«И, глядя на вас, Никита Александрович, я с грустью думаю, что в чем-то она будет справедлива», — хотел добавить духовный потомок русских аристократов Рюрик Елагин, но сдержался. В конце концов, он тоже состоит на службе у государства Российского.
После вечера, посвященного Галиным пирогам и несчастливой Иркиной любовной истории, в общежитии для иногородних сотрудников МУРа не было ни одного скандала по поводу воды, набрызганной на полу ванной комнаты. Все равно ведь от этого не убережешься, правда? Ну то есть когда принимаешь не ванну, а обычный ежедневный душ, невозможно не набрызгать на пол. Так вот, оказалось, что скандалить из-за этого совсем не обязательно, а нужно взять тряпку и вытереть с пола. Вместо хилой тряпочки, которая употреблялась раньше для этой цели, Ира пожертвовала свой протершийся до дыр махровый халат, и соседи снизу больше никогда не приходили жаловаться, что на них протекло. Вечерние чаепития вошли в обычай, и консервным банкам с вареньями, которые не зря же Галя Романова приволокла с чудовищными усилиями — страшно сказать откуда! — из самого Ростова-на-Дону, скоро придет конец. А еще в первых числах декабря, поддавшись витрине, с которой приветливо растопыривал бороду круглый, как два мячика (верхний изображал голову), Дед Мороз, Галя приобрела со своей свеженькой, только что полученной зарплаты набор стеклянных елочных игрушек, среди которых выделялись невероятные фиолетовые лисы и нежно-салатные гномы, а Ирка посулила добыть елку, и с этой стороны тоже все было в порядке, то есть если иметь в виду, что приезжие они в Москве или не приезжие, общежитие тут или не общежитие, а Новый год есть Новый год.
Ирка с чисто женским любопытством отнеслась к пересказанному Галей роману между американцем и обыкновенной русской женщиной и просила держать ее в курсе расследования. Ее очень огорчило, когда Галя сказала, что веских доказательств причастности любовницы к смерти американца не найдено и версия признана бесперспективной.
— А по-моему, — не соглашалась Ира, — все просто. Твои сотрудники — ну они ж мужики, много они понимают! — путаются в трех соснах. Им, конечно, хочется, чтоб все было сложно: коррупция там, манипуляции в правительстве, иностранная разведка… В их мозги не входит, что, когда женщине мужчина не нравится, но преследует ее своей любовью или, наоборот, очень нравится, но она не может остаться с ним, она очень даже способна его убить.
— Так не доставайся ж ты никому! — воскликнула Галя, взмахнув поварешкой. Обсуждение убийства происходило на кухне, где Галя варила щи из капусты, чтобы им с соседкой по общежитию было чем питаться всю следующую неделю. Обязанности распределились так: Ира покупала продукты, Галя кулинарничала, и каждая считала, что хорошо устроилась.
— Это мужик сказал, — поправила Ира. — Карандышев из «Бесприданницы». Но ты права, с женщинами тоже такое бывает. А на худой конец, у нас еще есть ревнивый муж…
— Проверяла я мужа, — не согласилась Галя, помешивая кипящее варево, в котором то и дело всплывали на поверхность то куски нашинкованной капусты, то зернышки черного перца. — Ревнивый там или не ревнивый, но он чист. Во взрывниках не служил. Каких там только фамилий, в списках ФСБ, нет, даже, как сейчас помню, Печенкин какой-то затесался, только нашего мужа фамилии не обнаружилось. А если не служил, откуда бы он, спрашивается, добыл взрывчатку и пассатижи? Над этими пассатижами вся прокуратура голову сушит…
— Что за пассатижи? — наморщила Ира лоб под волосами, которые, если начистоту, пора бы ей уже было подкрасить и подстричь.
Галя добросовестно постаралась осветить вопрос, какая каша заварилась вокруг пассатижей с рукоятками зеленого, а не красного цвета, то есть те, которые обнаружились на месте взрыва, как раз были красные, а если нашлись совсем целые и зеленые, значит, это совершеннейшее не то. Ира добросовестно слушала.
— Галь, а ты спрашивала свою роковую красавицу насчет пассатижей? Не замечала ли она у себя дома такие? Может, орехи ими колола, может, просто валялись среди инструментов? Мало ли что у людей дома валяется…
— Нет, не спрашивала.
— А ты поди и спроси! — настаивала Ира.
— С какого перепугу? Мы эту версию уже забросили!
— А ты за свой счет сходи! — Иру обуял сыскной азарт. — Интересно же!
— Так и быть, — пообещала Галя, — поеду и спрошу… Ну что, по-моему, наши щи готовы. Налить тебе тарелочку?
