Весь вопрос в том, во имя чего увлечь…
Читатель, внимательно следящий за творческой эволюцией Валерия Алексеева, отметит, наверное, что в последних своих работах писатель явно предпочитает «выдергивать» героев из плотного и цепкого бытового окружения и помещать их в условия едва ли не лабораторные. Вспомните, какими сочными мазками был выписан фон в «Людях Флинта», как густо была «заселена» повесть «Светлая личность», какое многообразие житейских связей опутывало незадачливого героя «Игры в жмурки».
Теперь иное. Число персонажей сведено к минимуму, причем поставлены они в столь жесткие отношения друг с другом, что возможность постороннего воздействия на их переживания и поступки практически исключается. Никаких неучтенных «шумов» и «помех»! Все, что не работает непосредственно на выявление сверхзадачи, изгнано за пределы сюжета. Фабульные конструкции оголены, условия задачи обозначены с неукоснительной строгостью.
А конфликты?.. Ну что это, помилуйте, за конфликты? Сотрудник солидного исследовательского института, дабы доказать истинность своей научной гипотезы, пользуется услугами весьма сомнительною субъекта, умеющего, благодаря каким-то своим психоанатомическим аномалиям, кого угодно побудить к чему угодно («Выходец с Арбата»). В чрезвычайно важном учреждении — опять-таки научном! — обнаруживается инопланетянин, сообщающий своим неведомым собратьям по разуму слухи, гуляющие по отделам и коридорам этого почтенного учреждения («Чуждый разум»). Скромная служащая ателье проката продает некоему филиалу свою бессмертную душу в обмен на музыкальный гений сына («Удача по скрипке»).
Все произвольно, фантастично, в высшей степени условно. Но странное дело: читателя нимало не смущают подобные условности. Более того, усвоив предложенные писателем «правила игры», он готов допущения эти принять за реальность или, скажем осторожнее, зэа модель реальности. Следя за ходом авторской мысли, не скованной требованиями здравого смысла и житейской вероятности, ему, читателю, легче разглядеть только что нарождающиеся и утверждающиеся лица, нравы, характеры. Будучи помещенными в условия почти лабораторные, преломляясь и фокусируясь в сложной системе зеркал, эти характеры высвечиваются с той рельефностью и определенностью, которая, пожалуй, что и невозможна в обычной обстановке. Авторское внимание как бы концентрируется, собирается в мощный пучок, материализующий даже то, что в жизни материализоваться пока не успело. Именно поэтому очерченные немногими, но сильными штрихами персонажи Валерия Алексеева, даже самые эпизодические, приобретают редкую психологическую убедительность и запоминаются прочно, будь то блистательный Конрад Д. Коркин или благопристойный тихоня-убийца Илья Кузьмич Тихонов. И не забыть бы здесь же обидно-снисходительную, обидно-заботливую (да, да, бывает и такое!) жену безвестного поэта Ивана Федотовича, а равно и трогательную Вавку, купившую свое счастье в подворотне близ магазина «Маруся», а также многих и многих других персонажей «назидательной прозы»!..
Валерия Алексеева не занимают психологические аномалии и диковинные отклонения от нормы. Напротив, его интересует как раз норма, а говоря точнее, то, что принято считать нормой. Ему важно понять суть самых что ни на есть рядовых, заурядных даже характеров, определить уровень их духовной независимости и нравственной зрелости, нащупать как их сильные стороны, так я уязвимы» места. Обычный человек в обычной обстановке зачастую и не подозревает о том, как выявился бы его нрав в условиях неординарных, необиходных. Проницательный диагност, Валерий Алексеев предоставляет своим «подопечным» возможность увидеть собственные задатки и свойства вполне развившимися, укрупненными, доведенными до логической крайности, а то и просто до шаржа.
Оттого-то, наверное, рассказывая свои забавные и печальные истории, Валерий Алексеев никогда не удовлетворяется достижением внешней схожести повествуемого о реальностью. Скучно быть копиистом-пятерочником, да и не открывается копиисту душа явления. Куда интереснее сосредоточить свое внимание на том, что в нашей жизни пока только складывается, топорщится, приминается, меняет на глазах очертания, на том, что не веем еще ведомо и заметно. Можно поставить перед читателем зеркало, послушно отражающее все прыщики и морщинки до единой. Но куда интереснее и важнее установить перед человеком сложно и точно сбалансированную систему зеркал: вглядись-ка в себя, любезный, вот в этом именно ракурсе, попробуй оценить себя со стороны, прикинь, так ли ты хорош и порядочен, как тебе впопыхах кажется, подумай, как вел бы ты себя в ситуациях непривычных, словно очищенных от житейского «сора»!..
Оттого, наверное, с таким постоянством в последних своих работах писатель прибегает к гротеску, сатирическому заострению, парадоксу. Ведь и в фантастических допущениях ему дорога не научная (или квазинаучная) подоплека, а парадокс, смысловой «перевертыш», дающий возможность вывернуть ситуацию наизнанку, показать не только глянцевый фасад характера, но и черный двор его, куда сам герой, пока не прижмет, и заглядывать-то не станет.
Какая разница, в конце концов, встретился ли действительно рассказчику из «Выходца о Арбата» роковой соблазнитель, обладающий демоническими способностями, или он лишь пригрезился герою, попытавшемуся на мгновение материализовать затаенные свои мечтания властвовать, мстить, вершить суд скорый и неправый, руководствуясь лишь собственным произволом. Несравненно важнее понять, к сколь опасным последствиям может привести зазор между чрезвычайно высокими моральными самооценками героя ж его реальным поведением в условиях абсолютной вседозволенности и безнаказанности. Важнее определить причину и цену этического релятивизма, или, скажем проще, нравственной неразборчивости в выборе средств и целей.
Мы вправе — еще один пример — принимать или не принимать на веру «инопланетность» весьма серенького и невзрачного Фомина, своего рода «человека толпы». Но мы обязаны видеть и предвидеть, как противно всем нормам человеческой порядочности способна развернуться торжествующая посредственность, почувствовав себя исключительной натурой, рожденной повелевать, как разум, по всем обычным меркам заурядно-нормальный, может оказаться «чуждым» и бесчеловечным.
Каждое произведение Валерия Алексеева из входящих в эту книгу — своего рода нравственный эксперимент, проверяющий человека на стойкость, терпимость, порядочность, чуткость, то есть на человечность в широком и глубоком значении этого слова. Или — воспользуемся названием одной из давних повестей писателя — «открытый урок» нравственности. Урок отлично спланированный, увлекательный, изобилующий, как это и положено, неожиданностями и парадоксальными сдвигами смысла, подбрасывающий этические задачки одна труднее другой.
А раз так, то не надо обольщаться веселостью и занимательностью историй, поведанных писателем. Проза Валерия Алексеева и впрямь назидательна, как назидательна всякая хорошая литература, сеющая «разумное, доброе, вечное», имеющая своею целью пробудить в человеке Человека, воспитать в нем органическое неприятие пошлости и фальши, сформировать его нравственный опыт.
Сергей Чупринин
