А потом садился рядом с ней на пол и просто сидел, сидел часами, молча держа ее маленькую ладошку в своей грубой руке.
К вечеру он окончательно приходил в себя, еще раз брился, надевал – непременно – самый лучший свой костюм – и на троллейбусе уезжал в телецентр. Самые мерзкие и гадостные гадости, которые он привез с собой в Москву, нужно было подготовить для эфира.
Однажды он не вернулся в назначенный срок, не вернулся через неделю, и Маша, черная и недвижимая от ужаса, начала рыться в его вещах и блокнотах в поисках хоть каких-нибудь телефонов. Она звонила ему на работу, но там грубо бросали трубки. Она плакала по ночам и смотрела на карту, висевшую над его рабочим столом, пытаясь понять и вспомнить все эти дикие горские названия, чтобы понять – где искать.
А потом он позвонил сам. Чужим, слабым голосом сказал, что все в порядке, и уже завтра он будет в Москве, в Боткинской. Его привезли в аэропорт «Чкаловский» спецбортом, и у трапа уже стояла реанимационная машина с включенными маяками. Машу не пустили, велели приходить через три дня. Если, конечно, разрешит доктор.
Доктор разрешил. Он осмотрел пациента, присвистнул несколько раз, изучая безобразный свежий шрам, рассекавший его торс почти пополам – от паха до груди, – а потом вдруг начал улыбаться и мурлыкать себе под нос что-то про военно-полевую хирургию, которая велика и прекрасна – ныне, и присно, и во веки веков.
Больше он никогда не ездил на Кавказ. Даже в Ставропольский край. Даже отдохнуть. Даже город Сочи казался ему средоточием зла, а, оказавшись на обычном колхозном рынке, он вдруг белел, начинал мелко трястись, а на лбу выступали капельки пота. Веселые злато-зубые кавказцы неожиданно замолкали, встретившись с ним взглядом.
За две войны он получил две медали, один орден, шесть раз ходил на прием к наркологу и дважды – к психиатру, был ранен, контужен, научился пить чистый спирт и оставаться трезвым, водить БТР и стрелять почти из всех видов оружия. Он заработал много, очень много денег, видел, как убивают людей, как людей режут, будто они бараны, как людей ломают страшные враждебные горы и тихие мирные села, научился смеяться, когда рядом кто-то умирает. А еще он понял, что нет на свете ничего ценнее дома, в котором он живет, жены, которая сопит в плечо по ночам, и дочки, которая тогда только начинала шевелиться там, внутри. Иногда он неожиданно просыпался, выходил на кухню и, глядя куда-то в ночное небо, давал сам себе страшные клятвы: он говорил, если кто-то тронет моих девок, если кто-то тронет мой дом (слышишь, ты, Кто-то?) – имей в виду, Кто-то, – я найду тебя на другом конце земли, найду тебя на Луне или даже на каком-нибудь идиотском сраном Юпитере и буду рвать на тысячу частей, и живые позавидуют мертвым. Далекий Кто-то не без оснований боялся и не трогал его. До тех пор, пока.
Когда он проснулся в чужой квартире в Последнем тупике, было темно. Совсем темно.
Он понял, что спал в одежде и даже в ботинках. Ничего удивительно, что так болит голова, ничего удивительного, что так ломит тело.
Он встал с тахты. Не включая свет, прошел на кухню, открыл холодильник. Не соврал майор. Все есть.
Он достал бутылку джина. (Почему джин? Нельзя было купить водки?) Открутил пробку, начал пить. Пил долго. Поставил бутылку на место, вернулся в комнату, сел на тахту.
Опьянение не приходило.
Беспомощно оглядев темную комнату, он обхватил голову руками и беззвучно заплакал. Не зарыдал. Просто заплакал. Тихо и безнадежно. Так плачут обиженные воспитанные дети.
#11
Москва, офис компании «Ювелирная империя»
22 июня 2008 года
В кабинете Рыбина проходило экстренное совещание. Золотой миллиардер собрал всех, кому еще мог доверять, – начальника службы безопасности, двух советников и вице-президента. Он знал этих людей уже несколько десятилетий, они прошли вместе все, их слишком многое связывало. Рыбин хотел услышать их версию случившегося. Он требовал – найдите и нейтрализуйте!
В глазах своих партнеров он читал недоумение и страх. Им нечего было сказать.
Бессмысленно болтая ложечкой в чашке с кофе, вице-президент, наконец, сказал: «Рязань». Сказал и вопросительно поднял бровь.
Мужчины, сидевшие в кабинете, внимательно посмотрели на вице-президента и вновь углубились в свои чашки. После долгой паузы начальник службы безопасности кивнул.
