Дальше Юля наблюдала все сквозь слезы, как в замедленной съемке. Тяжелые кулаки Николая превратили лицо парня в кровавую массу. Парень упал, а Николай бил его ногами по ребрам. Он остановился только тогда, когда Юля пронзительно закричала: «Спасите! Он его убивает!» Оглянулся, быстро схватил ее за руку, протащил до проезжей части, остановил машину, втолкнул на заднее сиденье. Она рыдала всю дорогу, они вышли у дома, где Юля жила, молча вошли в маленькую однокомнатную квартиру. Юля с плачем бросилась на диван. Коля прошел в кухню, налил стакан воды из-под крана, выпил сам, потом налил еще, вернулся к Юле и протянул ей. У нее стучали зубы о края стакана, когда она пила. Он поднял ее, снял плащ, повел в ванную, умыл, как ребенка, прижал к себе. В комнату он принес ее на руках.
– Ну, что ты, маленькая? – нежно сказал Николай. – Чего ты так испугалась?
– Ты не убил его?
– Да ты что, дурочка. Я боксер мирового уровня. Неужели я не знаю, как правильно дать по морде ухажеру моей девушки, чтоб на следующий день следов не осталось?
– Это неправда. Он был весь в крови.
– Это правда. Я просто ударил его по носу, и хлынуло много крови. Придет домой, умоется, и все! Ты мне веришь?
– Да. Я же была на твоих боях. Мне всегда казалось, что ты их убиваешь, а они потом подходили и улыбались. – Юля обняла Николая, всхлипнула, уткнулась лбом в его шею. – Ты такой сильный, никак не могу к этому привыкнуть.
– А тебе понравился этот хмырь в парке?
– Ну ты что. То есть нормальный парень, конечно, смешил меня. Но как мне кто-то может понравиться…
Николай понес девушку к кровати, умело раздел, сбросил свою одежду… Им, как всегда, было очень хорошо вместе. Юля только загнала подальше мысль о том, что временами чувствует себя в его сильных руках хрупкой, беспомощной игрушкой…
Когда поздно ночью Николай открыл ключом дверь своей квартиры, на кухне горел свет. Мать еще не спала. Она сидела за столом и молча смотрела на него.
– Ты чего? – буркнул он.
– Тетка твоя померла. Мила.
– Ясно.
– Что тебе ясно?
– А что мне может быть неясно в два часа ночи? Померла моя двоюродная тетка Мила. Давно, вообще-то, пора было. Ты чего ждешь? Рыдать, что ли, будем?
– Рыдать, наверное, не будем, просто поговорим.
Олег проснулся, как всегда, рано. В пять тридцать. То есть он в это время привык вставать. А сейчас просто открыл глаза, обожженные бессонницей и сдерживаемыми слезами. Быстро встал, немного размялся, постоял под холодным душем, в кухне открыл кран и долго смотрел на льющуюся воду без всяких мыслей, потом налил полный стакан, сделал глоток и почувствовал, как хочет пить. Жадно пил, взглянул на холодильник, вспоминая, когда он ел последний раз. Не вспомнил, просто понял, что есть по-прежнему не может. Преодолевая себя, достал картошку, почистил, поставить жарить, потом разогрел котлету, нарезал помидоры. Завтрак Стасу он оставит на столе. Это ужасно, но ему трудно даже с сыном встречаться, прятать глаза, говорить ни о чем…
Он натянул спортивный костюм и быстро вышел из дома. Почти бежал до парка, радуясь, что прохожих еще пока нет. В парке он заметил издалека знакомых, которые, как и он, каждое утро выходят на пробежку. Свернул с аллеи, чтобы ни с кем не встречаться, не тратить силы на бессмысленное движение по отработанному маршруту. Ему не пробежка сейчас нужна, а побег от всего, что теперь называется его жизнью. Он быстро дошел до маленькой полянки с пожухлой листвой среди старых облетающих деревьев и голых диких кустов. Остановился беспомощно. Попробовал глубоко вдохнуть, но в груди лежал неподъемный камень. Земля уходила из-под ног. Нужно за что-то зацепиться, за какую-то соломинку… Катя. Он произнес это вслух непроизвольно. И почувствовал, что может ее звать, кричать, умолять, разрывая свое сердце, но она не услышит. Не потому что далеко. Она не захочет услышать. Особенно после того, что произошло. В первый раз за все время своей самоотверженной, запретной любви он почувствовал что-то похожее на обиду. Она всего лишь принимала его чувство. Но она не подумает протянуть руку, когда ему так одиноко и страшно. Она вообще не подумает о нем в своей упорядоченной жизни. О нем всегда думала только Мила. Бедная Мила, уничтоженная болезнью, она так старательно, с таким трудом пыталась дышать, чтоб чувствовать его рядом с собой. Мила. Она стала его ребенком, женщина, которую он выбрал в жены на всю жизнь. О чем она думала в тот момент, когда поняла, что умирает?.. Олег застонал и упал на землю. Сначала он пытался сдержать рыдание, закрывал лицо руками, потом просто вцепился судорожно в жесткую траву и кричал от нестерпимой боли, как большой раненый зверь, которого загнали в ловушку.
