Ограждения были установлены с каждой стороны препятствия именно для того, чтобы помешать лошадям в последний момент повернуть от него, и были достаточно высокими, и перепрыгнуть через них было невозможно. Поэтому любая попытка лошади отвернуть от препятствия и перемахнуть через ограждение неизбежно кончалась несчастьем, хотя и не таким уж страшным, как в прежние времена, когда ограждения были деревянными, легко ломались под тяжестью лошади, а щепки вонзались в ее бока. В Стрэттон-Парке ограждения, как это требовали нынешние правила, были из пластика, который прогибался и подавался в сторону, не причиняя вреда животному, но эта лошадь, невредимой проломившись через ограждение, со всего маха налетела на кучку не успевших вовремя разбежаться зрителей.
Минуту назад бывший красивым зрелищем бег в пять секунд превратился в кровавую баню. Краем глаза я уловил, что по другую сторону препятствия кувыркнулись еще три лошади и их жокеи либо лежат на земле и не шевелятся, либо поднимаются на ноги, ругаясь на чем свет стоит, но меня интересовала только горсточка раскиданных лошадью зрителей, и должен к своему стыду признаться, что я главным образом пересчитывал по пальцам фигурки в синих анораках и чуть не умер от радости, убедившись, что все пятеро живы и здоровы. С написанным на их физиономиях можно было справиться и потом.
Элан, от рождения лишенный ощущения опасности, вдруг нырнул под перила ограды и выбежал на дорожку, чтобы помочь упавшим жокеям.
Я закричал, чтобы он сейчас же вернулся назад, но стоял такой гвалт, что, видя, как по дорожке мечутся обезумевшие кони, я сам подлез под ограду, чтобы поскорее собрать детей под свое крыло. Нил, малыш Нил, вцепившись в мои брюки, не отставал от меня ни на шаг.
Боясь, как бы чего не стряслось с ними, я подхватил его на руки и бросился за Эланом, который, казалось, не замечал мелькавших в воздухе смертоносных копыт Радости Карнавала, изо всех своих маленьких сил стараясь помочь оглушенной Ребекке Стрэттон подняться на ноги. К своему ужасу, я увидел, что на дорожку выскочил еще и Кристофер, тоже спешивший помочь ей.
Полностью придя в себя, Ребекка Стрэттон грубо отмахнулась от старавшихся помочь ей маленьких ручонок и, не обращаясь ни к кому определенному, грубо рявкнула:
– Уберите от меня этих щенков. Еще чего не хватало, я сама, что ли, не справлюсь?
Разъяренная Ребекка Стрэттон направилась к жокею, чья лошадь спровоцировала всю эту бучу, и во весь голос высказала ему все то нелицеприятное, что она о нем думает. У нее сжимались и разжимались кулаки, словно, дай ей волю, она бы придушила его.
Как и следовало ожидать, мои щенки немедленно невзлюбили ее. Я постарался поскорее увести ребят, оскорбленных в своих лучших чувствах, подальше от скаковой дорожки и новых осложнений, но, проходя мимо леди-жокея, Нил очень неожиданно и очень отчетливо произнес:
– Сонная тетеря.
– Что?
Голова Ребекки Стрэттон как заведенная стремительно повернулась в его сторону. Я подтолкнул моего малыша, и мы быстренько прошмыгнули дальше, но она скорее всего была просто ошарашена неожиданной репликой и не собиралась растрачивать свой заряд ярости на кого-либо другого, кроме несчастного простофили-жокея.
Тоби и Эдуард даже не посмотрели на нее, все их внимание занимали повергнутые на землю зрители, двое из которых, похоже, получили серьезные повреждения. Кто-то плакал, кто-то находился в шоке, кто-то начинал выражать свои чувства. Откуда-то издалека доносились радостные возгласы. Одна из лошадей, которая обогнула столпотворение, дошла до финиша и выиграла заезд.
Как и на большинстве других ипподромов, за участниками бегов по всему треку следовала «скорая помощь», двигаясь по внутреннему кругу вдоль дорожки, так что в любой момент медики оказывались под рукой. Служащие ипподрома развернули два флага, красный с белым и оранжевый, и стали размахивать ими, подавая сигнал врачу и ветеринару в машине, находившейся в самой середине круга, что требуется их неотложное вмешательство.
Я собрал всех детей вокруг себя, и мы стояли группой, наблюдая за санитарами и врачом с отличительной повязкой на рукаве, который, опустившись на колени, склонился над распростертыми на траве пострадавшими. Санитары тащили носилки, доктор с помощниками озабоченно переговаривались, занимаясь сломанными костями, кровоточащими ранами и мелкими ушибами. Сожалеть о том, что все это видят дети, было поздно – они все как один отвергли мое предложение вернуться на трибуны, и мы остались среди сгрудившихся вокруг раненых зрителей. Привлеченные атмосферой суеты и несчастья, со всех сторон сюда сбегались зеваки.
