Элен была в столовой.
- Как спалось? Хорошо отдохнули?
- Спасибо. Лучше не бывает.
Она подвинула мне развернутый газетный лист.
- О вашем друге уже пишут, правда, пока без подробностей. Прочтите. На третьей странице.
Две строки из газетной заметки о происшествиях за последний час неприятно поразили меня:
По всей видимости, смерть наступила в результате несчастного случая, но не исключено и убийство.
- Бедняга Жерве, - вздохнул я.
- Люди стали недоверчивы, - заметила Элен. - В несчастные случаи больше не верят... Берите масло.
В пепельном утреннем свете, делавшем наши лица какими-то помятыми и несвежими, Элен выглядела еще более увядшей, чем накануне. Только-только пробило восемь, а она была уже одета для выхода в город.
- Элен, - начал я, - нам нужно кое-что обсудить: ни за что на свете я не соглашусь усложнять вашу и без того нелегкую жизнь. Напротив, я желал бы помочь вам, не знаю, правда, как, но должен же быть способ, и не один...
- От вас ничего не требуется, - перебила она меня. - Я не нуждаюсь в вашей помощи.
- Так ли?
- Да. Заботы о пище не доставляют мне больших хлопот, а хозяйство не мужское занятие.
- Элен, я крайне тронут...
Она сама на этот раз положила руку на мою. И сделала это с какой-то внезапной решимостью, словно заранее обдумала этот жест; уже целиком войдя в роль Бернара, я добавил:
- Я должен поблагодарить вас и за все остальное - за письма и посылки...
- Теперь это в прошлом, Бернар. Вы здесь.
Она пристально смотрела на меня своими серыми, внимательными глазами, которые не умели смеяться. Было в ней что-то от школьной учительницы, и я с еще большей, чем накануне, силой ощутил: меня экзаменуют.
- Я счастлив быть здесь, - глупо сказал я; в этот момент ее рука более дружески оперлась на мою, и неуместная мысль пронеслась у меня в мозгу: она девушка.
- Чему вы улыбаетесь? - тихо поинтересовалась она.
- Тому, что чувствую себя в безопасности... Что, кажется, у меня есть наконец дом!
- Это правда? Вы говорите это не только для того, чтоб сделать мне приятное?
- Элен, как вы можете?..
Она убрала руку и оперлась подбородком на переплетенные пальцы.
- Да, знаю, жизнь у вас была не из легких.
- Может быть, не такая уж нелегкая, но проведенная в трудах и одиночестве... Пришлось вкалывать, чтобы прочно поставить дело. Помогать было некому: родители умерли. Дядя - очень щедрый человек, но наведывался во Францию раз в несколько лет...
- Есть ли от него известия?
- Нет. Боюсь, не умер ли он, бедняга. У него была неизлечимая болезнь печени.
- А вы не пробовали возобновить отношения с сестрой?
- Нет. И не стану.
- Почему?
- Да потому, что Жюлия... Мне бы не хотелось, например, знакомить вас с этой особой, понимаете?
- Да, - медленно выговорила Элен. - В семье не без урода.
В соседней комнате зазвонил телефон, но она не тронулась с места.
- Я представляла вас иным, - вновь заговорила она.
- Из-за моей профессии?
- Ну да. Вы казались мне более могучим, более...
- Вроде лесоруба, - засмеялся я.
- До чего я глупа! - смутилась она, и мне это понравилось.
Телефон надрывался, я повернул голову в сторону гостиной, но Элен, чуть пригнувшись ко мне, объяснила:
- Это сестре. Не обращайте внимания. Аньес часто звонят.
- Вы сожалеете? - спросил я.
- О чем?
- Ну... что я не похож на лесоруба?
Она взглянула на часики и поднялась.
- Нисколько, - с игривостью, на короткий миг осветившей ее лицо, ответила она, и я словно подглядел в ней маленькую девочку, какой она когда-то была.
- Элен!
- Я тороплюсь! Ешьте досыта. Отдыхайте.
Она ушла. Телефон умолк, зато звякнул колокольчик в передней и послышались чьи-то удаляющиеся голоса. Я намазал хлеб маслом. До чего же здорово есть сколько душе угодно! Газета сползла на стул. Я развернул ее и еще раз прочел встревожившую меня заметку. В общем-то, она ничего не значила. О том, что неизвестный, обнаруженный мертвым на железнодорожных путях, был беглым военнопленным, умолчали. Видимо, на этот счет существовала инструкция. В остальном - предположение об убийстве, общее место, журналистские штучки...
