Заметив наконец Зимински, Манчини стал пробираться к нему сквозь толпу репортеров.
- Вы никогда не скрывали своего крайне критического отношения к президенту, - сказал репортер со значком "Сторонники разоружения Америки" в петлице. - Означает ли ваша поддержка нового законопроекта, что вы изменили свое мнение о нем?
Манчини, который, таща за собой жену, уже выбрался на бетонированную площадку, круто обернулся.
- Давайте договоримся раз и навсегда, - сказал он, с усилием сдерживая натиск репортеров. - Я считаю его администрацию самой неспособной после администрации Эйзенхауэра. Настоящий законопроект - первое разумное предложение за все семь лет правления. За семь лет!
Загремел гром, и с потемневшего неба упали первые тяжелые, как шмели, капли дождя.
- Но, мистер Манчини...
- Извините, ребята, все! - сказал он, заталкивая сначала жену, а потом Зимински в первый из застывших в ожидании лимузинов.
Шофер захлопнул за Манчини дверцу и, втянув голову в плечи, так как начался ливень, обежал машину и забрался в нее.
- Тронулись! - зычно крикнул полицейский офицер, хлопнув рукой по крыше лимузина. - Пошел!
В последнюю минуту в машину вскочил и уселся рядом с миссис Манчини глава службы безопасности в корпорации "Эльдорадо" Тони Джордано, и лимузин стал набирать скорость.
- На тот случай, если кто-нибудь из этих кретинов попытается нас преследовать, - сказал Джордано, глядя в заднее стекло, - я договорился, что в Мур-Парке мы пересядем в другую машину. И поедем не по Джулия Таттл, а прямо на север, где переправимся в Майами-Бич через туннель на Семьдесят девятой улице. - Посмотрев на часы, он добавил: - Если не будет пробок на дорогах из-за дождя, мы успеем, прежде чем отправиться в клинику Снэйта, завезти миссис Манчини в "Фонтенбло".
- Хорошо. - Манчини вынул из кармана флакончик с таблетками нитроглицерина и сунул одну себе в рот. - А как в клинике у Снэйта с охраной? - После того как два года назад его попытались похитить, он стал очень заботиться о своей безопасности.
- Полный порядок, - ответил Джордано. - Система, которой пользуются на Багамах, была специально разработана для таких пациентов, как вы. То есть для пациентов, которым угрожают похитители, террористы, наемные убийцы... Как раз сейчас у него там лежат два шейха, западногерманский промышленник и свидетель, вызванный Большим жюри, - у него оказалось прободение язвы, - в нем очень заинтересовано министерство юстиции.
- А как мы попадем на остров? На чем меня туда доставят?
- Проблемы нет. У Снэйта регулярно летают туда из Уотсон-Парка вертолеты... И еще одно, - добавил Джордано. - Я договорился подключить к вашему телефону скрэмблер и установить в палате телетайп и телекс для биржевых новостей, чтобы вы, если и надумаете делать операцию, чувствовали себя как дома.
- Что значит "если надумаю делать операцию"? - нахмурился Манчини. Он повернулся к Зимински, который, устроившись на одном из боковых сидений, вытирал носовым платком намокшую под дождем голову. - Разве не все решено?
- Решено? - Зимински одинаково ненавидел боковые сиденья, толпу и дождь. - Пока нам удалось только вырвать у Снэйта обещание принять тебя, раздраженно ответил он.
Манчини в изумлении уставился на сидевших в машине.
- Ты шутишь! - сказал он Зимински. - Неужели за те двое суток, что ты здесь околачивался, тебе удалось договориться лишь о встрече?
- И это было не так-то просто...
- Пусть не просто. - Манчини решил не терять хладнокровия. - Но ты хоть узнал, каким образом он гарантирует, что не будет отторжения?
- Никто и словом не помянул про такую гарантию, - покачал головой Зимински, - и уж тем более никто ее не давал. Фрэнк, - более твердым тоном продолжал он, - я знаю, ты решил обратиться к Снэйту только потому, что, по-твоему, он способен в той или иной степени преступить закон, но должен тебя предупредить, что подобные слухи ничем не подтверждаются. Ничем. Насколько мне известно, он действует строго в рамках закона.
- А про деньги ты забыл? - спросил Манчини. - Если он действует в рамках закона, за что он берет такие деньги? Или про это ты с ним тоже не беседовал?
- Я не говорил про деньги со Снэйтом...
- А с кем же ты говорил?
- С неким Квинтреллом, его административным помощником...
- Квинтрелл? - Манчини повернулся к Джордано. - Что нам про него известно?
Джордано вынул записную книжку.
- Квинтрелл... Ага, вот он. Был администратором в больнице Дентона Кули, когда там работал Снэйт, и ушел оттуда вместе с ним, взяв на себя организационную сторону его научно-исследовательской работы. Когда разразился скандал, Квинтрелл помог Снэйту обосноваться здесь. Короче, он у Снэйта в главных администраторах.
