. Загубил он Юру. А мы ведь так его берегли. Кормили самым лучшим. Да что с него, этого лекаря, сейчас возьмешь, – тяжко дыша, Гущин махнул рукой. – Хотя такое не прощают…

Алтунин за все время не произнес ни слова. Наступила пауза. Видя, что она неловко затягивается, Туровский поднялся.

– Нам пора, Мария Даниловна, – сказал он. – Извините нас за вторжение. Если что нужно будет, звоните.

– Да-да! – подтвердил Гущин. – Вы с нами связь держите. Сева у нас под рукой всегда… В нужный момент – и он у вас… Спасибо за угощение.

– Спасибо и вам… Вы уж извините, что скромно, – она пошла провожать их. – И за деньги поклон вам, придержу на памятник Юре.

– Это лишнее, Мария Даниловна. Тратьте их, а на памятник мы найдем, это наш долг, – сказал Гущин.

Когда вышли и уселись в машину, Туровский произнес:

– Что ж, дело сделано…

Было около пяти, когда Костюкович спустился в подвал, взял последнюю канистру бензина из своего загашника, заправил машину и поехал на спортбазу.

Старик-вахтер, сидевший в дежурке, потребовал пропуск.

– Я к доктору Туровскому, – сказал Костюкович, и не останавливаясь, крутанул турникет. В красивом трехэтажном здании размещалась гостиница, спортзал, зимний бассейн, столовая и административные помещения. Где-то в стороне раздавались голоса и плеск, слышались удары по мячу – там, видимо, были летний бассейн и волейбольная площадка. Тыльную сторону базы прикрывал густой сосняк. – Хорошо устроились, – подумал Костюкович.

Навстречу шел молодой человек в джинсах, голый по пояс.

– Где мне найти Володю Покатило? – остановил его Костюкович.

– Он в спортзале железо толкает.

– Вы не могли бы его позвать?

– А что сказать?

– Скажите, знакомый.

Костюкович уселся ждать на скамеечке перед входом в здание. Покатило вышел, сощурился от сильного солнца. Он был не один, с ним еще какой-то парень.

– Володя, – позвал Костюкович.

Тот, видимо, не сразу узнал Костюковича, потом вспомнил:

– А-а, доктор! Здравствуйте. Вы ко мне, что ли? – он и приятель, оба были в плавках: сильные торсы, могучие руки, ноги. Но мышцы не такие, как у гимнастов, не рельефные, а типичные для пловцов – сглаженные.

– К вам, Володя. Присядьте. У меня несколько вопросов.

– Я не помешаю? – спросил второй.

– Нет, – ответил Костюкович, понимая, что невоспитанность отказом не исправишь. – Володя, вы говорили мне, что перед аварией у Зимина болела голова и на несколько секунд он потерял зрение, что иногда жаловался на головные боли.

– Да.

– Они часто его беспокоили после первой аварии в январе?

– Случалось.

– Он обращался к врачам?

– Нет, зачем? У нас свой доктор, Туровский Олег Константинович. Давал ему какие-то таблетки.

– Что ты гонишь, Володька! – вмешался парень. – Юрок говорил мне, что головные боли случались еще до зимней аварии. Он скрывал от Туровского, боялся, чтоб не отчислили, пожаловался только после зимней аварии.

– Следователь ГАИ сказал мне, что зимой вы тоже были с Зиминым в машине? – спросил Костюкович у Покатило.

– Да.

– Гаишник вспомнил, что Зимин потом объяснял: мол, сперва его затошнило, потом на какие-то секунды потерял зрение – и тут случилось. Вы тоже пострадали тогда?

– Вывихнул плечевой… А перед ударом Юра сказал мне: "Что-то мутит меня", а в последний момент крикнул: "Глаза!.. Не вижу!" Из-за угла на асфальтовую дорожку вывернул Туровский. Он шел к ним, держа в руках сумку, из которой торчала ракетка.

