— Смотри-ка, — удивилась Даша, — наши попутчики, с которыми мы в автобусе ехали. С кем, интересно, они ссорятся?
Алина и Даша подошли к тяжелым кожаным диванам, на которых расположилось человек пятнадцать отдыхающих. В центре, около стеклянного стола, сидели парень и девушка, в которых Даша узнала гидов, встречавших их около аэропорта.
— Ага, а вот и Маша с Левой, — заметила злорадно Алина. — И хорошо, пусть отдуваются за свое безалаберное начальство.
Маша с Левой отдувались по полной программе.
— Не понимаю, почему я два дня живу в номере, в котором нет горячей воды! — возмущенно кричала полная женщина с кудряшками. — Вместо обещанного вашей фирмой отдыха я получаю сплошную нервотрепку!
— Да, и почему в нашем номере нет сейфа? — вступила в разговор высокая черноволосая девушка.
— О чем вообще вы думали, когда оставили тут нас одних разбираться с обормотами, которые притворяются, что ничего не понимают? — спросил худощавый сероглазый парень, подошедший после Алины с Дашей. — Вы же представители фирмы! Неужели не могли подождать пятнадцать минут? За это время все спорные вопросы могли быть решены. К тому же вы говорите по-турецки, и, как я понял, очень неплохо.
Даша с удивлением заметила, что Алина вздрогнула и начала медленно поворачиваться на голос.
— Алин, ты что? — дернула ее за рукав Даша.
— Ничего. Показалось, — сдержанно ответила та. — Давай послушаем, как гиды будут оправдываться. По правде говоря, они действительно виноваты в ситуации, с турок-то что взять.
Оправдания Маши и Левы больше всего напомнили Даше бормотание мирного и доброго алкоголика с первого этажа ее дома, дяди Вади, как звали его все в округе. Получив необходимую для дальнейшей жизнедеятельности дозу алкоголя, дядя Вадя возвращался домой, где его ожидала в полной боевой готовности жена, Мария Ивановна. Ее во дворе никто и никогда не называл тетей Машей. Грозный рык Марии Ивановны загонял в конуру даже дворового пса Байкала, а у дяди Вади вызывал то самое непрерывное бессодержательное лепетание, которое Даша узнавала сейчас в оправданиях Маши и Левы. Какой-то смысл в нем, безусловно, был, но для окружающих он не имел никакого значения.
— Так, заканчивайте свое мычание, — произнес кто-то среди сидевших, по-видимому, тоже уловив в речи гидов что-то дяди-Вадино. — Лучше сделайте что-нибудь толковое, например, расселите нас в другие номера.
— Да и вообще неплохо бы поселить в саму «Сафиру», — произнесла Алина, и все обернулись на ее голос, как всегда оборачивались, даже если она просто смеялась. — А то мы обитаем в каком-то совершенно непонятном месте с названием, больше напоминающим марку женских тампонов.
— Вас переселят уже завтра, — ответил высокий полноватый Лева, — потерпите еще немного.
— Я надеюсь, разница в стоимости номеров будет компенсирована? — осведомилась Алина.
— Боюсь, тогда именно вам придется ее компенсировать, — неожиданно вступил в разговор тот самый сероглазый парень, — потому что ваш «Котрей» классом выше, чем наша «Сафира».
Среди отдыхающих раздались смешки.
— Простите, я интересовалась вашим мнением? — повернулась к нему Алина, и в ее голосе Даша явственно услышала те самые сиреневые ноты, которые как будто окатывали холодом. — Кстати, воспитанные люди сначала представляются, а потом уже вступают в разговор.
— В нашем случае это необязательно, — суховато ответил парень, пристально глядя на Алину с каким-то странным выражением лица. — Впрочем, если вы настаиваете… Меня зовут Максим.
«Ну вот, готов очередной Алинин воздыхатель», — подумала Даша. И удивилась — мысль была неприятной.
— А я — Даша, — внезапно для самой себя услышала она собственный голос. Теперь все обернулись посмотреть на нее, и Даша почувствовала себя полной, круглой, как колобок, идиоткой.
— Ну что ж, а я — Елизавета, — неожиданно представилась полная дама с кудряшками. — Очень приятно.
— Борис, — приподнялся с места уже знакомый Даше по совместному обеду брат Никиты.
Среди туристов опять поднялся шум, но на сей раз он был совершенно иным — люди знакомились, выясняли, кто чей земляк, и в этой суматохе Лева с Машей потихоньку исчезли.
— Поздравляю! На целых две секунды ты оказалась в центре внимания, — услышала Даша и обернулась к Алине.
— При чем тут центр внимания? — пробормотала она. — Ты же сама предложила представляться.
— Да-да, а ты просто удачно воспользовалась моим предложением, — кивнула Алина, отвернулась от оторопевшей Даши и направилась к выходу из отеля.