Обратно он шел совершенно спокойно, уверенной походкой. Как всегда по утрам, остановился у хлебной палатки, в которую в это время привозили горячий хлеб. Стоял, разглядывал прилавок, вспоминал, нужно ли что-то купить… Ничего он не вспоминал. Никто этого не видел, но он был в панцире боли и просто ловил передышку, чтобы ничего не чувствовать, ничего не предпринимать, не возвращаться в свой дом, который стал чужим и страшным. У окошка продавщицы маленькая старушка старательно укладывала батон в нейлоновый мешок. Виновато оглянулась.
– Извиняюсь, я сейчас, руки-крюки, всегда так копаюсь. – Она взглянула ему в лицо и вдруг тихо спросила: – Ты чего, парень? Может, плохо тебе? Или стряслось что?
– Да. Стряслось, – быстро ответил Олег и почти побежал к дому.
Он не понял сразу, что это она. Глаза еще не узнали, не поверили. Просто увидел тоненькую фигурку в джинсах и черной куртке с капюшоном, и сердце вспыхнуло, затрепетало… Катя пробежала несколько шагов ему навстречу и спрятала лицо у него на груди.
– Стас придет домой только вечером, – пробормотал Олег.
…И опять все было так, как не бывает. Катя, горячая, томная, чувствующая его поцелуи на всем теле до кончиков пальцев на ногах, пыталась вспомнить каждую минуту этих нескольких часов, но все растворялось в жгучей неге. А ей так нужно было запомнить каждое его слово, жест, прикосновение, вздох, стон… Чтобы сохранить это как самую драгоценную коллекцию. Она посмотрела долгим взглядом в его синие, такие родные и преданные глаза.
– Я живу на свете целых двадцать восемь лет. Мне казалось, я все знаю о жизни. Но я не представляла, что так бывает. Я постоянно думала о том, что было там, в больнице. Пыталась это как-то объяснить. Ну, там все было не так, как у обычных людей, потому что смерть была рядом. Мы воспринимали жизнь острее других. Я хотела выбраться из этого, забыть… Не получилось. И вот мы опять вместе. И я опять выпала из жизни. Какое-то чудо. Ты можешь мне это объяснить?
– Наверное. Просто еще никто и никого так не любил, как я тебя. Ты мое солнце, звездочка, ты мое все. Я хочу жить для того, чтобы ты была счастлива. Ты хочешь, чтобы мы были всегда вместе?
– Не надо, пожалуйста, – она закрыла его рот поцелуем. – Я начну думать, навалятся беды и проблемы… Давай потом. Я просила у тебя объяснения тому, что сама давно знаю. Я тоже люблю тебя. Как никогда и никого… Знаешь, я сейчас поняла одну вещь. Очень важную. Только пока не скажу.
Катя вдруг совершенно отчетливо поняла, почему не хотела детей с Игорем. Потому что отец ее детей лежал сейчас рядом с ней. Она нашла бы его везде. Она узнала бы его с завязанными глазами. Его тепло, его запах, мир в его ладонях… В общем, эта любовь как обморок, – подытожила она про себя. Не выпадать бы из него, не кончался бы этот кусочек дня, чтобы его хватило на всю оставшуюся жизнь.
* * *
Она открыла шкаф, стала быстро перебирать висящие там вещи, нервно вынимать платья, юбки, блузки, брюки. Кое-что прикладывала к себе, смотрела в зеркало и тут же с отвращением бросала на пол в общую кучу. Все нужно менять. Ирина небрежно, ногой, отшвырнула от зеркала лежащую на полу одежду и внимательно посмотрела на свое отражение. Сильное, тренированное тело зрелой женщины в обтягивающих джинсах и свитере. Коротко подстриженные седые волосы неожиданно стильно оттеняют лицо. Ирина никогда не красила волосы, хотя седеть они стали до тридцати лет. Генетическая предрасположенность, изнурительная привычка бороться со слишком сильными страстями, с жизнью, с людьми, с собой… За что? Ну, хотя бы за то, чтобы себя ценить и уважать. Она стала пристально рассматривать свое лицо. По всем канонам оно было некрасивым, для кого-то, может, просто отталкивающим. И при этом совершенно не похожим на обычные лица большинства людей. Ирина умела оценивать себя совершенно объективно. Она знала, что может затмить десяток смазливых моделей на какой-нибудь вечеринке. В ее лице с неженственными, резкими чертами, грубой кожей, мешками под глазами были ум и сила. И укрощенная страсть.
Только в минуты слабости она отдала бы половину будущих лет жизни за нежный и женственный облик банальной красотки. Конкретной красотки. С большими, грустными темно-серыми глазами, длинными ресницами, пухлым детским ртом, волнистыми русыми волосами… Ирина вспомнила, как та девушка провела тонкой рукой по плечу Олега, прощаясь, и ей захотелось разбить зеркало.