– Что ж, ребята, спасибо, – поднялся Костюкович.

Покатило с приятелем ушли. Костюкович ждал Туровского.

– Какими судьбами? Поплавать решил? – спросил Туровский.

– Да нет. Нужно было повидать Володю Покатило.

– Зачем? – удивился Туровский.

– Слушай, Олег, Зимин никогда не жаловался тебе на головные боли?

– Он был здоров, как бык.

– А Покатило говорит, что обращался к тебе по этому поводу.

– Да ты меньше слушай его. Мальчишка! Что он понимает? Болтает. После аварии зимой пару раз было, подскакивало давление. Я полагал, что это посттравматические явления… Ты-то как живешь?

– Наукой занялся, – хмыкнул Костюкович.

– Да ну?! Правильно! Так у тебя что, кроме Зимина, материала не хватает? Отделение, небось, забито инсультниками?

– Не совсем такими.

– Хочешь пропуск в бассейн?

– Вряд ли смогу воспользоваться, времени не хватает.

– Куда отдыхать собираешься?

– Куда сейчас поедешь? Всюду стрельба. Да и цены на путевки не для нашего брата.

– У нас хорошая база в Карпатах. Бери бабу – поживи недельки три. Я тебе устрою двухместный номер в коттедже. Со скидкой. Только загодя скажи.

– Спасибо. Когда дело дойдет до отпуска, позвоню…

Костюкович неторопливо вел машину по широкому бульвару с односторонним движением. Копаясь в сомнениях и противоречиях, он итожил свой визит на спортбазу. Итак: во время первой аварии – сотрясение мозга, начались головные боли. Тут возможен арахноидит [воспаление паутинной оболочки мозга; происхождение разное: травма черепа, инфекционно-токсическое; спаечное], вызвавший эти боли, тошноту. Но! Парень, который был с Володей Покатило, утверждал, что на боли Зимин жаловался еще до первой аварии. Следователю ГАИ Рудько Зимин тогда сказал, что его замутило, потерял на мгновенье зрение, это и стало причиной аварии. Из слов Покатило ясно, что до второй аварии Зимин крикнул: "Мутит!" и "Глаза, не вижу!" То есть все – до: тошнота, головные боли, краткая потеря зрения. Значит не арахноидит, как следствие травмы черепа во время первого происшествия. Будь у него тогда посттравматический арахноидит, его из нейрохирургии потом перевели бы в одну из неврологий долечиваться. Но Зимин выписался из больницы вообще… Может, опухоль? Симптоматика похожа, но на вскрытии – никакой опухоли!..

Костюкович припарковал машину возле дома, включил противоугонное и, нашарив в кармане ключи от квартиры, вошел в подъезд…

Чекирду в его конторе Левин не застал.

– Вы договаривались с ним? – спросила секретарша.

– К сожалению, нет.

– Посидите, он вот-вот должен вернуться. Пошел в горисполком, а сейчас уже четверть второго, у них ведь там перерыв с часу до двух. Дать вам свежую газету?

– Давайте.

Она протянула ему последний номер "Коммерсанта". Он полистал его и отложил. Уставившись на дверь, обитую дерматином, стал опять думать о том, ради чего пришел сюда. Как и во всех делах, прошедших за долгую жизнь через его руки, он и в этом случае тыкался мыслями по тупикам, пятясь, выбирался из них, чтоб выйти на узенькую тропку, в конце которой призывно разок-другой ему взмахнет, как светлячок своими крылышками, истина… Но был он не уверен, что сегодня набрел именно на такую тропку, скорее опять тупичок, но это не очень обескураживало. Левин привычно успокаивал себя: "Надо потереться и об эти стены. Меня ведь уже давно никто не торопит: ни начальник следственного управления, ни прокурор области". Но была в этой успокоительной фразе и доля лукавства: не так сразу и не так легко он привык, что ему не надо утром идти на работу в прокуратуру, куда он ходил более трех десятилетий…