Пестрый выбор из немногого.
Джазовые певицы, примеряющие шелковые шали за пятнадцать фунтов.
Фанаты Рокки Марчиано, снующие по рынку в поисках перчаток, пропитанных потом великого боксера.
У этих ребят есть фетиш, неправильное представление о действительности, которое выделяет их среди прочего мусора. Они заполняют собой пустоты, а потом исчезают.
Если бы Чарли был чуть смелее, он сразу же подошел бы к девушке с выбритыми висками и пригласил бы ее в какой-нибудь недорогой ресторан, сделал бы пару комплиментов и предложил выпить по бокалу самого обыкновенного «Бордо», не лежавшего в сыром погребе пару десятков лет. Если бы ему повезло, эта девушка переночевала бы у него — в двухкомнатной квартирке, усыпанной журналами, «Латреомоном» и оранжевыми пузырьками. Она сжимала бы его член тонкими пальцами и рассказывала о том, как ее насиловал отчим. Ее шаблонная ретроспектива пробудила бы в Чарли комплекс мессии, и он не смог бы забыть девушку, у которой, казалось, не было ничего, кроме извращенной прямоты.
Но девушка исчезла. А Чарли, проклинавший свою нерешительность, дал себе слово, что вновь придет на Портобелло-роуд.
— Я не знаю, жив ли ты еще, приятель, или эти мемуары так и останутся радиоволнами, но завтра я вернусь. Конец связи.
Радиоприемник затих.
Я вышел на берег и посмотрел наверх. Тяжелые тучи заволокли ночное небо, скрыв крохотные мерцающие бриллианты.
Луна расползлась мутным пятном над едва различимым горизонтом. На ее фоне два лавровых голубя совершают декоративный полет, издавая редкие хлопки красно-коричневыми крыльями.
В какой-то момент они замирают и срываются вниз, ломая хрупкие тельца о борт «Виктории».
* * *
Не знаю, был ли я рад тому, что мои глаза открылись.
Мимо проплывали невзрачные авианосцы, баржи, танкеры, яхты. Мне не хотелось разжигать костры, чтобы привлечь их внимание, размахивать руками, в надежде быть спасенным. Я выплевывал окровавленный песок и надеялся, что все они пройдут мимо, пришвартуются к другому берегу.
Молился, чтобы навигационные спутники рухнули в океан, или случайный айсберг пробил стальную обшивку приближающихся суден.
Не знаю, был ли я рад тому, что не помнил крушения.
Но мне показалось, что коровы и панды выжили, оставили лайнер и отправились туда, где о них, наверное, уже начали беспокоиться.
Обломки «Виктории» волнами относило в океан. Племенные маски Сонге, итальянские камзольные шпаги, тибетская статуэтка Будды Шакьямуни восемнадцатого века, турнюры конца девятнадцатого столетия. Я просто наблюдал за тем, как всё это барахло растворяется на пути к закату, а когда солнце уходило за видимый горизонт, изучал содержимое аптечек, найденных на корабле.
Нитразепам, диазепам, триазолам.
Сонливость, атаксия, вялость. Кома, арефлексия. Судороги, апноэ.
С таким набором я мог выбрать любую форму самоубийства, разбавив имеющийся ассортимент трамадолом. Ведь так поступают люди, когда им больно?
Вторая попытка увидеть свет в конце тоннеля. Говорят, это всего лишь галлюцинации, переизбыток углекислого газа в крови. Но если смерть что-то меняет, почему бы и не поторопить ее, пусть даже спецэффекты будут ложными?
«Эй, приятель…»
Я слышу.
«Доктор Ньюджент сказал, что поражен второй сегмент…»
Я знаю.
«Не просто минет…»
Я помню.
* * *
— Если прийти на Портобелло-роуд к открытию, можно увидеть, как Ноттинг-Хилл превращается в Муми-дол, где маленькие тролли-торгаши спешно забивают прилавки прошлым.
Чарли нравилось приходить к открытию прошлого. По-другому он жить не умел.
Есть что-то непреодолимое в таком существовании. Всё то, что создавало тебя, со временем превращается в антиквариат — бесполезный предмет с такой же ненужной историей. И тогда начинает казаться, будто ничего и не было. Словно огромные временные ворота за спиной захлопнулись, и тебя смыло трендом. В этой моде нет эха, каждый ее элемент звучит в себя, ничего не оставляя после.
— День. Неделя. Месяц.
Он ждал, когда девушка с выбритыми висками вновь появится на Портобелло.
