Ей было в это время уже за тридцать лет.
Наняв и обмеблировав весьма скромно, но изящно небольшую квартирку возле собора и губернского дома, Зинаида Павловна взяла себе в компаньонки бедную вдову-чиновницу, очень чистенькую и приличную старушку, и зажила уединенно, не ища знакомств, посещая аккуратно церковные службы в соборе.
Мужское население города было без ума от сохранившейся красивой «русской парижанки», как окрестили Зинаиду Павловну в Т., но ни один из кавалеров города, несмотря на все ухищрения, не мог завязать с ней даже мимолетного знакомства.
Такое поведение приезжей вызвало одобрение со стороны «губернских дам».
Романтическая дымка, накинутая на прошлое m-lle Введенской, ее парижские туалеты, подобных которым не было даже у законодательницы губернской моды — губернаторши, баронессы Ольги Петровны Фальк, особенный кодекс губернской нравственности, беспощадно бичующий малейшие проступки, совершенные на родной почве, и снисходительно относящийся к заграничным грешкам, сделали то, что начальница губернии в одно из воскресений первая завязала в соборе знакомство с Зинаидой Павловной и пригласила ее в следующий вторник на «чашку чаю».
Весть об этом облетела моментально весь губернский бомонд, да и сама губернаторша поспешила объехать «свой круг», как она выражалась, и сообщить о причинах такого ее поступка.
— Все же, — ораторствовала Ольга Петровна в салонах губернских дам, — она наша, из бюрократии (Ольга Петровна никогда не говорила чиновник, а заменяла это слово словом бюрократ), дочь надворного советника, ведет себя уже с полгода прекрасно, скромно, а если что и было там, а l'étranger… ca ne nousregarde pas…
Губернские дамы хором согласились с мудростью баронессы и прием Зинаиды Павловны в высший свет города Т. состоялся с помпою.
Князь Александр Павлович Шестов, служивший в молодости по дипломатической части, но уже давно вышедший в отставку и проживающий в Москве, незадолго перед торжественным возвращением заблудшей овцы в губернское стадо, потерял свою вторую жену, с которой прожил около десяти лет, и приехал погостить в город Т., близ которого лежало его большое родовое именье, и в котором жил его младший брат, вдовец, с двумя маленькими дочерьми.
Состояния братьев были различны, как были различны и их характеры.
Александр Павлович хотя и любил пожить широко, но был рассчетлив и не выходил из бюджета.
Он увеличил при этом свое наследственное состояние двумя выгодными женитьбами и был миллионером.
Брат же его, Дмитрий Павлович, служивший в молодости в гусарах и кутивший, что называется, во всю ширь русской натуры, уступил даже часть своего родового именья своему расчетливому братцу за наличные, увлекся, когда ему было за пятьдесят и он был полковником, во время стоянки в Варшаве, безродной красавицей полькой, женился на ней, и, едва сохранив от своего громадного состояния несколько десятков тысяч, после четырех лет роскошной жизни уже с женой, вышел в отставку и приехал с ней и четырехлетней дочкой Маргаритой в Т., где купил себе одноэтажный деревянный домик, записался членом в клуб и стал скромным семьянином и губернским аристократом.
Через год после приезда, над князем Дмитрием разразился удар судьбы.
Его ненаглядная Стася, так звал он свою жену, Станиславу Владиславовну, умерла в родах, подарив ему вторую дочку, Лидию.
Дмитрий Павлович дал у постели умирающей жены клятву остаться неутешенным вдовцом и сдержал ее, что было тем легче, что ему уже в то время кончался шестой десяток.
Старик боготворил своих дочерей, из которых старшей ко времени приезда дяди шел уже девятый год, а младшей исполнилось четыре.
Старушка няня, единственная крепостная князя Дмитрия, на попечение которой отданы были обе малютки, помещалась вместе с девочками в детской, рядом с кабинетом и спальней отца, которого после смерти жены подагра стала часто и надолго приковывать к постели и креслу на колесах.
В доме этого-то брата и остановился Александр Павлович, решивший пробыть в Т. около месяца, а затем уехать в деревню.
Это было в конце марта.
На одном из губернаторских вторников, он встретился с Зинаидой Павловной, и эта встреча решила его судьбу.
Несмотря на то, что ему в то время было шестьдесят шесть лет, он был еще бодрый старичок.
