Я не был уверен, можем ли мы спокойно говорить в машине. Но Лешка подмигнул мне в зеркальце:
— Предполагаю, что маршрут выбираю я, — заговорил он по-русски.
— Ты, главное, продумал, где мы ужинаем?
— Полагаю, сэр, что все события будут происходить в одном месте.
— Я ночую здесь?
Лешка кивнул, лихо вырулил с загогулины, ведущей от дверей отеля к улице, и, не тормозя, влился в уличный поток перед истерично сигналящим автобусом.
— Это хорошо!
Я откинулся на сидении и застыл с блаженной улыбкой. Остаток дня был не только предсказуем, но и богат обещаниями. Хотя таким, как нам с Кудиновым, было бы лучше думать не о том, как мы сядем за стол сегодня вечером, а о том, как мы проснемся завтра утром.
Мы продолжали перебрасываться ничего не значащими репликами, как происходит всегда, когда мы видимся с Лешкой. Мы знаем друг друга слишком хорошо, чтобы через пару лет нужно было заново налаживать контакт, и, в сущности, знаем про жизнь каждого слишком мало, чтобы справляться о здоровье близких или об успехах детей. О работе — помимо того, что требуется в ходе общей операции, — мы не говорим никогда. Разве что отпустим пару шуток в адрес Эсквайра, он же Бородавочник. Только для меня он лишь куратор, а для Кудинова, который теперь служит в Лесу, он непосредственный начальник. Поэтому Лешка здесь не усердствует: он не любит говорить о людях вещи, которые не мог бы повторить в лицо.
Мы минут пятнадцать покружили по городу, сплошь состоящему из серых многоэтажных зданий в столь любимом застройщиками Тель-Авива стиле баухаус. Потом Кудинов свернул на боковую улочку и припарковался.
— Ну, как тебе кажется?
Я пожал плечами.
— За нами долгое время ехало одно такси…
— Желтый мерседес, — уточнил Лешка.
— Но последние минут десять я никого не заметил, — договорил я.
— Так и будем считать. Под твою ответственность!
Это была шутка: за безопасность контактов наверняка должен был отвечать он.
Лешка вслед за мной вышел из машины и пикнул сигнализацией. Для очистки совести он все же зашел в магазинчик купить сигарет. Некурящий житель Нью-Йорка, только что прилетевший из ноябрьских дождей, остался на солнышке, сонно потягиваясь. Да нет, похоже, все чисто! Вот со мной поравнялся высокий хасид с ранней сединой в бороде, ведущий за руку двух мальчиков с аккуратными, в три кольца, завитками пейсов. За ним — две матроны, соревнующиеся с витриной ювелирного магазина, мирно беседовали, что со стороны выглядело как ссора на всю жизнь. И на другой стороне улицы никто не остановился, не зашел в подъезд, не раскрыл газету.
Кудинов закурил, и мы медленно пошли дальше.
— Выпьем кофе? — спросил Лешка.
Впрочем, неуверенно. Он советовался со мной.
— Дома! — решил за нас обоих я.
— Под твою ответственность, — с деланной покорностью снова повторил Кудинов.
Машина — на этот раз рено, но тоже белая — ждала нас через пару кварталов. Вы обращали внимание, что в жарких странах очень много белых машин? Почему-то считается, что они меньше нагреваются на солнце. Тогда, объясните мне, почему у людей, живущих под тем же самым неумолимым солнцем, кожа, наоборот, черная? Вряд ли целью эволюции было довести до солнечного удара бедных африканцев, арабов, индусов и прочих обитателей южных широт. Я все время натыкаюсь на такие несоответствия, — вы нет?
Вторая общая черта для многих машин жарких стран — тонированные стекла. Вот они-то точно защищают от солнечных лучей. И от посторонних взглядов. Мы с Лешкой устроились на заднем сидении рено и сразу стали невидимками.
Над сидением водителя возвышался коротко стриженый затылок с плечом в голубой рубашке с короткими рукавами и сильной рукой с белыми волосками, явственно выделявшимися на фоне загара. Из зеркальца заднего вида на меня взглянули внимательные глаза.
— Здравствуйте! — сказал я по-русски. А кто еще это мог быть?
— Доброе утро! — откликнулся водитель. Так отвечают охранники: вежливо, но безлично, когда ясно, что никаких отношений между вами быть не может.
Представлять нас Кудинов не стал, просто бросил:
— Можем ехать!