Возможно, Чарли хватило бы смелости подойти к ней и пригласить в театр, или на ежегодный карнавал, чтобы узнать девушку поближе. Если бы ему повезло, они оказались бы в квартире Чарльза, смотрели бы фотографии и разговаривали о социальных романах Эжена Сю. Она сжимала бы его плечо и вспоминала счастливое детство в отцовском доме, где провела лучшие годы жизни. Чарли проснулся бы с воркованием голубей и нашел записку типа: «Спасибо за чудесную ночь, повторим?»
Нет, скорее всего, она написала бы это красной помадой на зеркале в ванной.
— Она разбудила бы мена поцелуем.
Или предложила уехать подальше от «этих мест» и тайно обручиться.
— Я злоупотреблял ибупрофеном, боль в груди постепенно набирала обороты.
Анемия, лейкопения, учащенное мочеиспускание.
— Я зашел за угол, чтобы поссать. И знаешь, что я увидел, приятель?
Девушка его мечты делала минет какому-то нищеброду.
— То был не просто минет. Он трахал ее в голову.
Изо рта девушки текли вязкие слюни вперемешку с утренней порцией портвейна и желудочного сока.
— Она сидела на корточках, держась за габардиновые штанины своего друга.
Чарли не мог пошевелиться.
— Она вытерла рот, указала на меня и с трудом промямлила: «Эй, если твой приятель будет смотреть, с тебя еще десятка».
* * *
Я знаю, что нет никакого острова.
Ничего нет.
Только память, остывшая в диазепаме.
Виктория — одна из тех шлюх, которая не стесняется. Если бы я был чуть смелее, возможно, я бы подошел тогда к тому парню в сраных габардиновых штанах, схватил его за мошонку и грозно сказал бы что-то вроде: «Эй, мудак, она пойдет со мной». Эдакий Чак-Арнольд Ван Сталлоне — спаситель униженных и обездоленных. И если бы мне повезло, Виктория пошла бы со мной и поняла, что я хочу ей помочь. Скорее всего, голуби перестали бы разбиваться о ее борт, оставляя красные фатальные кляксы раздробленных тел.
И если бы не рак легкого, о котором мне сообщил доктор Ньюджент, мы бы почти уже жили долго и счастливо.
Но столько «если» в одной мечте.
Я напишу письмо и положу его подальше от себя, когда приму несовместимую с жизнью комбинацию транквилизаторов.
Чтобы жидкости, которые будут вытекать из меня, не повредили послание.
Дыра. В моей голове останется огромная черная дыра, которая только и сможет, что пропускать через себя. Например, воспоминания. Или ветер.
Опухоль прорастает в меня, в мои лимфатические узлы, словно Виктория, проникшая в память, в кластеры фантазий, которыми я прикрывал свое одиночество.
Песок становится мягче. Руки наоборот — легче. Тело отказывается от гравитации и модулирует образы со скоростью моргания. Твоего собственного замедляющегося моргания. Повышение артериального давления. Шум в ушах. Приятный писк. Нёбо немеет, кажется, что зубы вот-вот выпадут. Но это приятная утрата.
Письмо. Подальше положить письмо.
Иванце Ж. Марионетки дьявола
Сгустившиеся тучи тяжело давили на виски, не хватало воздуха. Ярко сверкнула молния, черкнув лазером поперек черной небесной пасти. Фонари на улицах мигнули и погасли, погрузив улицу в кромешную тьму. Небо вздрогнуло, загрохотало, хлынуло ливнем. Подняв воротник легкой куртки, ссутулясь, Вадим бежал напрямик по лужам, приближаясь к двери подъезда. Достал из кармана ключ от домофона, дверь тихо тренькнула и подалась наружу. Вадим заскочил в подъезд, облегченно перевел дух. На улице вовсю бушевала гроза. А здесь…
Здесь было странно тихо и темно — похоже, опять перегорели лампочки или отключился свет во всем доме. Значит, и лифт не работает, и придется топать пешком на восьмой этаж.
Вздохнув, юноша шагнул и вдруг понял, что ему некуда идти — в подъезде полно народу. Слабый свет мобильника выхватил из темноты странные жуткие фигуры: двуногого коня, человека с мордой крокодила, клоунов в цветных колпаках. Откуда-то из глубины лестничной клетки со лба высокой серой фигуры вдруг протянулась длинная прозрачная рука и ударила по включенному телефону, выбив его из рук Вадима. Все погрузилось в темноту. Но теперь Вадим четко ощущал зловонное дыхание окружающих его монстров. Рука что-то надела Вадиму на голову, ему послышался ехидный смех и звон колокольчиков.
— Пляши, пляши! — закричали монстры со всех сторон, подталкивая юношу, дергая его за руки.
