Владимир Киселев - Воры в доме

— Лучше я тебе почитаю.

— Почитайте, — не слишком охотно согласилась Машенька.

Он еще прежде заметил среди книг бейрутское издание «Тысячи и одной ночи». Он выискал в оглавлении сказки о Синдбаде-мореходе и стал переводить их Машеньке, на ходу адаптируя эти полузабытые и удивительные истории.

— Тебе интересно? — спросил он у Машеньки.

— Интересно, — успокоила его девочка. — Только не нужно все время спрашивать у меня — «понятно?».

— Хорошо, — покраснел Володя.

В двери постучали.

— Войдите, — сказал Володя, а Машенька как-то напряглась и слезла со стула.

Вошел Николай Иванович.

— Машенька, — сказал он укоризненно. — Ты уже успела приняться за Владимира Владимировича?

— Нет, нет, — возразил Володя. — Она мне ничуть не помешала.

Николай Иванович взял со стола книгу.

— Синдбад-мореход, — улыбнулся он. — Что ж, вы сегодня сами встали на путь, чреватый многими опасностями… Ну хорошо, Машенька… Ступай к бабушке. Она ждет тебя — гулять.

И когда Маша вышла, забыв свой велосипед, он сказал задумчиво:

— А ведь знаете — странно… Маша — дикарка и трудно привыкает к новым людям. А к вам она сразу почувствовала такое удивительное доверие.

Володя смутился, пробормотал: «Очень польщен», и они углубились в вопрос о маршруте, по которому двигался Марко Поло.

— Я не специалист в этой области, — сказал Володя, — но помнится мне, что об ovis Poli, открытом Марко Поло в 1256 году, сам он писал примерно так: «В этих местах водится дикий баран больших размеров, и рога его имеют более чем шесть пядей в длину».

— Не следует считать это преувеличением, — ответил Николай Иванович. — Я сам видел рога почти в полтора метра, да и в этих, — он показал на стенку, — сантиметров восемьдесят, то есть четыре пяди.

Из всей системы Станиславского она часто прибегала только к этому упражнению — расслаблению мышц. Не было лучшего способа поскорее заснуть.

Нужно было лечь в кровати плашмя, на спину, расслабить мышцы и выпустить «контролера», которого Таня представляла себе в виде блестящего шарика, путешествующего по телу. Вот «контролер» остановился в ступнях ног. Здесь «зажим», как выражался Станиславский. Напряжена мышца. Расслабить! «Контролер» полез дальше, к ногам, к животу, расслабил его, скользнул по груди, по шее, по лицу, затем покатился в руки… И назад. У него много дел. То одна, то другая мышца напряжется. Вот так — пока расслабишь да проверишь, незаметно уснешь.

Она лежала с закрытыми глазами и бесцельно гоняла «контролера». Ощущение невесомости, которое в таких случаях предшествовало сну, не наступало.

Говорят, что бедуины — проводники караванов, — думала Таня, ложатся на песок, расслабив все мышцы. И десяти минут такого отдыха достаточно для того, чтобы затем сутками не покидать седла. Но, очевидно, усталость вызывается не тем, что напряжено тело. Дело не в этом. Или не только в этом. Ученые установили, как устают мышцы. Там скопляется какое-то вещество. А как устают нервы? Что в них скопляется? Но ведь больше всего и скорее всего, наверно, устают именно они. Сама по себе усталость, наверное, нервное ощущение.

Все делают вид, что ничего особенного не произошло. И я тоже. Нет ничего странного в том, что приехал Евгений Ильич Волынский — ее муж, отец ее ребенка. Тактичность, деликатность. Все в ее семье исключительно тактичны, бесконечно деликатны. Но было бы лучше, если бы проще, жестче относились они друг к другу. Если бы отец прямо и строго спросил у Волынского, зачем он приехал. Если бы мать поменьше разговаривала с ним о Прокофьеве и Шостаковиче, а прямо и строго спросила, почему он не живет с женой и ребенком. Если бы она сама встретила его не поцелуем щека о щеку и вопросом «как твое здоровье?», а словами — «зачем ты приехал?».

Когда она была маленькой, в их дворе жил мальчик без обеих ног. Она с ним дружила. Затем они расстались и встретились уже взрослыми. Он ходил на протезах, и было совсем незаметно, что он калека.

— Никому я в детстве не был так благодарен, так признателен, как вам, — сказал он. — Вы были единственным человеком, который у меня ни разу не спросил, почему у меня нет ног.

Когда она вернулась с Машенькой из Москвы, никто в доме не спросил ее, почему же она рассталась с мужем, почему ушла из МХАТа. В их доме это было не принято. Обо всем, что называется «личной жизнью», вопросов не задавали.

