«Макар даже подоконник не занял, – подумала Маша. – Сильно же его выбило из колеи».
– Анжела упоминала, что у Липецкой были татуировки! – вдруг вспомнил Илюшин и приподнялся. Глаза его заблестели.
– Извини, Макар. – Маша с искренним сожалением покачала головой. – Я спросила у нее после сауны, куда они делись. Она их свела давным-давно.
– А если врет? – встрял Бабкин.
– У нее что-то вроде мелких шрамов на шее. Вряд ли врет.
– Ну совсем никаких зацепок, – пробормотал Сергей.
Он прижался лбом к холодному стеклу, следя за отъезжающим такси.
– Методом исключения у нас остается только Стриженова, – вслух подумал он. – Спорим, если ее пытать, она во всем сознается.
– Э, да ты совсем в отчаянии! Маша, его надо покормить.
– Его надо побить.
С первого этажа донеслись отголоски ритмичной музыки. Маше стало не по себе при мысли, что танцы все-таки будут, несмотря на все происшествия последних дней. С момента, как они нашли Анжелу, прошло лишь несколько часов. По телефону в больнице им сообщили, что Лосина до сих пор не пришла в себя.
«И не факт, что придет».
Как и предсказывал Сергей, машина полиции прибыла четверть часа спустя после «скорой». На этот раз показания у них собирал другой следователь, пожилой и безразличный ко всему. Он быстро и деловито опросил всех, и уже к девяти вечера парк обезлюдел. Только обрывки красно-белой бумажной ленты болтались на ветру.
Две лампочки в люстре мелко замигали, будто дрожа.
– Прекрасно! – меланхолично одобрил Илюшин. – Давайте еще электричество отключим и погрузимся в кромешную тьму.
«Погрузимся», – подумала Маша, зацепившись за слово. Конечно, это же заводь. Темный колодец бездонных вод. Чем глубже они опускаются, тем меньше видно. Вот уже и свет понемногу гаснет.
– А ты хотел, чтобы тебе и электрика бесперебойно работала!
– Я хотел найти убийцу.
Макар все-таки встал с дивана и прошелся по комнате.
– Несомненно, Рогозина подготовила досье на всех…
– Однако распечатала только два! – подхватил Бабкин, по-прежнему следя за удаляющейся машиной. Фары слились в один огонек и то и дело пропадали за деревьями.
– …на двух лучших бывших подруг. Что есть странность номер один.
Маша включила настольную лампу, не в силах смотреть, как то разгорается, то гаснет люстра.
– Странность номер два, – дополнила она. – Весь второй день Рогозина целенаправленно стравливала нас друг с другом. Раздала роли!
– Например, Лосиной?
– Да. Настроила и ее, и Шверник!
– К Коваль тоже подъезжала, – сообщил Бабкин.
– А Савушкиной намекнула на ее похождения в браке, – усмехнулся Макар. – Причем так тонко, что Люба не поняла, почудилось ей или нет, и мучилась от страха.
– И после этого собрала всех нас вечером, чтобы извиниться!
Макар обогнул угол стола, перемахнул через стул и остановился посреди комнаты.
– У нее был четкий план. Но мы его не понимаем.
– Похоже, уже и не поймем, – со вздохом завершил Бабкин.
Огонек такси наконец сгинул за деревьями. Слабый свет двух фонарей у входа очерчивал призрачный полукруг, но за его границами тени сливались в одну большую ночную прорубь, где изредка проплывало, вильнув хвостом, мерцающее облако.
Маша подошла, встала рядом с мужем, всматриваясь в темноту.
– Какая здесь глухая ночь…
– Шторы задернуть?
– Нет, не нужно.
Она помолчала. Затем сказала, не отрывая взгляда от едва различимой макушки старой ели, поднимающейся над парком:
– Когда ты спросил меня, зачем я еду сюда, я ответила: чтобы перестать бояться. Я долго пыталась избавиться от глупых страхов. Но только теперь поняла…
Настольная лампа вдруг погасла, и комната погрузилась во мрак. Когда свет вспыхнул вновь, темнота за окнами стояла стеной, словно успела подступить вплотную за эти несколько секунд.
– Что поняла?
– Что они вовсе не были глупыми. Посмотри, что Рогозина сделала с нами в школе! Мать Лосиной уволили. Липецкая попала в психиатрическую лечебницу и едва не спилась. Мотя до сих пор заедает любой стресс и не может успокоиться, если нечего пожевать. У Стриженовой внешность лебедя, а мироощущение – гадкого утенка.
– Может, лучше так, чем наоборот?
