Хорошенькое дело, — ещё больше запыхтел «гаваной» Черкасов. — Турка грохнули, Тимонина на месте нет… Прямо-таки все концы оборваны.
Ну… все не все… — протянул Гвоздь, отмахиваясь рукой от особенно едкого синего облака, которое завилось у него над головой наподобие турецкой чалмы. — Кое-что я все-таки узнал. Мамаша надавала мне целую кучу телефонов. По-моему, они с папашей-генералом решили, что с моей помощью смогут отыскать своего непутевого отпрыска. Я же художником представился и сказал, что торгую на Измайловском рынке — как и их ублюдочный сын. — Гвоздь достал из кармана какие-то бумажки и показал Черкасову. — Пусть теперь Мамонов сидит названивает. У него это хорошо получается — по телефону
Странно, что они тебя за художника приняли — с такой-то мордой, — утробно хохотнул Черкасов, выворачивая руль «БМВ». Водить свою машину он не доверял никому. Возможно, потому, что в прошлом — весьма, впрочем, отдаленном — подрабатывал водителем-испытателем на автодроме ВАЗа.
Какая есть — такую носим, — с вызовом произнёс Гвоздь, который весьма трепетно относился к своей внешности и всякие насмешки на этот счет присекал в корне. — Скажите лучше, выяснилось, кому принадлежит та «четверка», которая ошивалась на 1-й Железнодорожной?
Это взял на себя Мамонов.
Опять этот Мамонов, — сказал Гвоздь, скашивая рот чуть ли не к уху. — Один треп от него, а дела мало…
Его бы, по крайней мере, в ментовку не замели, — веско произнес Черкасов, — и потом, что конкретно ты сделал? Чем прославился — где результаты, а? — В голосе Черкасова набирал силу его знаменитый гнев, а черкасовского гнева боялись все — не только «сукин кот», но и Гвоздь, который никого и ничего не страшился.
В этот момент у Александра Николаевича заверещал в кармане мобильный телефон. Звонил Мамонов. Некоторое время Черкасов слушал его, не перебивая, после чего — даже при всей своей знаменитой сдержанности — не смог удержаться от чисто эмоциональной фразы: «Мать твою! Неужели? А ты догадываешься, что это означает?» После этого, однако, он замолчал и до конца разговора не произнес больше ни единого слова.
Отключив телефон и ткнув его в боковой карман пиджака, Черкасов с минуту правил машиной в полной тишине. Гвоздь, хотя его так и подмывало встрять с вопросами— он, что называется, печенкой чуял, что «сукиному коту» удалось докопаться до чего-то важного, — тоже хранил молчание. Десантник знал, что, если дело того стоит, Черкасов — рано или поздно — поставит его об этом в известность сам.
Глядя прямо перед собой — на дорогу, — Черкасов холодно произнес:
Знаешь, Гвоздь, кто опередил Мамонова и забрал в МАХУ папки на Штерна, Кортнева и ещё не скольких студентов? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Тот самый бесцветный тип, что входил в квартиру Авилова и которого видела Катковская. «Бледный». Когда по одному делу дважды наводит справки один и тот же человек — это уже не совпадение. Более того, сукин кот мне сказал, что та «четверка» числится за гаражом Шиловой. Шиловой! Понимаешь ты — или нет. А у нее в службе безопасности состоит некто Упырь — один из самых опасных в Москве киллеров. Смекаешь теперь, кто грохнул Турка?
Как раз это Гвоздь смекал очень хорошо, но сказал совсем другое:
Вы же сами говорили, что надо все сто раз проверять и перепроверять. Прежде чем делать выводы, нам Раушенбаха нужно дождаться. У него есть в Управлении свои каналы. Ведь если все так, как вы говорите. Александр Николаевич, то убийство Турка означает, что Шилова объявила нам войну. Эх, чёрт, жалко «Борхардт-Люгер» у меня отобрали!
Думаешь, я сам этого не понимаю? Но уж раз такое дело, тем более надо Штерна у Шиловой умыкнуть. Это ведь живые деньги — для нас с тобой, — если мы ему место и условия предоставим и предложим на себя работать! И Хмельницкого пока в известность ставить не надо. У него денег и так полно. Намекнуть, что Турка завалил человек Шиловой, можно, но никакой конкретики. Пусть Хмельницкий фыркнет пару раз в лицо Шиловой — она сразу же на дыбки встанет… Глядишь, и ошибется в чем…
А вообще-то… — добавил Черкасов, лихо обгоняя огромную фуру, которая дымила выхлопом им прямо в нос, — я склоняюсь к мысли, что надо вызывать «Ствола». Хмельницкий сам же потом нам спасибо скажет. А уж как он нам обязан будет — ты, Гвоздь, себе этого даже не представляешь! К тому же и вакантное место теперь имеется… Только бы Упырь не помещал — уж слишком он, гнида, умен и кровожаден — как всякая нечисть.
