– Целибат[51] мучает всех нас!
Лозински ничего не понял. Он вопросительно смотрел на собеседника, словно тот мгновение назад сказал, что Солнце вращается вокруг Земли. Но постепенно до поляка начал доходить смысл слов его молодого брата по ордену, и он громко рассмеялся. Так громко, что обычный шум, царящий в любой траттории, показался слабым шорохом листьев.
– Теперь я понял, о чем вы думаете, брат во Христе! – воскликнул Лозински и обратил взгляд к небу, словно впал в экстаз, как святой Антоний из Падуи. – Но вы далеки от истины в своих догадках. По крайней мере, в отношении шестой заповеди. Если хотите, я могу дать вам адрес, где вы не встретите никого, кроме священников и монахов.
– О нет! Я вовсе не это имел в виду! – пытался поправиться Кесслер и тут же чувствовал, что краснеет. – Прошу прощения за мои грязные мысли.
– Полно вам, – ответил Лозински, сделав широкий жест, словно говоря: «Забудьте! Можете считать, что я ничего не слышал!», и придвинулся ближе к брату по ордену. – Я считаю, что вы очень умны и способны на конструктивную критику.
– Это основные качества, необходимые для вступления и наш орден. В противном случае я не стал бы одним из братьев Societas Jesu.
– Хорошо, – Лозински сделал паузу и вновь провел ладонью по бритой голове. Было видно, что он напряженно ищет подходящие слова. Наконец поляк спросил: – Брат, насколько крепка ваша вера? Прошу вас, не поймите меня превратно. Я не имею в виду вашу веру во Всевышнего, а говорю о вере в непогрешимость Церкви. Является ли мнение Ватикана для вас достаточно авторитетным? Что вы думаете о таких догмах как de fide divina et catholica[52] или privilegium paulinum?[53] Или, к примеру, о целибате?
Вопросы удивили Кесслера и даже застали врасплох. Он не знал, что ответить. Лозински, без сомнения, очень хитер и от него можно ожидать любого подвоха. Поэтому молодой иезуит ответил осторожно, исключительно в духе Церкви
– Догмы святой матери Церкви следует различать. De fide. divine является откровением Божьим и не подлежит никакому сомнению, de fide divine et catholic подразумевает, что частью этого высказывания является непреложная истина, а значит, должна восприниматься безоговорочно, de fide definite же является самой слабой истиной, провозглашен Папой ex cathedra. Если исходить из вышесказанного, то догма о непогрешимости Папы основана на том факте, что Первый Собор в Ватикане был легитимным. Что же касается privilege Pauline, то для меня не составит труда дать ответ на ваш вопрос. Я ссылаюсь на первое Послание Павла коринфянам. На его содержании Церковь основывает свое предписание, в котором говорится, что брак, заключенный между двумя некрещеными, может быть расторгнут, если один из супругов обращается в католическую веру и решает заключить новый брак. Библейской основой для целибата служит то же самое Послание. Павел говорит, что все мысли человека, не заключившего брак, обращены исключительно к Богу и вере, а тот же, кто вступил в брачный союз, словно разделен.
На лице Лозински появилась гримаса неудовольствия, словно такой ответ причинил ему боль. Некоторое время он молчал, что заставило Кесслера задуматься, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. Но уже в следующее мгновение поляк разразился ругательствами, утверждая, что ему не нужно лишний раз напоминать о том, какого мнения придерживается Церковь. Он усвоил все постулаты еще в то время, когда Кесслер пачкал пеленки. Именно так выразился поляк и поклялся Святой Троицей.
Несмотря на злость, Лозински сам заплатил по счету, но в тот вечер больше не сказал Кесслеру ни одного доброго слова. Оба молча направились в монастырь Сан-Игнасио.
«Что же я сделал не так?» – Сколько Кесслер ни ломал голову, он не мог найти объяснения поведению Лозински.
На следующий день, ближе к вечеру, молодой иезуит потребовал у своего старшего брата по ордену объяснений.
– Скажите, чем я мог вас обидеть. А если обидел, то прошу прощения.
– Обидели? – переспросил Лозински. – Это не совсем подходящее слово. Скорее разочаровали. Я не просил вас лишний раз напомнить, чему учит Церковь, а хотел узнать ваше личное мнение. Если же оно полностью соответствует официальной точке зрения, то дальнейшее общение между нами будет лишь потерей времени. А вот в Манцони вы наверняка найдете благодарного слушателя.
