— Ванька, хорош прикалываться, — кричал его дружбан Сенька Рыжиков, по прозвищу Рыжик. — Открой моргала.
Потрясенный Марк Ривун сидел на корточках в коридоре, уткнувши голову в колени.
Разве они не слышат, что его сердце не бьется? Я знаю это даже отсюда, из-за стены, а они находятся рядом! Как можно не слышать сердце и дыхание человека, если ты от него на расстоянии вытянутой руки?
В этот день Марк сделал ошеломляющее открытие. То, что для его слуха норма, для других — недосягаемая вершина. Он обладает уникальным даром слышать то, что недоступно никому другому.
Но хвастаться удивительными способностями Марк не собирался. Сверстники его сторонились, в детских играх он не участвовал, воспитатели давно махнули рукой на недоразвитого мальчика. Вынужденное одиночество не тяготило Марка. Когда дети играли во дворе, он отходил в сторону, выбирал открытое место и жадно слушал окружающий мир. Это занятие доставляло ему гораздо большее удовольствие, чем любые подвижные игры. Все соседние улочки и дворы были давно прочитаны его ушами, и каждый местный житель запечатлен в звуковой памяти.
Но близлежащим пространством Марк Ривун не ограничивался. Закрыв глаза, он трепетно разделял сложные шумы на отдельные составляющие и узнавал, что на востоке от детдома течет спокойная река, через которую перекинут автомобильный мост на толстых каменных ногах. У широких прибрежных опор часто скапливались ветки, и пенилась мутная вода. С противоположной стороны реки в город шли груженые машины, а обратно — пустые. Ниже по течению находился железнодорожный мост с большими дугообразными фермами, о которые затейливо дробился перестук колес редких поездов.
Сам город лежал южнее детдома. Основная улица тянулась вдоль реки. Она была широкой и прямой, потому что все звуки оттуда последовательно нанизывались друг за другом, как цветные кольца на детской пирамидке. Марк определил, что переулки, примыкавшие к улице, застроены дощатыми домами с густыми палисадниками. Это легко было узнать по колонкам с водой, торчавшим вдоль главной улицы. Звон ведер рядом с ними был один, а как только человек отходил в сторону, листва мягко глушила металлический звук, а потом его пытались скрыть деревянные перегородки.
На дальней окраине города недавно началась стройка. Сначала шумные механизмы рыли котлован, а затем рабочие стали возводить высокие кирпичные стены.
Жизнь в городе протекала монотонно. Изредка по праздникам в городском парке у реки из двух хриплых динамиков струилась танцевальная музыка, а когда темнело, громко хохотали пьяные женщины, и случались драки.
Молчал Марк Ривун до семи лет. Возможно, молчание продлилось бы и дольше, если бы однажды летом 1937 года в какофонии звуков он не уловил свое имя. В кабинете заведующей его обсуждали две женщины.
— Я готовлю списки для перевода детей в школу-интернат, — уверенно говорила заведующая, макнув перо в чернильницу. Марк слышал, как стальное острие пронзило тонкий слой чернил и ткнулось в стеклянное донышко. — В твоей группе, Нина, немой мальчик с безобразной шеей. Как его…
— Марк Ривун.
— Да-да. Для нормальной школы он не подходит. Придется отправить в психиатрическую больницу. Подготовь завтра бумаги.
— Больница — ведь это навсегда, — несмело возразила воспитатель. — Может, направим мальчика в школу для глухонемых?
— А он что, соображает?
— Мне кажется, мальчик достаточно развит, всё понимает, только говорить не умеет.
— Только! — усмехнулась заведующая. — Ривун не знает языка глухонемых. Как он будет учиться?
— Он не глухой, он слышит.
— Что толку! Надо было раньше перевести его в специнтернат и не мучиться.
— Я с ним никогда не мучилась. Он тихий. В больницу его всегда можно будет отправить.
— Впрочем, мне все равно. Подготовь бумаги для школы глухонемых. Теперь он — не наша забота.
Начало разговора Марк застал во дворе, где как обычно летом ловил ветер звуков в надежде познать что-то новое. В момент окончания беседы взволнованный мальчик стоял уже у двери кабинета. Ему не понравились слова «школа глухонемых». Это неправильно. Он не глухой. Все остальные глухие по сравнению с ним! Они не слышат и десятой части того, что слышит он! Зачем ему в школу глухих?
Марк открыл дверь и вошел в кабинет. Он никогда не стучал при входе, не понимая бессмысленного ритуала. Он не любил создавать дополнительные шумы. Вокруг и так клокочут бесчисленные звуки, от которых невозможно укрыться. По этой же причине сам Марк Ривун всегда перемещался очень тихо, почти неслышно для окружающих.