Женившись оба раза по холодному расчету, он в жизни не испытал любви, и крылатый божок, хотя и поздно, но очень сильно ранил его в сердце.
Пожелав быть представленным, он на другой же день сделал визит m-lle Введенской и был положительно очарован «русской парижанкой».
В это время Зинаиду Павловну уже окружил рой поклонников, с губернатором, бароном Фальк, во главе, но чаще других бывал у нее, даже запросто, молодой чиновник особых поручений при губернаторе, барон Павел Карлович Фитингоф, выразительный брюнет, окончивший года с два курс в одном из привилегированных заведений Петербурга. Зинаида Павловна, видимо, отличала его из толпы своих поклонников, но насколько реально было это отличие, могла знать разве лишь наперсница ее Анна Ивановна (так звали компаньонку-чиновницу). Последняя, впрочем, относительно своей благодетельницы была нема, как рыба, хотя относительно других дам язычок ее можно было сравнить со змеиным жалом.
Князь стал настойчиво ухаживать, и ухаживанья его оказались далеко не противны.
Ему сделали сперва тонкий намек на возможность взаимности.
Затем дали еще более реальные доказательства.
Князь утопал в блаженстве, тем более, что это ему ничего не стоило.
От него не принимали даже мелких подарков.
Считая все это не более, как мимолетной светской интригой, он и не подозревал западни.
Однажды торжествующий ехал он провести teté-a-teté с обворожительной Зизи.
Он застал ее расстроенною, с заплаканными глазами.
Князь вспомнил своих двух жен и поморщился.
— Что с вами, ma chérie? — осведомился он.
— И он еще спрашивает! — откинулась на спинку дивана Зинаида Павловна и истерически зарыдала.
Князь растерялся.
Припадок истерики ослабел и она томно сообщила князю, что почувствовала себя матерью.
— Vous comprenez, — заметила она ему, — что мне остается только умереть, и я умру. Я увлеклась вами и поплачусь за увлечение. Я откроюсь только одному моему искреннему другу, madame la baronne, с тайной от нее я не лягу в гроб, а затем я умру.
Припадок истерики повторился.
Князь был ошеломлен.
Две первые жены снова пришли ему на память.
Князь задрожал. Перспектива открытия тайны madame la baronne, то есть Ольге Петровне Фальк, была равнозначна открытию ее целому городу, сделаться басней которого князю не хотелось.
Положение отца хотя и было сомнительного качества, но все же приятно щекотало самолюбие князя. От двух первых жен у князя детей не было.
— Зачем же умирать? Мой ребенок, — князь подчеркнул слово «мой» — будет законный. Я имею честь предложить вам руку и сердце.
— Князь, вы благородный человек, я еще более люблю вас, если можно любить более… — упала она в его объятия.
Припадки истерики прекратились.
Через полчаса невеста с женихом уже весело болтали за чаем в столовой.
В передней раздался звонок.
— Ее превосходительство, баронесса Ольга Петровна Фальк, — доложил вошедший лакей.
Следом за ним в дверях появилась баронесса. Она приехала по приглашению Зинаиды Павловны, но увидав нарушенное ею tetè-a-tete, остановилась.
— Coyez la bienvenue! — бросилась ей навстречу хозяйка.
— Je ne vous empêche pas? — с язвительной улыбкой спросила гостья.
— Представляю, баронесса, сказала вместо ответа Зинаида Павловна, — моего жениха. Князь сегодня сделал мне предложение, и я приняла его. Вас я прошу быть посаженной матерью. C'est comme ca gu'on dit?
— Enchante! — заявила баронесса и бросилась целовать Зинаиду Павловну.
— Поздравляю, князь, не долго повдовели, быстро нашли достойный вас бриллиант! — обратилась она к князю с худо скрываемым сарказмом. Она рассчитывала на него для одной из своих племянниц, которую нарочно выписала из Петербурга.
Князь молча поклонился.
Свадьбой поспешили, но все-таки справили ее с подобающей торжественностью.
Князь был мрачен.
Барон Фитингоф, бывший шафером у невесты, лукаво улыбался.
В общем все были довольны выдающимся для провинции праздником и до упаду танцевали на свадебном балу в губернаторском доме.
Рассчитывали, что в городе прибавится богатый дом, но расчеты эти оказались неосновательными.
Князь на другой же день после свадьбы увез свою молодую жену в деревню, где и поселился безвыездно, держа ее буквально взаперти, хотя и окружая всевозможной роскошью.
