— Сынок, в эту субботу я поехать не могу. Я договорилась с машинисткой целый день диктовать две большие главы диссертации Альберта Валентиновича. Его очень торопит научный руководитель. Давай поедем в следующую субботу.
— Хорошо, мама, поедем в следующую субботу. Только ты дай мне денег. Я куплю хороший навесной замок для дверцы ограды. Когда я был на кладбище в прошлом году, то кто-то сорвал мой замок. Мне даже показалось странным: замок сорван, а могила ухожена. Даже чуть увядшие цветы лежали. Кто-то могилу навещает. Ты не знаешь кто?
— Наверное, друзья отца, летчики… — вздохнув, проговорила Вероника Павловна. — Он был любимцем эскадрильи.
— Но зачем же сорвали замок? Я искал его в ограде, рядом с оградой — и нигде не нашел. Неужели и на кладбище воруют?
— К сожалению, воруют и на кладбище, — рассеянно, словно рассуждая сама с собой, ответила Вероника Павловна, прикидывая в уме — сможет ли она в следующую субботу поехать с Валерием в Смоленск, чтобы навестить могилу совершенно незнакомого ей военного летчика, «трагически погибшего при исполнении служебных обязанностей», как было высечено золотыми буквами на черном граните памятника. «Воронцов Иван Георгиевич». А чуть ниже, цифрами помельче, стояло: «1925 г. — 1953 г.».
А произошло все случайно и просто. Четырнадцать лет назад, будучи в служебной командировке в Смоленске, Вероника в солнечный воскресный день, прибившись к группе туристов-экскурсантов, посетила достопримечательные места древнего города, через который прошли почти все крупные войны России. Особенно ее поразил стоявший на возвышении величественный собор, куда группа экскурсантов тихонько вошла во время богослужения. В этот день как раз был какой-то христианский престольный праздник, а поэтому служба проходила торжественно, с хором, со всеми зажженными люстрами. Хотя и неверующей была Вероника, но весь этот таинственный обряд богослужения, страдальческие лики святых и их угодников, смотревших из резных позолоченных рам иконостаса, старинная роспись куполов и скорбные, сосредоточенные лица верующих прихожан, не то всеми думами и чаяниями ушедших куда-то в себя, не то вознесшихся душой ко всевышнему, уносил Веронику во что-то такое, что раньше она никогда не испытывала. Она даже поймала себя на мысли: «Вот приди сюда раза три слабый душой человек — и потянет. Есть в церковном служении какая-то психологическая тайна…»
Понравился ей и стоявший на взгорке у входа в храм памятник князю Смоленскому, фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Кутузову. Вникая в рассказ экскурсовода и стараясь воображением унестись на полтора столетия назад, — Вероника вместе со всеми прошла вдоль кирпичной стены Смоленского кремля, у подножия которого еле обозначались обветшалые могилы героев войны 1812 года. Потом вместе с экскурсантами она посетила смоленский музей, где от всех впечатлений прожитого дня у нее разболелась голова, и она уже собралась незаметно покинуть группу туристов и уехать в гостиницу, как очень добросовестная и, как видно, преданная своему делу уже немолодая и сухонькая экскурсовод предложила: тем, кто еще не очень устал, она может показать старое смоленское кладбище. Вероника некоторое время колебалась, но потом, видя, как во взгляде экскурсовода засветилось что-то просительно-приглашающее и убеждающее, что можно выразить двумя словами: «Не пожалеете», она вместе с поредевшей стайкой экскурсантов села в автобус и поехала на кладбище.
На кладбище, медленно бродя между памятниками героям, погибшим в сражениях за Смоленск, они пробыли больше часа. После осмотра старых захоронений перешли в новый сектор кладбища, где покоились умершие уже в двадцатом веке. И вдруг… Как может один день, один час, даже мгновение случайно промелькнувшая в голове мысль отразиться на целой судьбе человека!.. И с этого часа, с этого мгновения начался новый отсчет в жизни ее сына Валерия. Она отчетливо помнила, как среди захоронений погибших в Великую Отечественную войну в дни жарких боев за древний Смоленск, который не раз переходил из рук в руки сражающихся войск — советских и фашистских, — она остановилась у гранитного памятника погибшему уже в мирное время летчику-истребителю Воронцову Николаю Александровичу. Вглядываясь в фотографию на белом фарфоровом овале, вмонтированном в нишу памятника, она была прошита словно электрическим током. «А что, если?.. Ведь однофамилец… Ровесник… Притом же в другом городе… Нужно только сделать по-умному и уже начинать сейчас, когда Валерику всего три года… Он еще ничего не смыслит… И нужно начать с фотографии… А потом, потом, когда будет подрастать, — рассказывать ему, какой был хороший и храбрый у него отец…»
Так родилась легенда матери во спасение души единственного, бесконечно любимого ею сына. Легенда-ложь… В народе ее зовут «ложь во спасение».
