— Но из дома никто не выходил? Вы это точно помните? — прервал ее Вирхов.
— Как есть никто, драгоценный пан, ни одна душа живая не выскользнула. Жильцы мои порядочные, богомольные. Все отправились службу до утра стоять пасхальную… Только господин Закряжный с гостями изволил явиться…
Даже откровенный испуг не мог стереть яркие краски с ее лица, на котором особо выделялись полные вишневые губы.
— Наши люди проверят все ходы и выходы, — безнадежно вздохнул следователь. — А есть ли в доме чердак? Заперт ли он?
— Чердак заперт, — ответила черноглазая домовладелица, — и ключ хранится у меня. Никого туда не пускаю. Оконце чердачное разбито, да все недосуг вставить.
— Проверим и чердак, — заявил следователь и продолжил дознание: — А почему вы, госпожа Бендерецкая, утверждаете, что убийца — именно Роман Закряжный? — Он бросил жесткий взгляд на окаменевшего художника. Тот стоял у портрета Петра Великого, рядом возвышалась тучная фигура околоточного.
— Да кость-то баранья — его! — воскликнула домовладелица. — Я ее у него на кухне видела, еще подивилась — зачем она?… Да и господин Закряжный не отрицает, что кость его.
— Хорошо, хорошо. — Вирхов, плотно сжав маленький рот, оглядел собравшихся в помещении людей. Женщины застыли на стульях. Мужчины напряженно следили за беседой, стоя чуть поодаль от стола. — Можете идти к себе. И отдайте ключ от чердака моему помощнику, Павлу Мироновичу, он вас проводит.
Дородная брюнетка с пухлыми щечками, сопровождаемая застенчивым молодым человеком, покинула мастерскую.
Карл Иванович чувствовал подступающую дурноту. Полчаса назад он спускался с художником в квартиру двадцатилетней мещанки Аглаи Фоминой и тот, мыча и запинаясь, сознался, что полированная баранья кость, коей размозжен череп жертвы, находилась прежде у него. Сейчас в квартире работают эксперты, фотографы, полицейский доктор — увы, для полиции нет праздников. После дактилоскопической экспертизы очевидное — виновность Закряжного — подтвердится наверняка.
Вирхов проводил первоначальное дознание подальше от трупа: осмотреть место преступления и жертву он уже успел, а здесь, в мансарде, и просторней, и воздух чище, не стоит мешать экспертам и фотографу.
— Итак, господин Закряжный, подойдите ближе, — пригласил устало Вирхов и, дождавшись, когда подталкиваемый околоточным массивный усач переместится пред его светлые очи, спросил: — И как же ваша баранья кость стала орудием убийства?
— Богом клянусь, не знаю. — На широком лбу художника, у висков, выползая из-под жесткой черной шевелюры, набухали голубоватые жилки.
— А когда вы видели ее в последний раз?
Подозреваемый замялся, глаза его виновато забегали и остановились на мертвенном лице мистера Стрейсноу:
— Не помню, — промямлил он.
— А зачем вы вообще держали у себя дома полированную баранью лопатку?
Художник, не спуская глаз с англичанина, пожал могучими плечами. Растерянность этого крупного человека выглядела по меньшей мере странно.
Сэр Чарльз стоял недвижно, его ледяная невозмутимость и полуприкрытые глаза томили художника.
— Где вы ее обычно хранили? — продолжал наступление Вирхов.
— Где придется, — с трудом выдавил из себя портретист.
Озадаченно помолчав, Вирхов спросил:
— Ну, а откуда она у вас взялась, вы, надеюсь, помните?
— Из бараньего рагу. Аглаша к Рождеству готовила.
Доселе бледное костистое лицо допрашиваемого побагровело.
Среди затаивших дыхание свидетелей предварительного дознания пронесся невольный вздох — несчастная Аглаша погибла от орудия, принесенного в дом ее собственными руками!
Поняв, что с бараньей лопаткой ясности он не добьется, по крайне мере теперь, Вирхов повторил прежний вопрос:
— Когда вы видели последний раз мещанку Фомину?
— Вчера вечером, еще до того, как она отправилась на службу, — нехотя признался Закряжный, отведя наконец взор от окаменевшего англичанина, и уставился на вернувшегося в мастерскую застенчивого помощника следователя. — Аглая Ниловна помогала мне подготовить стол для разговления, одарила куличом…
— А сами вы заходили к ней? — спросил Вирхов.
— Да, — смутился художник, — она как раз на службу собиралась.
— А с какой целью вы к ней заглядывали? — напирал Вирхов.