Значит, вот в чем была причина злости Лозински и его молчаливости! Ну что ж, если он полностью открылся, то Кесслер не видел больше смысла прятаться. Он ответил:
– Насколько я понимаю, не должно возникать ни малейшего сомнения относительно того, к какой группе из двух в этом зале я принадлежу. Я уважаю Манцони как професса, но вы, Лозински, явно превосходите его умом и способностью трезво и с достаточной долей критики оценить ситуацию. В этом вы являетесь примером для любого брата по ордену. А также в плане скептического отношения к официальному мнению Церкви.
От слов Кесслера глаза Лозински засверкали.
– Признаю, что я ошибался в вас. И несказанно рад признать это. Вы прекрасно умеете – и этим кардинально отличаетесь от меня – держать свое личное мнение при себе. А такое качество присуще действительно умным людям. Вряд ли есть брат по ордену, который может быть более полезен мне, чем вы, Кесслер.
Чтобы убедить такого человека, как Кесслер, что всю прошлую жизнь он придерживался ошибочного мнения, мало было просто слов, даже очень красноречивых. Требовались неопровержимые факты.
Поэтому Лозински решил показать своему младшему брату по ордену тот путь познания, который заставил его, Стефана Лозински, из Павла стать Савлом[54].
Сначала он повел Кесслера на древний римский форум, и тот не мог даже предположить, какое отношение могло иметь данное архитектурное сооружение к теме их разговора и к пятом Евангелию. Солнце клонилось к закату, но в его лучах все еще было значительно теплее, чем в тени, куда уже начала пробираться ночная прохлада. На самой верхней точке виа Сакра, там, где триумфальная арка напоминает о подвигах императора Тита, Лозински остановился и сказал:
– Я не знаю, насколько хорошо вы знакомы с историей Древнего Рима, брат мой, и если буду рассказывать о знакомых вам вещах, то прошу остановить меня.
Кесслер кивнул.
– Эта арка, – продолжил Лозински, – была построена в восемьдесят первом году после Рождества Христова императором Домицианом в память о его брате Тите. В соответствии с официальной версией, данная арка символизирует победу императора Тита над иудеями в семидесятом году. Но это лишь половина правды.
– Половина правды?
– Рельефы на арке изображают императора на колеснице, запряженной четверкой лошадей. Богиня победы держит над его головой венок. На противоположной стороне мы видим римских легионеров, которые несут добычу из храма в Иерусалиме: светильники и серебряные трубы. Рельефы изображают не только победу римлян над иудеями. Они символизируют победу римской религии над иудейской. Мне кажется, что я нe сообщил вам ничего нового.
– Нет, – ответил Кесслер. – Но я не могу понять, к чему вы клоните!
Лозински ухмыльнулся. Ему доставляли наслаждение тревога и нетерпение, написанные на лице молодого иезуита. Наконец он взял Кесслера за руку и повел вокруг триумфальной арки. На стороне, обращенной к Колизею, он обратил внимание своего спутника на еще один рельеф.
– Эта сцена также изображает триумфальное возвращение Тита. Но теперь будьте особенно внимательны, брат во Христе, – Лозински потянул Кесслера к противоположной стороне. – Что вы видите?
– Ничего. Разрушенный эрозией камень. Можно также предположить, что некоторые камни установлены на свои места позже других.
– Вы очень внимательны и можете делать правильные выводы, – воскликнул Лозински и хлопнул ладонью по камню.
На самом деле все именно так и было.
– Хорошо, – ответил Кесслер. – Но я никак не могу понять, каким образом все это может быть связано с волнующей нас проблемой?
Лозински отвел Кесслера в сторону и предложил присесть в нескольких десятках метров от арки, на ступенях храма Юпитера. Затем поляк достал из кармана фотографию, и молодой иезуит тут же вспомнил, что, осматривая комнату своего брата по ордену, обнаружил множество фотографий арки Тита. На снимке можно было различить рельеф, очень похожий на те, которые украшали арку. Римские легионеры несли разнообразную добычу.
– Я ничего не могу понять, – сказал Кесслер и хотел было вернуть фотографию Лозински.
Но тот остановил молодого иезуита и начал объяснять:
– Когда я только начал работать над пергаментом, и пытался найти материал для сравнения в апокрифических текстах. Манцони добился для меня разрешения находится в секретном архиве Ватикана, чтобы я мог работать с текстами, относящимися к тому же периоду времени. На самом деле эта работа дала мало результатов. И не в последней очередь по той причине, что даже сами скриттори, хранители тайн, не знают, что им поручено охранять. Я проводил в архиве дни и ночи и видел вещи, о которых благочестивый христианин не отважится даже подумать. Жизнь одного человека слишком коротка, чтобы увидеть, а тем более прочесть все, что там хранится. Именно тогда мне в душу и закрались сомнения. Неужели Церковь, которая должна столько скрывать, может быть Церковью правды, за которую она постоянно пытается себя выдать?