Рыбин не выдержал. Он сорвался на крик:
– Что вы молчите? Что вы молчите, мать вашу?! Мне нужно всех вас разогнать и окружить себя трамваями? Какой у нас штат охраны, вам нужно напоминать? Как я унижался, пробивая для этих дуболомов, так сказать, оружие – может, кто не знает или не помнит? Сколько я плачу вам – вам всем, чтобы потом бояться каждого шороха? – Волна гнева, похоже, сходила. Следующую фразу Рыбин произнес уже почти шепотом: – Почему ты думаешь, что это Рязань, Витя? Вице-президент прокашлялся:
– Трудно объяснить. Чувствую. Мы сосредоточили там все дело в руках одного человека. Кто он такой? Да, мы знаем о нем все, он тысячу раз перепроверен, но у него менталитет деревенского гангстера. Я многократно с ним говорил, просил сократить объемы, но он уже не может остановиться. Там очень много интересов вокруг, интересов больших людей. Если вся история вскроется – что будет с нами? Вы хоть на минуту думали об этом, когда начинали проект? – Он обвел молчавших собеседников взглядом. – Расслабьтесь. Я тоже не думал. Когда это все вскроется, нас будут не просто убивать. Нас будут столетиями жарить на медленном огне.
– Что вы предлагаете, Виктор Петрович? – подал голос самый молодой из советников Рыбина. В этой компании он казался случайным: настоящий голубой воротничок, выпускник престижного вуза, обладатель безупречной внешности и столь же безупречных манер. Он бьш бы более уместен на международном финансовом форуме, чем в этом кабинете.
– Что я предлагаю, Олег? А ты не можешь догадаться сам? Я предлагаю сворачивать проект. Немедленно. И, быть может, делать ноги. Но это потом. А сначала – сворачивать проект.
Рыбин шумно вздохнул. Только он в этом кабинете знал всю правду – до конца. Только он знал, что свернуть проект уже нельзя. Виктор бьш прав, когда говорил: «Слишком много интересов, слишком много людей». Он даже представить себе не мог, насколько бьш прав.
– Нет, Витя. Сворачивать проект, так сказать, мы не можем. Не имеем права. Надо искать другие выходы. Тем более, – Рыбин откинулся на спинку кресла, – я не разделяю твоей панической уверенности. Рязань – не единственное наше дело. Далеко не единственное, так сказать.
#12
Рязань, здание рязанской областной прокуратуры
20 мая 2007 года, 16.00
Мужичонка, нет, даже так: мужичонко, которого привели к следователю Фридману, вызывал смешанные чувства. Как-то одновременно его хотелось стукнуть тапочкой, накормить, пожалеть, послать куда-нибудь далеко, чтобы не вернулся. Еще хотелось сильно ударить его ногой, но таких методик ведения дознания следователь Фридман не признавал уже лет десять. Когда пятидесятилетний мужчина поднимает руку на подследственного – это уже совершенно запредельно.
Фридман меланхолично листал тоненькое дело в новой папке, которую кто-то уже успел залапать жирными пальцами. В принципе, каждое второе дело, попадавшее на стол к следователю, было украшено такими дактокартами – в управлении внутренних дел не было столовой, все дознаватели питались чебуреками. Чебуреки продавали за углом.
При мысли о еде в животе у Фридмана что-то ожило и жалобно заскреблось. Следователь поморщился и опять посмотрел на мужика-замухрышку Его задержали на центральной площади – исключительно за бомжеватый вид. И то, подумал Фридман, не каждый милиционер захочет такого задерживать. Милиционеры – они же брезгливые, хотя многие об этом не догадываются. Мужичонко был похож на зверька
хорька
суслика
садовую соню
облезлую белку
маленькую собачку
одновременно.
Фридман украдкой глянул на негодяя, жавшегося в углу, и опять опустил глаза. Надо почитать. При обыске, читал следователь, у гражданина Сявкина (О! Ну как же точно подмечено! Ну ведь везет некоторым с фамилиями!) в карманах было обнаружено и изъято
паспорт (на имя самого Сявкина)
связка ключей
папиросы «Полет» (а их еще выпускают?)
75 рублей 50 копеек наличных денег
и
8 (восемь) комков желтого металла общим весом 212 г
«…экспертизой установлено (читал Фридман), что желтый металл является золотом… Тэкс… пробы… тэкс… Происхождение которого гражданин Сявкин пояснить не смог… тэкс… в отношении Сявкина избрана мера пресечения…»
«Очень познавательно», – подумал Фридман, поднимая глаза на Сявкина. Задержанный поймал следовательский взгляд и мелко задрожал.