Галя бросила обещание не всерьез: так, чтобы отделаться от темы, которая начинала ей надоедать, вызывая дурные мысли, что вот, ей вручили разработку версии, а она не справилась, недотянула… На остаток вечера она забыла о Герарде и Валентине Князевых. Но на следующий день, с утра, когда голова не замусорена, предложение Иры показалось ей здравым. Даже если не удастся установить ничего определенного, все-таки Галина совесть будет чиста: все, что могла, она сделала. «She did her best» — так, кажется, выражаются англичане?
«Для бешеной собаки семь верст не крюк», — приободрила себя Галя народной мудростью, после утомительного рабочего дня вываливаясь в толпе шуб, драповых пальто и пуховых курток из зева станции «Петровско-Разумовская». В зимней Москве, такое впечатление, на транспорте ездит только теплая одежда, содержащая в сердцевине своих жалких стиснутых обладателей; в Ростове-на-Дону все выглядит человечнее, там зимы теплее… Расположенные в три линии автобусные остановки чернели толпой, словно здесь происходила зимняя демонстрация, и Галя, пробираясь через вздыбленный чужими ногами снег, не могла удержаться, чтоб не ругнуть служебное рвение, потащившее ее в такую погоду черт знает куда. Время от времени, приманчиво сияя через обледенелые стекла пустым нутром, к остановке подкатывал автобус; после короткого, но свирепого штурма нутро заполнялось до такой степени, что прекращало сиять, и нагруженный транспорт отчаливал; толпа редела — ненадолго… Галя едва успела выбрать нужный номер, как в автобус ее внесли и зажали в полуподвешенном состоянии.
— Билеты покупаем! — придушенно пискнула откуда-то из середины людского завихрения контролерша.
— Вот еще! За такую поездку пассажирам должны доплачивать! — грянул в ответ густой бас.
С Гали никто денег не потребовал: даже если бы требовали, она не в состоянии была бы засунуть руку в сумку за кошельком. Больше всего она боялась пропустить нужную остановку: в заоконной ночи все дома казались неотличимы друг от друга. К счастью, магнитофонная запись из кабины водителя заранее предупреждала об остановках свежим чирикающим девичьим голоском, отчетливо и слегка надменно, словно разговаривая с дебилом, которому нужно все повторять по два раза. Определенное издевательство заключалось в том, что девушки с такими голосками обычно избегают поездок в переполненном транспорте. Впрочем, можно было увидеть в этом утешение, намек на то, что, как знать, возможно, и вы, сегодняшние пленницы переполненного автобуса, когда-нибудь станете ездить с комфортом и разговаривать надменными чирикающими голосками… А вероятней всего, никто из пассажиров и пассажирок не обратил внимания на это несоответствие. Это Галя, не до конца оббитая московской жизнью, пустилась в долгие рассуждения, коротая время до своей остановки.
Очутившись на остановке, Галя натянула на оба уха сбившуюся набок шерстяную шапочку. Пересчитала руки, ноги и зубы — весь физиологический комплект был в наличии. Даже ни одной пуговицы не пропало, потому что зимнее Галино пальто, приобретенное на вьетнамском рынке, застегивалось на «молнию», безо всяких пуговиц. Какое счастье — выбраться из битком набитого автобуса без потерь!
Второе счастье ожидало ее буквально через несколько метров у подъезда Валентининого дома. В мальчике, который без шапки, несмотря на шестиградусный мороз, хохотал возле фонаря с приятелями-ровесниками, она узнала старшего сына Князевых… Как же его зовут? Володя? Вадик? Ну до чего же они, мальчишки, беспечные: снял шапку и смеется! Хотя Гале это на руку: неизвестно, разглядела бы она под шапкой знакомое лицо или нет.
— Вадик! Ты почему без шапки? — по-родительски напустилась на него Галя. — Снова кашлять хочешь?
Ее реплика вызвала среди приятелей непонятное злорадство.
— Гы-гы! Печень, к тебе пришли! О твоем кашле волнуются!
— Во-первых, — деловито ответил мальчик, сразу изменив тон, — я не Вадик, а Владик. А во-вторых, вы не моя мама, чтоб командовать.
Но Гале показалось, что в его голосе прозвучало облегчение, как если бы посторонняя тетя своим вмешательством нарушила надоевшую, вызывающую беспокойство игру.
— Серый, — сказал кто-то вполголоса, — хорош развлекаться, отдай ему шапку.
Передаваемая по рукам, из середины мальчишеской кучки появилась бурая, из курчавой шерсти, ушанка, которую Владик нахлобучил по самые брови. И сразу перестал быть похожим на себя, домашнего, каким он выбежал из квартиры в первую встречу с Галей. Извалянная в снегу пухлая синяя куртка делала его толще.