И тут меня осенило, я отложил нож. Мыслимо ли это? Как же я сразу-то не догадался о том, что буквально бросается в глаза? Если теперь я признаюсь, что я не Бернар, меня непременно заподозрят в убийстве с целью занять его место. Может быть, даже в умышленном убийстве. Моя ложь, как ловушка, захлопывалась за мной. Правду говорить слишком поздно. Я так резко оттолкнул от себя чашку, что кофе выплеснулся на скатерть. Стоп!.. Не спешу ли я с выводами? Действительно ли я вынужден лгать и дальше? Приговорен ли оставаться Бернаром?.. Но способен ли я выдержать взгляд Элен в случае, если признаюсь, что...? Нет! Я слишком далеко зашел в отношениях с ней. К тому же я не могу позволить женщине судить меня. "Ну что ж, старина, - с горечью подумал я, - женись на ней. Если уж быть Бернаром, то до конца!" Чем больше я представлял себе последствия своей... неосторожности, тем больший испытывал страх. Я удрученно повторял: "Ты Бернар! Ты Бернар!" Ну да, я Бернар, и любая ничтожная оплошность может меня погубить, а сколько их я уже совершил. Мое благодушие сменилось отчаянием, я даже подумал, не сбежать ли мне, не скрыться ли, пусть это и позорно. Но деньги?.. Жерве был беден, одинок. А у Бернара имелся счет в банке. Решительно я погружался в пучину грязи и низости. Стоило ли спасать свою шкуру ценой такого позора? Но ведь речь не о моей шкуре, а о моем будущем творении, лучшем, что есть во мне, единственном оправдании моей жизни. Нет, этим я ни за что не поступлюсь. Впрочем, еще есть время все обдумать. Может быть, есть какая-нибудь уловка, которая поможет мне выпутаться.
Вновь зазвонил телефон. Что может быть ужаснее этого настойчивого властного зова, раздающегося среди полнейшей тишины. Выведенный из себя, я бросился в гостиную: сниму трубку, отвечу первое, что взбредет в голову. Но Аньес опередила меня. Разговаривая по телефону, она рассматривала меня тем маниакальным отсутствующим взглядом, который появляется у людей, ведущих телефонный разговор в присутствии постороннего.
- Алло, да... Это я... Прекрасно... Нет, не в три... Чуть позже... Пять подойдет?.. Условились, буду ждать.
Голос у нее был хрипловатый. Взгляд близоруких, лишенных блеска глаз несмело останавливался на мне и тут же скользил прочь, привлеченный чем-то другим. Она медленно положила трубку на рычаг и, едва я шагнул в сторону столовой, сделала мне знак остаться. До меня донеслись отдаленные звуки рояля, извлекаемые неумелой рукой.
- У нас тут тихо, - сказала Аньес.
- Это ваша сестра?
- Да. Дает уроки, - ответила она, злобно рассмеявшись. - Нужно жить, не так ли?
- Но ведь...
- Ничего, быстро все поймете. Идемте завтракать!
- Я как раз этим занимался.
Войдя в столовую, она оглядела стол. У нее было скуластое лицо, с острым подбородком.
- Она вас морит голодом, так я и знала. Подождите!
Юркая, неразговорчивая, загадочная, она исчезла; в который раз зазвучала спотыкающаяся, опоэтизированная расстоянием гамма. Повинуясь какому-то непонятному страху, я сложил газету и засунул ее в карман. Вернулась Аньес.
- Помогите!
Она несла горшочек меда, банку варенья, половину сладкого пирога и бутылку черносмородиновой наливки.
- Куда столько! - запротестовал я.
- Не мне, конечно, а вы справитесь.
Она разложила сервировочный столик, достала две рюмки, наполнила их наливкой.
- Лично я люблю поесть... А вы?
Она вновь не сводила с меня своих глаз - на этот раз они были прищурены, словно я излучал какой-то невыносимо яркий свет. Затем подняла рюмку.
- За нашего пленника!
Этот двусмысленный тост развеселил нас обоих. Она положила мне большой кусок пирога. Подобно детям, вырвавшимся из-под неусыпного контроля и втайне предающимся развлечениям, мы жадно набросились на еду.
- Мажьте пирог вареньем. Увидите, насколько станет вкуснее, посоветовала она.
Вновь раздался телефонный звонок.
- Надоело. Не пойду, - сказала она.
- Вы тоже даете уроки?
Она перестала есть и принялась изучать меня своим затуманенным и ласковым взором.
- Странно, что вы задаете мне этот вопрос! Да, если угодно, даю.
Телефон не умолкал, ей пришлось подняться.
- Не раньше шести... Весь день занят... Да... Условились...
- Вот почему в доме два инструмента, - сказал я, когда она вернулась.
- Два инструмента?
- Ну да. Вчера я заметил в гостиной фортепьяно.
- А, дедушкин рояль! Мы к нему не притрагиваемся. Семейная реликвия. А я вовсе не музыкантша... Да ешьте же!
Я взял еще кусок пирога и намазал его медом.
- Значит, вы "крестник" моей сестры. До чего забавно!
- Не понимаю.
- Да, вам пока не понять. Вы, очевидно, не знаете Элен. Так в ее письмах обо мне не было ни слова?
- Ни одного. Я и не подозревал о вашем существовании.