У маленькой Алины Винницкой была очень красивая мама, Алина знала это с самого детства, но не так, как знает большинство детей, — «у меня самая красивая мама!», а по-другому. Это знание подкреплялось фразами, брошенными другими взрослыми, а еще взглядами мужчин, и женщин тоже.
В первом классе Алина как-то раз подслушала разговор двух учительниц, из которых одна была ее классной.
— Такая красавица. И такая вежливая… — говорила молоденькая Ирина Семеновна учительнице старших классов, которую взрослые дети почему-то звали Лампедузой.
— Да, хороша, — неохотно соглашалась Лампедуза. — И девочка на нее похожа. Впрочем, может, израстется со временем, станет похожа на отца… — В голосе ее прозвучала легкая надежда на то, что так оно и случится и маленькая голубоглазая Алина не вырастет в такую же красавицу, как ее мать. — Ирина Семеновна, прикройте дверь, пожалуйста. Сквозняк такой ужасный…
Алина поспешно отбежала от двери и спряталась в туалете. Значит, ее мама красавица, а папа нет. Но она все равно будет похожа на маму. Так все вокруг твердят! И если будет делать все так, как говорит мама, то точно будет похожа!
Лидия Винницкая, мама Алины, знала, что основное достоинство женщины — красота. Красивым легче жить, если только они сами не осложняют себе жизнь собственной глупостью. Собственную дочь она всегда считала если не дурнушкой, то девочкой с совершенно невыдающейся внешностью. На самом деле Алина была красивым ребенком: с тонким, нежным личиком, с густыми вьющимися волосами редкого оттенка и очаровательной улыбкой. Но ее мать этих черт не видела. Она видела неуклюжую, вечно все задевающую и все роняющую девочку со слишком длинными руками и тонкими жеребячьими ногами. И Лидия Винницкая сделала все, что могла, чтобы «улучшить породу». С четырех лет Алина занималась танцами, с пяти — плаванием в бассейне, в семь прибавилась гимнастика.
Лидия Валерьевна не собиралась делать из своей дочери спортсменку. Нет, упаси боже! Просто она хотела, чтобы девочка была «гармонично развита». Под гармоничным развитием понимались красивая грудь, попа, ноги и обязательно — осанка. Когда Алина неожиданно начала сутулиться, Лидия Винницкая не стала тратить деньги на корсеты и прочую ерунду. Она пару раз хлестнула дочь ремнем по спине, чего вполне хватило: чуть заметив за собой, что опять сутулится, Алина вздрагивала и выпрямлялась, даже если сидела на уроке. «Палку проглотила, дылда!» — дразнили ее мальчишки, но Алина старалась не обращать на них внимания. Иначе она стала бы не похожа на свою прекрасную маму.
К восьми годам к гармоничному развитию прибавились уроки рисования и музыки, потому что правильно воспитанная девочка должна уметь хоть чуть-чуть рисовать и музицировать. Рисование у Алины шло хорошо — она любила занятия и с удовольствием проводила время в художественной школе. Девочка прекрасно чувствовала цвет, и Лидия Винницкая даже повесила в своей комнате «Портрет мамы с букетом мимозы», написанный Алиной. Педагоги честно говорили, что большим художником девочка никогда не станет, но способности у нее очень неплохие.
А вот с музыкой вышло хуже. У Алины начисто отсутствовали слух и голос, и, как ни занимались с ней в музыкальной школе, особым успехом старания учителей не увенчались. Она, конечно, научилась бренчать на пианино и даже могла при необходимости извлечь из инструмента подобие «Лунной сонаты», но все это было не то, на что рассчитывала ее мама. А петь Алине вовсе оказалось противопоказано: стоило ей начать петь, как ее нежный голос терял всю свою нежность и становился неприятно металлическим, скованным, зажатым. Помучившись с дочерью, Лидия Валерьевна поняла, что здесь она против природы бессильна, и Алина бросила ненавистную «музыкалку».
Но Винницкая-старшая не забыла о своем поражении и, поскольку больше отыгрываться за него было не на ком, сполна отыгралась на Алине. Она не обладала хорошим чувством юмора, зато обладала отличным чувством сарказма, а оно позволяло ей находить болезненные места в душах близких. Для Алины таким местом были воспоминания о музыкальной школе, где она чувствовала себя неудачницей, где над ней смеялись дети, где снисходительно пожимали плечами учителя. Те самые учителя, которые должны были восхищаться ею и хвалить ее! Все это мама припоминала ей при любом удобном случае, получая странное удовольствие при виде скисшего лица дочери. Она могла одной репликой испортить Алине настроение на весь день, одним смешком заставить дочь расплакаться. Это оказалось гораздо действеннее, чем любая угроза или брань.