- Пусть в главных, - вздохнул Зимински. - Во всяком случае, этот Квинтрелл сказал, что тебе предъявят счет в сто пятьдесят тысяч долларов плюс-минус две тысячи.
Манчини обменялся тревожным взглядом с женой, которая занималась восстановлением урона, нанесенного дождем ее косметике.
- Сколько? - переспросил он.
- Сто пятьдесят тысяч долларов. Подожди, это еще не все. Затем Квинтрелл принялся рассказывать мне про Фонд Абако, который Снэйт задумал создать для изучения новейших методов пересадки органов...
- Господи, Эйб, - перебил его Манчини, с шумом выдыхая воздух, - а я уж начал было беспокоиться. Значит, я должен сделать пожертвование в пользу этой организации? Сколько и когда?
- Позволь уточнить: тебя не просили об этом. Никто не просил у тебя ни цента. Он просто дал понять, как бы это сказать - упомянул об этом между прочим...
- Ладно, ладно. Но когда ты предложил, он не стал отказываться, а?
- Нет, не стал...
- Так в чем же дело? - Нетерпение Манчини росло. - Из тебя вытянуть ответ не легче, чем вырвать зуб!
- Я сказал, что ты очень интересуешься новейшими методами трансплантации...
- Забавно, - заметил Манчини, оставаясь серьезным.
- ...и что, по-моему, ты с радостью пожертвуешь в этот фонд двести пятьдесят тысяч долларов. "Семьсот пятьдесят тысяч... - сказал Квинтрелл, словно не расслышав. - Весьма великодушно с его стороны".
- Вот видишь! - обрадовался Манчини. - Значит, наши предположения были правильны.
Зимински повернулся и посмотрел в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце, и над Майами-Спрингс заиграла радуга.
- Не могу понять, за что они берут эти дополнительные семьсот пятьдесят тысяч, - сказал он, больше обращаясь к самому себе. - Может, их берут просто за... Может, то обстоятельство, что ни у одного из его очень богатых пациентов не случилось отторжения... Возможно, это просто случайность...
- Да чего об этом рассуждать? - перебил его Манчини. - Лучше расскажи, что представляет собой этот Снэйт.
- Родился в Лондоне, - начал Зимински, - учился в Хэрроу и...
- Все это мне известно. Я спрашиваю, что он представляет собой как человек?
- Он... - Зимински пожал плечами. - Он истинный англичанин.
- Истинный англичанин? - усмехнулся Джордано.
- Уж очень он холодный, - словно оправдываясь, поспешил объяснить Зимински. - Вежливый, но холодный...
- Этот сукин сын не просто холодный, он ледяной, я чуть не замерз рядом с ним, говорю я вам! - подхватил Джордано.
Манчини метнул взгляд с одного на другого.
- Он что, затаил на меня обиду, а? - спросил он. - Не на это ли вы намекаете?
- Такой, как Снэйт, если и затаит обиду, виду не подаст, - ответил Зимински.
- Ты что, и этого не выяснил? - возмутился Манчини. - Господи, Эйб, а вдруг этот сукин сын оставит у меня внутри пару артериальных зажимов?
- Чтобы ты подал на него в суд за недобросовестность? - отмахнулся с презрением Зимински.
Манчини со вздохом откинулся на спинку сиденья.
- Эйб, признайся, что у тебя ничего не вышло, а? - спросил он устало и расстроенно. - Этот малый обвел тебя вокруг пальца, а ты и глазом не моргнул. Ладно, тебя он, может, и обвел, но со мной этот номер не пройдет! Ни в коем случае! За миллион долларов эта курица снесет мне яйцо, и лучше пусть постарается снести как положено!
5
- Доктор Снэйт, к вам мистер Манчини, - сказала сестра, вводя Манчини в комнату, похожую на библиотеку привилегированного лондонского клуба.
Снэйт, который что-то писал, сидя за столом в центре комнаты, бросил на него взгляд поверх очков в золотой полуоправе.
- А, да, конечно, - отозвался он звучным, хорошо поставленным голосом с английским акцентом. - Прошу вас.
Сестра вышла, бесшумно притворив за собой дверь, а Снэйт еще с минуту продолжал писать. Затем, когда напольные часы пробили час, он встал, вышел из-за стола и, растянув в улыбке тонкие губы, протянул Манчини руку.
Хотя ему было где-то около шестидесяти пяти, выглядел он гораздо моложе. Высокий, с прямой спиной, он двигался быстро и решительно. У него была аристократически удлиненная физиономия с глубоко посаженными глазами и черными кустистыми бровями, которые составляли странный контраст с тщательно приглаженной сединой. В петлице его серого костюма виднелся крошечный розовый бутон того же оттенка, что и рубашка, а на галстуке - такие носили в Хэрроу - поблескивала жемчужная булавка. Держался он любезно, но холодно, почти отчужденно.