Мы выбрались из города, пронеслись с десяток километров по северной автостраде и снова свернули к побережью. Здесь у самого пляжа был ряд четырехэтажных одинаково серых домов с редкими маленькими окнами. Я невольно позавидовал их обитателям: мне всегда хотелось жить в стране, где от солнечного света надо прятаться. Потом пошли виллы, белеющие из-за живых изгородей и заборов, более или менее высоких. Дом, к которому мы подъехали, с дорога виден не был. Машина въехала в глухие ворота и остановилась у самых дверей. Я оглянулся: двор виллы был отрезан от окружающего мира живой изгородью в человеческий рост. Гостей этого дома явно берегли от чужих глаз.
На территории виллы было еще двое охранников, мужчин лет тридцати-тридцати пяти, без особых примет и приученных не привлекать к себе внимания. Наш водитель был третьим — таким же бесцветным. Все они были в рубашках с короткими рукавами, но жестким воротничком и в галстуках. Лешка снял с шеи свой и, не развязывая узел, протянул его единственному воспитаннику этого детского дома, у которого его не было.
— Спасибо! Больше, надеюсь, не понадобится.
Мы вошли в дом — в гостиную с мягкими диванами, низким стеклянным столиком между ними и барной тележкой. Из кресла, отложив книгу, поднялась небольшого роста молодая женщина — это и была Маша. Мы пожали друг другу руки и сказали: «Здравствуйте!» То есть Маша сказала еще: «Я — Маша!», не знаю, настоящее это ее имя или нет. А я, поскольку было еще неизвестно, кто я в данном случае — да и кто она такая, — просто сообщил ей, что мне очень приятно. С охранниками меня не знакомили, и они ограничились вежливыми приветствиями по-русски. Но Маше, как я сразу заподозрил, какая-то роль в этой операции отводилась.
Лешка — барин. Он тут же развалился в кресле, так что роль хозяина пришлось выполнять мне. Я, как и полагается джентльмену, редко пью до захода солнца, но с Кудиновым как-то всегда так получается, что мы начинаем надираться с момента, когда встречаемся. Однако, будучи людьми ответственными, которым предстоят серьезные разговоры, и учитывая, что солнце осветило Святую землю совсем недавно, я сделал нам пока по бакарди с апельсиновым соком на целом торосе из кубиков льда. Маша пила кофе. Черный, без сахара и сливок.
— Сначала о деле или хрен с ним и просто начнем жить, как мы это понимаем? — спросил Кудинов, призывно поднимая свой стакан.
— Раз я ночую здесь, вероятно, времени хватит и на то, и на другое, — предположил я. — Но с началом надолго откладывать не стоит. Ваше здоровье!
Мой жест включал и Машу. Но она лишь как-то странно дернула ртом. Последнюю пару минут она с некоторым беспокойством переводила взгляд с одного на другого. Здравый смысл подсказывал ей, что мы, скорее всего, шутим по поводу нашего намерения отметить встречу по-русски. Она нас плохо знала!
— Лехайм! — отозвался Кудинов. — Ну, раз уж мы в Израиле.
Лешка отхлебнул из своего стакана, покосился на бутылку с ромом: видимо, я сделал смесь слишком щадящей на его вкус, но, вероятно, вспомнив про ранний час, добавлять не стал.
— Я вас познакомил? — встрепенулся он. — Юра, это твоя жена Маша! А Юра — это ты, — уточнил он.
Я вспомнил, что приехал не только для того, чтобы посидеть по-мужски со своим единственным другом.
— Понятно, — кивнул я и перешел к делу. — А ты, когда Ромку видел в последний раз?
— Лет десять назад. Еще в Германии. Я, конечно, с тех пор в Израиле был сто раз, но сам понимаешь…
Я понимал. С живущим за границей отставным сотрудником, даже другом, встречаться без санкции руководства запрещено. А Ромку, к тому же, подозревали в том, что он стал работать на Моссад. Уйди я в 1999-м, перед Афганистаном, с активной работы, Кудинову и со мной нельзя было бы встречаться.
— А ты его когда видел? — спросил Лешка.
Я пожал плечами.
— Да, наверное, тогда же. Он приезжал ко мне в Берлин, еще до вывода наших войск.
Я поймал себя на том, что сказал «наших» по отношению к русским. Обычно в моей речи «наши» — это американцы. Видимо, в момент переключения на другой язык меняются и прочие настройки: мили на километры, Фаренгейт на Цельсия, «свои» на других «своих».
— А с Линой ты уже виделся? — поинтересовался я.
Лина, напоминаю, это жена Ляхова. Теперь уже вдова. Тут Кудинов как-то замялся.
— Ты чего? Она же в Израиле?
— В Тель-Авиве.
Я понял.
— Конечно, кому она интересна?
Лешка даже не улыбнулся на мой сарказм, просто допил свой коктейль и захрустел последними льдинками.
— Ее, естественно, пасет местная контрразведка. Независимо от того, правы отцы-командиры или нет, — дохрустев, оправдался он.