Неужели он так опасен — Упырь этот? — с чисто профессиональным интересом задал вопрос Гвоздь. — Насколько я понимаю, вы с ним не знакомы…
И слава Богу, что не знаком, и слава Богу, — заметил Черкасов, одарив Гвоздя каким-то странным, остановившимся взглядом. — В противном случае меня, скорее всего, не было бы в живых. Что-то я не припомню ни одного человека, который был бы лично знаком с Упырем, а это наводит на не слишком приятные мысли…
Глебушка Тимонин принял душ, сбрил бороду, переоделся, а все свои старые вещи сунул в полиэтиленовые пакеты, в которых принес обновки, намереваясь на обратном пути выбросить их в мусорный бак. С удовлетворением посмотрев на себя в зеркало, он решил, что не только Гвоздь, но даже его близкий приятель — ПП, к примеру — не признал бы в нем прежнего замухрышку Глебушку. На него смотрел в зеркало весьма элегантный, небольшого роста господин с приятными, мягкими чертами лица, одетый в темно-синий — с иголочки — костюм, белоснежную рубашку и красивый итальянский галстук. Ботинки Глебушки сверкали, как лакированные, а на диване его дожидались прочие необходимые вещи — белоснежный, на утепленной подкладке плащ, небольшой, но вместительный чемодан с полированными металлическими уголками и широкополая шляпа «борсалино», отлично скрывавшая лицо, — Глебушка не хотел рисковать.
В ожидании звонка Штерна он уселся в кресле перед телевизором и бездумно уставился на экран. Глебушке хотелось побыстрее убраться из этой неухоженной, заброшенной квартиры — тем более что на прощанье Штерн сказал: «Долго там не задерживайся — переоденешься, дождешься моего звонка — и сразу же уходи».
Уходи, уходи… — проворчал себе под нос Глебушка. — только вот куда? Или Штерн мне новую квартиру обеспечит? Что-то не припомню, чтобы он прежде расшвыривался квартирами… Хотя…
Тимонин подсчитал, что за Штерном числилась квартира матери, потом была еще квартира Лолы, в которой Глебушка часто бывал гостем, ну и, конечно, квартира пенсионера Авилова по 1-й Железнодорожной. Оттуда, правда, Штерн поспешно бежал, с мрачной ухмылкой заявив, что «воздух этой улицы сделался для него вреден». Глебушке вдруг невероятно, до навернувшихся на глазах слез, захотелось вернуться к родителям.
Неожиданно перед глазами Тимонина и в самом деле предстал дом, где он прожил большую часть своей жизни. По «ящику» шла передача «Дорожный патруль», в которой рассказывали о самых нашумевших преступлениях за день. Сегодня вечером центром внимания телевизионщиков сделался подъезд его родного дома и стоявшая рядом иностранная машина марки «сааб-турбо».
Глебушка буквально прилип к экрану. Он увидел мертвого человека, лежавшего лицом на рулевом колесе, и забрызганный кровью интерьер кабины, толпу милиционеров с автоматами, окруживших автомобиль и подъезд, но главное, он увидел того самого десантника в голубом берете блином, который напал на него в парке и учинил ему допрос, приставив к горлу острие ножа. К своей огромной радости, Глебушка заметил, что на руках десантника красовались стальные браслеты наручников. И тут же его пронзило острое чувство беспокойства за родителей — уж не случилось ли чего с ними?
Глебушка схватился за телефон, набрал знакомый номер и сразу же услышал голос матери. Разговаривал он долго — никак не меньше получаса, после чего, повесив трубку, быстро оделся, взял чемодан и, прихватив полиэтиленовые пакеты со своими старыми вещами, захлопнул за собой дверь. Оказавшись на лестничной площадке, он в нерешительности с минуту постоял, покрутил на пальце ключ, доставшийся ему от Штерна, не слишком хорошо представляя себе, что с ним делать, после чего, оглянувшись — не видит ли кто, — быстро сунул кольцо с ключом под резиновый коврик у двери и с чувством исполненного долга направился к лифту.
В день операции «Соблазнение» Шилова устраивала у себя в офисе небольшой приём — персон эдак на двадцать пять — тридцать. Поначалу все шло своим чередом, но когда пробило девять, а Игорь так и не появился, она заволновалась. Место вице-президента прямо-таки зияло пустотой. Уже неделю — как ни старалась Диана Павловна хранить за семью печатями тайны своей семейной жизни — из гостиной в гостиную странствовал слух, что у Шиловой с мужем нелады, и отсутствие Игоря на приеме лишь подтверждало эту информацию и подливало масла в неугасимый огонь светских сплетен. Казалось, стоило ей отойти от одной кучки гостей, с которыми она беседовала о проблемах маркетинга, и перейти к другой, оставленные без присмотра «доброжелатели» немедленно принимались обсуждать на все лады обстоятельства ее семейной жизни. Пару раз она даже слышала, как кто-то довольно отчетливо произнес слово «гомосексуалист», и полыхнула румянцем такой интенсивности, что будь в этот момент поблизости врач, он бы наверняка решил, что у нее начался приступ малярии.