– Ничего подобного. Тот, кто чувствует себя лебедем, транслирует эту уверенность окружающим. И рано или поздно в нем перестают видеть уродца.
Где-то вдалеке вскрикнула ночная птица и тут же смолкла, словно испугавшись звука собственного голоса.
– Самым сложным оказалось не выпрямиться во весь рост на поле боя, – сказала Маша. – Гораздо сложнее – признать, что поле боя существовало.
3Я сливаюсь с ночью, я плачу разными голосами. Стон дерева – это мой стон. Крик птицы – это мой крик.
Но дозваться этих троих я не в силах. Одна временами чувствует меня на границе своего сознания, но сразу же отворачивается, вздрогнув, как от неожиданного прикосновения.
Не уезжайте, прошу я. Найдите ее! Вы подошли так близко! Она собирается бежать, и я не смогу последовать за ней.
Не позволяйте ей остаться безнаказанной.
Вещи ее собраны. Предлог для отъезда найден. Осталось забрать фотографии из тайника и уничтожить их. Четыре общих снимка, на которых ее, пусть с трудом, но все-таки можно узнать.
Я лечу над чернеющим от старости снегом и слышу, как подо мной шевелятся корни деревьев. Соки земли начинают пробуждаться. Там, внизу, медленно рождается жизнь.
Но оттуда же властно тянет к себе и небытие. Слишком долго я задержалась здесь, когда меня убили. Жажда мести наполнила меня тяжестью, словно лодку набили грузом и привязали к берегу. Небесная река все дальше и дальше.
Не пристало душе после смерти заниматься суетными делами, и теперь я это осознала сполна.
Боюсь только, слишком поздно.
1Маша проснулась от того, что в незашторенное окно светила луна. Мутная струйка разбавленного молока тянулась с небес и брызгами ложилась на затененную стену.
Она поднялась и, осторожно переступая босыми ногами через разбросанную одежду, приблизилась к окну.
В лунном свете деревья казались облитыми гудроном. Черные макушки лаково блестели, черные ветки не шелохнулись. Маша даже непроизвольно принюхалась. Нет, конечно же, это вовсе не тот знакомый с детства запах. Из приоткрытой форточки тянуло далеким рассеявшимся дымом и талой водой.
Маша набросила на плечи кофту. Только ли лунный свет разбудил ее? Кажется, ей что-то снилось, но на границе яви сон растворился и ушел, как вода в песок.
Или это был вовсе не сон, а какая-то мысль?
Маша застегнула кофту, обернулась на мужа. Сергей, привольно раскинувшись, крепко спал. Чувство тревоги не оставляло, только усилилось. Некая мелочь ускользнула сегодня из поля зрения, сущая ерунда, на которую не стоило обращать внимания – и она не обратила.
Отчего же теперь это кажется таким важным?
Маша методично принялась вспоминать события дня. Разговоры, встречи, поиски… Ей смутно мерещилось, что это как-то связано с лунным светом, но поймать эту связь ей не удавалось.
С четверть часа Маша рассматривала неподвижный лес, но, убедившись, что не в силах ничего вспомнить, сдалась. Ноги озябли, из щелей в окне тянуло холодом. Поежившись, она пошла к кровати, не отказав себе в удовольствии наступить на лунную дорожку.
И замерла.
Неуловимая прежде мысль вдруг обрела очертания. Свет! Не лунный, а солнечный!
Маша бесшумно и быстро подбежала к окну. Вон оно! Бледно-желтый ноготь луны прижимает макушку самого высокого дерева в парке. Это ель, под которой нашли Лосину. Когда они подошли к телу, в ветвях что-то блеснуло.
«Я подумала – солнечный луч. Но сегодня не было солнца».
Почему-то это казалось очень важным. Солнца не было! Так коротко, как вспышка, мог сверкнуть серебристый фантик. Или что-то другое…
Наверняка оперативники при осмотре места происшествия все нашли, успокоила себя Маша. Второе преступление за такое короткое время! Несомненно, они были очень внимательны.
Если в ветвях вообще что-то было. «Мне могло просто показаться».
С этими мыслями она вернулась в постель, говоря себе, что немедленно уснет.
Десять минут спустя Маша села, как лунатик, и позвала:
– Сережа!
Муж выразительно засопел.
– Сережа, мне нужно кое-что проверить! Ты пойдешь со мной?
Бабкин залихватски всхрапнул. Трактовать это можно было единственным образом, но Маша сделала третью попытку: потрясла мужа за плечо.
Тот перекатился на другой бок и сделал жест, словно отгонял муху.