Евгений Ильич понравился маме. Да, это человек в ее вкусе. В меру красив. Хорошо воспитан. Все, что говорит, всегда окрашено легкой иронией: мы-то с вами понимаем, что все происходящее в этом мире не заслуживает серьезного отношения. И от этого собеседник всегда чувствует, что его выделяют из массы людей, что понимают его право свысока относиться к окружающему. Боже мой, а кто не считает себя вправе при случае свысока поговорить об окружающем?

И Ольга от него без ума. В рот ему заглядывает. Еще бы — знаменитый хирург. Кудесник. С каким восторгом рассказывала Ольга, что при своем первом появлении в их доме Волынский открыл дверь ногой! Ах, ах, ах. Евгений Ильич в костюме «выпонимаетескемимеетедело», с задом сухим и поджарым, как у балетного артиста, похожий на Жана Жираду — с такими же белыми, крупными и ровными зубами, высоким лбом, гладкой прической и шеей в два раза уже головы, — и вдруг открыл дверь ногой.

«Это потому, — ахала Оля, — что он в операционной привык избегать прикасаться к чему-нибудь руками…»

Когда в Олином институте узнали о его приезде, явилась целая делегация с просьбой прочесть несколько лекций. Он дал согласие, но не преминул заметить Ольге, что это только для нее.

Машенька похожа на него. Те же вдумчивые, спокойные глаза и нервные, подвижные ноздри и губы. Этот контраст между спокойным выражением глаз и нервным ртом особенно удивил ее при первом знакомстве. Она обратила на это внимание. Хотя очень волновалась.

Как же все-таки это было?

Она училась тогда на третьем курсе театрального института. Они ставили сцену из «Отелло», и ей была поручена роль Дездемоны. Но Дездемона охромела. У нее разболелась нога — начался какой-то нарыв. На следующий день поднялась температура, а боль сделалась просто невыносимой. В общежитие вызвали врача. Приняв крайне озабоченный вид, он сказал, что подозревает флегмону стопы, и Таню отправили в больницу.

В тот же день во время обхода она впервые увидела Волынского. За ним толпа врачей и студентов, а он, стремительный, легкий, — впереди. Белый накрахмаленный халат распахнут так, что виден костюм из очень дорогой, но похожей на мешковину заграничной ткани, необычно короткий узкий темно-синий галстук не достает верхней пуговицы пиджака, а сверкающие манжеты выглядывают из рукавов халата.

— Подготовить, — сказал он, осмотрев Танину ногу. — Немедленно. Я сам прооперирую.

Лишь впоследствии она узнала, как удивили его слова врачей — обычно такие операции он поручал ассистентами. Не сразу она узнала и то, что ежедневные посещения Волынским палаты, в которой она лежала, стали предметом самых оживленных разговоров не только среди персонала больницы, но и среди больных.

И предложение он ей сделал неожиданно, в странной иронической форме. Почти через месяц после болезни, когда Таня уже стала забывать об операции, он приехал в общежитие, пригласил ее прогуляться и, едва они вышли на улицу, сказал:

— Я хочу предложить вам компенсацию за боль, которую я причинил вам своим скальпелем. Выходите за меня замуж.

— А как вы компенсируете всех остальных женщин, которым делаете операцию? — не сразу нашлась Таня.

С первых дней их совместной жизни — да что там говорить! — в первый день их совместной жизни отношения между ними приобрели странный характер. Он вел себя так, будто одна из стен в комнате отсутствовала, будто из-за этой стены, из темного ущелья зала глядят глаза тысяч зрителей. Она втянулась в эту игру. Жизнь все больше и больше напоминала сцену.

По окончании института ей необыкновенно повезло. Она попала во МХАТ. На репетициях ее хвалили, работала она над ролью правильно, вдумчиво, а зрители оставались равнодушны. Считалось, что ей не хватает темперамента. Она тогда тоже так думала. Лишь позже, когда она уже ушла из МХАТа, когда уехала, а правильнее сказать — бежала из Москвы в Душанбе к родителям, она поняла, чего ей не хватало в самом деле. Душевных сил. Они полностью расходовались в этих странных и нелепых отношениях с мужем.

Он говорил, что любит ее. Что не смог бы жить без нее и без ребенка. Может быть, он в самом деле любил их и не мог без них? Но вместе с тем она видела, что знаком он был только с теми людьми, которые могли быть ему полезны. Она слышала, как на протяжении одного дня разным людям он высказывал прямо противоположные взгляды. Она чувствовала, что горячность, с какой он защищал свою точку зрения, напускная — он был холоден как лед. Каким он был в самом деле? К чему стремился? Чего добивался?