— Из любопытства… — казалось, к художнику постепенно возвращается дар речи, — заметил я как-то, что вышивает она золотыми нитями на холсте — обычном, но очень большом, — какие-то слова… Одно разобрал — что-то вроде Донского… Все подшучивал над ней, старался выведать… Не о Дмитрии ли Донском идет речь? Думал, заказ какой-нибудь из церкви, да само полотно скромное, безыскусное… Любопытство заело…
— Из любопытства и лишили ее жизни при помощи бараньей кости? — Карл Иванович оценивающе рассматривал вероятного преступника, приходя к выводу, что силы в этом человеке достаточно, чтобы лишить слабую женщину жизни с помощью столь нетривиального оружия.
— Господин следователь! Не убивал я Аглаю! И зачем? — В возмущении художника проскальзывало что-то неестественное, деланное.
— Мотивы убийства мы выясним, — прервал его Вирхов. — А вот почему вы в шлеме, милостивый государь? Что за маскарад?
— Фотографировался в нем… А купил у старьевщика, дешево. Думал, пригодится для какой-нибудь модели… Потом, позже. Сейчас-то я только заказы на Петра Первого исполняю.
— Вижу-вижу, — обвел взором стены помещения Вирхов. — А как вы объясните, что тот холст со словами, о котором вы изволите рассуждать, при осмотре места происшествия не обнаружен?
— А никак… — Художник потеребил свой вислый ус. — Был он, в пятницу видел.
— Так-так, вчера. А был ли он сегодня, вы не знаете?
— Нет, господин следователь, не знаю, — опустил голову Закряжный.
— Странно… А не заговорила ли в вас преступная алчность? — Следователь встал со стула и начал расхаживать перед допрашиваемым. — Если холст забрал заказчик и заплатил за него, то не на денежки ли вы и позарились? По вашему жилью не скажешь, что вы сильно преуспели в материальной сфере жизни.
Вирхов выразительно обвел глазами комнату, софу под дешевеньким покрывалом, точно таким же, какое он видел в комнате убитой, стол со скудноватой трапезой.
Художник остановившимся взором смотрел на дознавателя. Околоточный, нетерпеливо переминающийся около него огромными ножищами в сапогах, на которые были напялены галоши с прорезями для шпор, решился подойти к следователю и что-то виновато прошептал ему на ухо. Вирхов недовольно кивнул и, дождавшись, пока полицейский выйдет из мастерской, продолжил:
— Вы убили беззащитную женщину. Ограбили ее, забрали денежки и как ни в чем не бывало отправились на пасхальную службу. Пригласили гостей, как я понял, завлекли их в свою мастерскую, инсценировав праздник и творческое вдохновение. Причем дверь на лестницу оставили открытой. Так, чтобы подозрение могло пасть на любого из здесь присутствующих…
— Ну уж нет… — возразил неуверенно художник. — Да и все мои гости могут подтвердить, что я стучал в дверь Аглаи, хотел, чтобы она с нами села разговляться…
— Вы могли это предусмотреть, чтобы обеспечить себе алиби, — отрезал Вирхов. — Хотя все могло быть и по-другому. Может быть, вы использовали бедную женщину для помощи по хозяйству, а также искушали ее амурными поползновениями. Может быть, вы ее убили не из-за денег, а из чувства ревности? Может быть, она отдала свое сердце другому?
— Насколько мне известно, у Аглаи не было ни друга, ни жениха.
— Но мужчины-то к ней ходили, — утвердительно произнес Вирхов.
— Только заказчики, — сопротивлялся допрашиваемый, — и вполне солидные люди.
— Вы знаете кого-нибудь из них?
— Последнее время бывал только господин Крачковский. Я его не видел, но Матильда Яновна как-то говорила мне, что ее соотечественник зачастил, отзывалась о нем как о приятном господине.
— А что заказывал поляк Аглае?
— Вроде халат расшитый хотел, Матильда точнее знает.
— А что вы имеете против него?
— Да я никогда его в глаза не видел! — чуть на плача вскричал Роман Закряжный. — Богом клянусь!
Вирхов поморщился.
— А теперь объясните мне, почему вы, войдя с гостями в мастерскую, оставили дверь на лестницу незапертой?
— Забыл, запамятовал, — зачастил подозреваемый, — на меня облик господина Стрейсноу подействовал. Такое разительное сходство с императором Петром Великим!
При упоминании своего имени англичанин встрепенулся, но Брунгильда легким кивком успокоила его.
— И вы квартиру свою не покидали? — продолжил Вирхов.
— Нет, господин следователь, не покидал! — заверил его художник. — Был с гостями. Только на кухню за студнем да за посудой сбегал.