Карета «скорой помощи» медленно отъехала, увозя двух покалеченных зрителей.
– Лошадь наступила на лицо одному человеку, – деловито произнес Тоби. – По-моему, он умер.
– Заткнись, – возмутился Эдуард.
– Правда жизни, – парировал Тоби.
Одну из лошадей спасти не удалось. Вокруг нее воздвигли высокие ширмы, чего не сделали около человека с раздробленным копытом лицом.
Со стороны трибун примчались еще две машины и «скорая помощь», оттуда выпрыгнули еще один доктор и другой ветеринар, а с ними и представитель руководства ипподрома в лице секретаря скачек Оливера Уэллса, одного из моих воскресных посетителей. Быстро переходя от группки к группке, Оливер переговорил с ветеринарами за ширмой, потом с врачом «Скорой помощи», хлопотавшим над рухнувшим на землю жокеем, выслушал зрителя, которого ударила лошадь, он сидел на траве, зажав голову руками, и потом повернулся к Ребекке Стрэттон, все еще пребывавшей в состоянии гиперактивности и такого нервного перевозбуждения, что она не могла справиться с изливавшимся из ее уст потоком жалоб пополам с бранью.
– Имейте в виду, Оливер, – надменно повысила она голос, – во всем виноват этот маленький говнюк. Я жалуюсь на него стюардам-распорядителям. Неосторожная езда! Штраф. За это следует отстранить его от участия в скачках.
Оливер Уэллс коротко кивнул и пошел переговорить с одним из врачей, который посматривал на Ребекку и, оставив своего пациента, еще не пришедшего в сознание, подошел проверить пульс у находящейся в полном сознании леди.
Она грубо вырвала у него руку.
– Ничего со мной не случилось. Я в полном порядке, – отмахнулась она. – Не будьте идиотом, не лезьте вы ко мне.
Доктор раздраженно сощурился на нее и занялся раненым. На худом лице Оливера Уэллса промелькнуло выражение, которое нельзя было описать никак иначе, как злорадная улыбка.
Он перехватил мой взгляд и тут же постарался придать лицу обычное озабоченное выражение.
– Ли Моррис, – воскликнул он. – Я не ошибся?
Он посмотрел на моих ребят.
– А они-то что тут делают?
– День на бегах, – отрезал я сухо.
– Я хочу сказать… – Он посмотрел на часы, потом на служащих ипподрома, убиравших последствия досадного происшествия. – Будете возвращаться на трибуны, может, зайдете ко мне… Мой кабинет как раз рядом с весовой. Мм… пожалуйста!
– О'кей, – великодушно согласился я. – Если вам это угодно.
– Вот и чудесно, – он еще раз полувопросительно взглянул на меня и окунулся в свои обязанности. По мере того как все успокаивалось и теряло остроту драматизма, дети постепенно утратили интерес к окружающему, их ноги больше не были приклеены к месту, а взгляды к растревожившему их души зрелищу, и они без возражений поплелись за мной обратно на трибуны.
– Этот человек приходил к нам домой в прошлое воскресенье, – сказал мне Тоби. – У него длинный нос и уши торчат.
– Правильно.
– И солнышко отбрасывало от них тени.
Дети проявляют наблюдательность в самых непримечательных обстоятельствах и вещах. Я был слишком занят вопросом, зачем этот человек пришел ко мне, чтобы обратить внимание на тени на его лице.
– Это тот человек, который организует здесь скачки, – пояснил я. – В дни скачек он отвечает за них. Его называют секретарем скачек.
– Вроде фельдмаршала?
– Совершенно точно.
– Хочу есть, – заныл Элан, которому все быстро надоедало.
Нил дважды повторил: «Сонная тетеря» – как будто сами эти слова доставляли ему удовольствие и губам нравилось их произносить.
– О чем это ты говоришь? – вмешался Кристофер, и я объяснил.
– Но ведь мы только хотели ей помочь, – возмутился он. – У, корова.
– Коровы хорошие, – не согласился Элан. Ко времени, когда мы добрались до трибун, в самом разгаре был пятый заезд, но никто из моих пятерых не интересовался результатом, потому что не имел возможности сделать ставки.
Никто из них не выиграл в четвертом заезде. Надежды всех моих ребят рухнули у ямы с водой. Эдуард ставил на лошадь, которая погибла.
Я всех угостил чаем в кафе-кондитерской – это было катастрофически дорого, но лучшее противоядие шоку в тот момент было трудно придумать. Тоби утопил свою скорбь, оставшуюся после столкновения с «правдой жизни», в четырех чашках горячего терпкого чая с молоком и заел их несметным количеством маленьких пирожков, которые только сумел вымолить у официанток.