Щуплый мальчик появился за спиной воспитательницы словно из ниоткуда. Она обернулась, собираясь выходить, ойкнула и схватилась за сердце. Тучная заведующая выпучила глаза:
— Ты здесь? Как?
Марк по привычке молча указал на приоткрытую дверь, но понял, что сейчас решается его судьба и простого жеста недостаточно. Мальчик напряг непослушные голосовые связки и неуверенно произнес:
— Я… Я во… во-шел.
Онемевшие женщины, приоткрыв рты, таращились на мальчика. Марку не понравился первый произнесенный звук, и он попробовал еще:
— Я… слы-шу. Я не глу-хой. Я не глухой. Я слышу. — Он повторял эти слова несколько раз, меняя интонацию, пока не остался удовлетворен найденным тембром.
— Ты говоришь? — неуверенно спросила заведующая. Воспитательница осела на стул, продолжая держаться за сердце.
— Да. Я говорю. Я слышу и говорю. Я умею говорить. Отправьте меня в школу. В обычную школу. — Голос Марка окреп и звучал уверенно, однако сухо и хрипло, будто говорил не маленький мальчик, а уставший от жизни старик. Женщины, вместо того, чтобы радоваться чудесному исцелению, продолжали смотреть на него настороженно. В их позах чувствовался плохо скрытый страх. Казалось, они чего-то боялись, но чего именно, и сами не могли объяснить.
В подсознании Марка возникли смутные обрывки воспоминаний, даже не воспоминаний, а ощущений: его голос — и чужой страх, его крик — и беда. Он молчит — и всё идет своим чередом, он кричит — и жизнь ломается. Сначала голос, затем ужас. Что-то было не так в этой последовательности. Ведь другие говорят — и ничего не происходит, кричат — и все терпят, поют — и люди восторгаются. Поют…
Когда звучит песня, многие замолкают и внимательно слушают, а на их лицах появляется необъяснимое умиление. Весной к празднику Первомая старшая группа разучивала песню о пионерах. Воспитатель ставила в граммофон пластинку с записью детского хора и требовала повторить слова. Конечно, Марк не участвовал в пении, но он с любопытством слушал, как скрипит иголка в бороздках вращающейся пластинки, а затем через металлическую трубу, похожую на большой бутон гладиолуса, вырывается звонкий голос мальчика. Тот громко и радостно тянул куплет, а припев подхватывали шестнадцать новых голосов — десять девочек и шесть мальчиков. Единственный голос солиста дети слушали внимательнее, чем пение хора, а воспитательница неизменно улыбалась и кивала в такт мелодии. Марк припомнил почти девчачий голосок маленького солиста и попытался в точности его воспроизвести.
— Меня зовут Марк Ривун. — Получалось похоже, и ободренный Марк продолжил: — Я пришел к вам, потому что очень хочу в школу. Я мечтаю учиться. Не надо меня отсылать к глухонемым или в больницу. Я умею слушать и говорить. Поговорите со мной.
Заведующая расплылась в улыбке и ласково спросила:
— А почему же ты молчал до сих пор?
— Болело горло. Мне тяжело было произносить слова. — Марк дотронулся до грубого шрама на шее. — И сейчас еще немного болит. Но я теперь буду говорить. Обязательно.
Растроганная воспитательница встала и обняла мальчика. В уголках ее сияющих глаз быстро скапливались слезы умиления. Стиснутый в женских объятиях, Марк постигал новую для себя истину. Одни и те же слова, произнесенные разным голосом, дают совершенно разный эффект.
В школе-интернате среди взрослых детей царили совсем другие законы. Если в детдоме для наведения порядка достаточно было строгого возгласа воспитателя, то в школе учителя почти не вмешивались в повседневную жизнь учеников, и во всем верховодили старшеклассники. Сильный обижал слабого, слабый вымещал обиду на слабейшем. Младшие могли противостоять старшим только коллективно, поэтому значение приятельства и дружбы возрастало многократно. Для сносной жизни требовалось быть своим в избранной компании лидера класса, который определялся отнюдь не по оценкам в дневнике, а по крепким кулакам и умению быть полезным старшеклассникам. Одиночкам здесь была уготована роль объекта насмешек или изгоя, которого каждый мог обидеть.
Марк Ривун не отличался физической крепостью и игнорировал любую душевную близость, поэтому его изначальная участь в жестоком коллективе малолеток была незавидной. Однако из разговора в кабинете заведующей он вынес важную мысль: голос — это инструмент, которым можно влиять на настроение людей.
