о препятствие. Дверь держится. Свинья разочарованно ноет. Острые когти перебегают с одной стороны крыши на другую.
Том крутит головой, следя за шумом. И вскоре, ухмыльнувшись, спускается по лестнице.
Он готов, как воин, собирающийся вступить в битву. Из страха вырастает отчаянная храбрость. Внутренний жар кипятком бурлит в его венах. Брошенный и одинокий, но безумно хохочущий, он стоит босиком среди дырявых полов холла, поворачивается, его руки раскинуты в стороны, в кулаке зажат молоток.
– Давайте, ублюдки!
Наверное, свинья у задней двери услышала его вызов. Ее буйство нарастает, а нытье перерастает в демонический рык.
Том, пошатываясь, идет на кухню. Подумывает о том, чтобы отпереть дверь. Ему просто необходимо врезать молотком по башке наглой свиньи. Медеи. Он хочет разорвать ее на части. И все же останавливается, поскольку остатки самосохранения призывают к осторожности. Их чары разрушены, они не могут попасть внутрь, так зачем приглашать их в дом?
– Вы не можете войти!
Он спиной отступает в холл, чтобы уберечь слух от какофонии воплей свиньи, пока не попадает ногой в нейлоновое сиденье игрушечной коляски Грейси.
Пластиковые колеса со скрипом катятся по половицам. Том тяжело падает, молоток отлетает в сторону, голова ударяется об пол, а затем отскакивает. Сознание мутится.
Схватившись за затылок, Том стонет и ждет, пока пройдет головокружение. И только когда к нему возвращается ясность, понимает, что ночь погрузилась в тишину. Ни за дверью, ни на крыше не слышно криков или царапанья когтей.
Приподнявшись, Том осматривается, его пристальный взгляд задерживается на черноте дыры, которую он недавно пробил в полу. Вокруг пыльной бездны раскиданы сухие лепестки крови его дочери.
* * *
После неудавшегося нападения Мутов мысли Тома возвращаются к страданиям Грейси. Он понимает, что, прежде чем остатки алкоголя и адреналина покинут организм, нужно позвонить жене.
Том берет себя в руки и произносит безмолвную клятву. Если в ближайшие минуты выяснится, что с его ребенком случилось самое худшее, то, пока его не уничтожило горе, он отправится к соседям. Настанет его черед вторгаться на чужую территорию. А оказавшись внутри, он воспользуется своими инструментами как орудиями для убийства и уничтожит все живое, какую бы форму оно ни приняло. Если наткнется на двух стариков, вернувших себе человеческий облик, то разорвет и разнесет их. А если они остались в своих жутких личинах, обладающих той страшной силой и ловкостью, то нанесет им столько ран, сколько сумеет до того, как его прикончат. Без его маленькой дочурки быстрая смерть станет благословением.
Присев на край кровати, Том сжимает телефон, закрывает глаза и сглатывает.
На этот раз Фиона отвечает на звонок.
– Это я. Как она? Мне нужно знать, Фи.
Звук его голоса, возможно, заставил ее разрыдаться. Хотя Фионе можно было простить то, что в такое время она не чувствовала ничего, кроме горя.
– Она потеряла много крови. Есть инфекция. Они… накачивают ее антибиотиками. Но ее глаза… больше нет. – Тут Фиона окончательно срывается.
Как и Том, за много миль от своей жены.
Лошадиный череп, засушенная кошка и ведьминская бутылка лежат на черной простыне внутри временных меловых меток. Травы, падая дождем, покрывают артефакты – очищающий душ в золотом чреве храма Блэквуда.
Выйдя из защитного круга, старик наконец перестает бормотать и отряхивает руки, осыпая каскадом сухих частичек груду томов у своих лодыжек. Приподняв изрубленные заросли бровей над очками для чтения, он обращается к Тому:
– Теперь соль. Посыпьте ею. Равномерно. Всю поверхность.
Невыспавшийся Том, двигаясь как автомат, насыпает каменную соль из выданного ему мешка.
– Вот так. Вот так. И там. Покройте их так, как если бы вы заливали цементом радиоактивные изотопы. Хорошо. Хорошо. Теперь дальше. Обряд, который вы наблюдали. Свинья. Она стояла перед алтарем?
Том кивает.
– В какую сторону мордой?
Том прикидывает, где встает солнце перед домами.
– Наверное, на север.
Словно получив ужасную новость, Блэквуд закрывает глаза. Его голос превращается в задыхающийся хрип.
– А заяц? Напротив нее в круге?
– Да. В самом начале. Так они и стояли. У того холма. После их танца, или что там, черт возьми, они делали.
Глаза Блэквуда открываются.
– Этому предшествовал обход в обратном направлении?
Том в замешательстве трясет головой.
– Противосолонь? – Блэквуд допрашивает тоном школьного учителя.
– Противо-чего?
– Да, ради бога! Они танцевали задом наперед?
Том кивает.
– Святые угодники.
– Вы же сможете остановить их? Еще какие-нибудь чаши? Заклинания?
– Не в этот раз. Если это то, о чем я думаю.
– По правде говоря, вы начинаете меня пугать.
Блэквуд втягивает воздух, выдыхает.
– Значит, вы понимаете всю серьезность процесса. Они потратили всю жизнь на эти образы. Образы, которые они поддерживают, являются внутренними. Весь интерфейс находится внутри них. Муты – проводники. Но через предел, который они выстраивают в своих разумах, призывается нечто гораздо более могущественное, чем обычная природная энергия или дух. Так должно быть. И они привязали эту сущность к себе.
– Я не понимаю.
Блэквуд расхаживает внутри мелового круга. Глаза старика по-прежнему опухшие ото сна, который прервал Том в шесть утра.
– Это древнейшая магия. Древняя, как камни. Север означает смерть. Подземный мир. Они всегда были жадными. Злобными. Но глупыми? Я никогда не считал Мага и Медею глупцами.
Блэквуд пренебрежительно машет рукой над артефактами, которые теперь мерцают кристаллами соли.
– Если сравнивать, то эти проклятия – пустяки, детская забава. Построенная нами оборона долго не продержится. Только не против магии подобного калибра.
Блэквуд закрывает глаза и склоняет голову, сложив ладони вместе, словно в молитве.
Понимая, что этот человек начинает проявлять слишком много уважения к говнюкам по другую сторону разломанного забора, Том бросается вперед. Перескакивает через начерченные мелом границы и вцепляется в рубашку Блэквуда. Пуговицы с щелканьем отскакивают.
– Моя дочь! Она, черт подери, потеряла глаз! У нее инфекция! Она могла умереть, мать вашу! Вам лучше…
Блэквуд хватает Тома за запястья и отталкивает на шаг назад. Затем ослабляет хватку, поскольку практикующему магу силой напомнили о том, что поставлено на карту; о том, что могут потерять Том и Фиона, если его вмешательство не увенчается успехом. Может, он и бездетный старый брюзга, убежденный или невольный холостяк – Тому это неизвестно, – но взгляд мутных глаз слишком явно выдает его ужас от того зла, которое Муты причинили ребенку. Том сомневается, что Блэквуд хотя бы предполагал у Маги и Медеи способность опуститься так низко. И теперь, когда старику приходится пересматривать ситуацию, которая с каждым часом становится все серьезнее, он выглядит таким же измотанным, как и Том. Блэквуд не встречается