Первое, что сделала Вероника, незаметно отстав от группы экскурсантов, — это поймала такси, привезшее кого-то на кладбище, и поехала в фотографию. На вопрос шофера: «В какую?» — она рассеянно ответила:
— В любую… В самую лучшую!..
Шофер сказал, что в воскресенье никакие фотографии не работают, на что Вероника ответила:
— Тогда везите на вокзал. Мне нужно срочно сдать билет. Я должна завтра быть в Смоленске. У меня тут дела… — Все это она говорила по инерции, как бы разговаривая сама с собой. А уже немолодой, седой таксист, давно профессионально привыкший не только к легким бытовым информациям и праздной болтовне пассажиров, но даже и к душевным откровениям, к таким откровениям, с которыми не поделишься даже с близкими людьми, качнул головой и сказал: «Хорошо». И повез ее на вокзал, где Вероника сдала билет и взяла новый — на завтра, на тот же поезд Минск — Москва.
В понедельник утром Вероника из гостиницы дала на работу телеграмму, что по делам службы задерживается в командировке на сутки, и тут же придумала реальную, связанную с работой причину задержки. Одна ложь, большая, родила маленькую служебную ложь, безобидную для других.
В фотографии на одной из центральных улиц она уговорила фотографа во время обеденного перерыва проехать с ней на старое кладбище, чтобы переснять фотографию с памятника погибшему летчику. Первые минуты фотограф угрюмо молчал, потупив взгляд, но, когда Вероника заверила его, что за эти услуги она заплатит особо, тот согласно кивнул и, сделав какие-то поручения своему молодому помощнику, захватил с собой массивный аппарат, треногу, и они поймали свободное такси и поехали на кладбище. После того как старик фотограф сделал снимок в трех ракурсах, Вероника на том же такси отвезла его в фотографию и, щедро заплатив ему за работу и вынужденную отлучку, попросила, чтобы к концу рабочего дня она могла получить снимки, на что фотограф развел руками и кокетливо улыбнулся.
— Мадам, что не сделаешь для красивой женщины.
В шестом часу, как и условились, Вероника приехала в фотографию, и старый фотограф передал ей толстый пакет, в который была вложена, как и было заказано, дюжина фотографий трех видов — по четыре штуки каждая.
С этих-то фотографий, которые Вероника привезла из Смоленска, и началась сначала маленькая ложь, рассказанная трехлетнему сыну («Валера, вот твой папа… Он был храбрым летчиком…»), которая с годами, как снежный ком, катящийся с горы, выросла в большую ложь-легенду, напичканную подробностями и деталями из жизни храброго летчика, похороненного на смоленском кладбище. И когда, подрастая, Валерий просил мать что-нибудь рассказать об отце еще, она, выжимая из себя все, что можно выжать из своей не очень-то богатой фантазии, рассказывала сыну о том, как отец любил Валерия, как он играл с ним, как носил его на плечах на первомайской демонстрации, как ласкал и баловал его…
Все это — Смоленск, экскурсия, собор, кремль, старое смоленское кладбище, старый фотограф… — пронеслось в голове Вероники Павловны, когда она пообещала сыну поехать с ним на смоленское кладбище в следующую субботу.
— А потом, мама, когда же ты наконец разыщешь мое свидетельство о рождении? Все наши ребята, кому только исполнилось шестнадцать лет, сразу же получили паспорта… Один я уже полгода хожу, как беспаспортный бродяга. Да, да, беспаспортный бродяга. Эту кличку на меня, вроде бы в шутку, повесил Юрий Ротанов, и она как репей прилипла ко мне. А Костя Алтынский решил упростить ее, переделал просто в «бродягу». Ведь я тебе уже сто раз говорил: найди свидетельство, ведь не украли же его у нас. А если не находится — восстанови, попроси копию. Это же, говорят, делается запросто…
Свидетельство о рождении. Вот уже больше года, как только Валерию минуло пятнадцать лет, этот документ стал причиной ее растущих день ото дня тревог. Оно никуда не исчезло, оно находится в надежном месте — у родной матери, с кем она делится самыми сокровенными тайнами. Она спрятала свидетельство о рождении сына из боязни, что вдруг однажды, роясь в ее столе, куда Валерий иногда заглядывал, чтобы посмотреть фотографию отца, он наткнется на это свидетельство и в душе его может разразиться целая трагедия. Там, в этом документе, который Вероника Павловна получила через месяц после выхода из роддома, в графе «мать» стоит: «Воронцова Вероника Павловна», в графе «отец» длинной жирной чертой поставлен прочерк. Отца нет. Не раз Вероника Павловна в душе посылала проклятья в адрес человеку, подписавшему документ, согласно которому в загсах стали выдавать свидетельства о рождении, с годами ставшие причиной не только семейных драм, но и трагедий, когда дети в один прегорький день узнавали, что у них нет отца, что они — дети свободной любви. Да и любви ли… И вот этого-то больше всего боялась Вероника Павловна.
