– Подделка? Да вы что, это же подсудное дело, – с праведным негодованием сказал филокартист, словно бы насквозь, через куртку и пиджак, видя служебное удостоверение Бергера, лежащее во внутреннем кармане. – Кому охота связываться?
– Подсудное! – воскликнул и молодой, очень веселый нумизмат. – Я недавно был на выставке художественного творчества зэков – там такие подделки! Закачаешься! Вот где умельцы сидят. Ну им делать все равно нечего, вот и оттачивают мастерство. Небось они все что угодно подделать могут, за то и мотают срок. А нам зачем? Мы с законом дружим, да и неинтересно с туфтой иметь дела.
– Понимаете, – сказал филокартист, – подделка – это ведь тоже своего рода искусство. Ведь смысл качественной подделки – настолько запудрить клиенту мозги, чтобы он нипочем не отличил мастырку от оригинала. Знаете, наверное, что иные копии картин можно разоблачить только при помощи специального анализа, там что-то с радиацией связано, волокна краски или холста исследуют и все такое, я не специалист. Но тут речь о больших деньгах идет. А что такое авторучка? Самое большее, на что способен будет наш гипотетический поддельщик, это золотое перышко вынуть, а вместо него анодированное вставить. Но ты еще попробуй сделать это так, чтобы никто не заметил! Тут нужно быть настоящим ювелиром! А зачем, главное? По-моему, овчинка выделки не стоит!
Бергер вспомнил «Вотерман Серенитэ» за 850 долларов и подумал, что овчинки бывают разные. Но общая мысль была понятна: поиски его в садике Яши-шапочника ни к чему путевому не приведут.
– Вы не знаете, где тут магазин «Русская старина»?
– Кстати! – вдруг воскликнул филокартист. – А ведь это идея! Спросите у Филиппа. Если кто-то что-то по вашему вопросу знает, это только Филипп Алимович.
– Точно, – согласился нумизмат. – А если не знает Филипп Алимович, то не знает никто.
– А кто такой Филипп Алимович? – с проблеском оживления осведомился Бергер.
– Это и есть «Русская старина». В смысле, его хозяин. Вот туда идите, через трамвайные пути, Дом культуры обогните – и сразу направо. Между колоннами.
Дом культуры, бывшее дворянское собрание, носил имя того же Яши-шапочника и был ярко отмечен в истории города. Не далее как год назад какие-то чокнутые захватили там в заложники детей, пришедших на занятия бальными танцами. Детали Бергер знал плохо, но рассказывали, что дело не кончилось большой кровью только благодаря учителю этих самых танцев, какому-то совсем молодому мальчишке. Кроме этого события, Дом культуры был примечателен тяжбой, которую вели с его дирекцией страшные и ужасные бизнесмены, желающие непременно устроить в этом последнем оплоте культуры очередной ночной клуб и дороженный ресторан. Напротив дома, тоже в очень красивом, старинном здании, находился областной суд, и Бергер, которому в этом суде бывать приходилось не раз, удивился, что никогда не замечал вывеску «Русской старины».
Он поднялся на крылечко, около которого топтались два мужичка с лицами профессиональных коллекционеров твердой валюты, и вошел в небольшой зальчик, напоминающий музей, столько на его витринах было выставлено всякой красоты. Цены действовали на манер музейных надписей «Руками не трогать».
Бергер оглядел витрины, потом развешанные на стенах картины, потом – совершенно необъятную продавщицу, порхавшую, впрочем, по тесному пространству с легкостью сильфиды, и наконец обратил внимание на невысокого, чрезвычайно благообразного человека, с сильной проседью в гладких черных волосах. Человек мягким, тихим голосом беседовал с какой-то покупательницей, убеждая ее, что фарфоровая статуэтка начала века, пусть даже и с трещинкой, должна, просто обязана стоить дороже новодела, и никакого обмана в этом нет.
Бергер подождал, пока черноволосый освободится, и спросил так же тихо и задушевно:
– Извините, это вы – Филипп Алимович?
– Да, я, – приветливо ответил хозяин.
– Меня к вам послали Саша и Алик, – назвал Бергер своих информаторов, филокартиста и нумизмата, и лицо Филиппа Алимовича сделалось еще более радушным. Видимо, филокартист Саша и нумизмат Алик и впрямь числились в его задушевных приятелях.
– Видите ли, Филипп Алимович, я коллекционирую авторучки…
Хозяин магазина окинул быстрым взглядом куртку Бергера… и тот словно бы услышал тихую насмешку. Вернее, увидел ее промельк в черных глазах Филиппа Алимовича. Мол, человек, который так одевается, – может ли он позволить себе столь дорогостоящее увлечение?
«А может, я как раз и разорился на этих авторучках!» – мысленно – и очень дерзко – ответил Бергер на мысленную усмешку Филиппа Алимовича и, что самое забавное, почувствовал, что этот человек его понял.
– Неужели авторучки? – вскинул тот ровные, очень черные брови. – Впервые вижу человека, который этим занимается. А впрочем, нет, второй раз…
При этих словах по его лицу прошла какая-то тень, но тотчас оно обрело прежнее выражение приветливого внимания.
– Вы имеете в виду Григория Александровича Бронникова? – брякнул Бергер, но Филипп Алимович смотрел равнодушно:
– Извините, не имею чести.
– А кого?
– Ищете собрата по хобби? – понимающе спросил Филипп Алимович. – К сожалению, я не припомню имени той особы, которая обращалась ко мне по поводу авторучек.
– Это что, была женщина? – удивился Бергер.
– Почему вы так решили? – поднял брови Филипп Алимович, и Бергеру показалось, что улыбка его сделалась напряженной. – Слово «особа» навело вас на эту мысль? Но так можно называть и мужчину, и женщину.
Бергер глянул исподлобья. Ради бога, все можно! Но стоит ли так стараться, уходя от ответа на простейший вопрос: мужчина или женщина интересуется авторучками?
Видимо, его недоумение не ускользнуло от хозяина «Русской старины».
– Я догадываюсь, – мягко произнес он, – вам хочется свести знакомство с человеком, который увлечен тем же делом, что и вы. Но у меня правило – не называть своих клиентов. Ведь люди далеко не всегда желают афишировать свои увлечения, особенно если они требуют больших затрат и могут навести на мысль об их доходах. Вы понимаете?
– Да, конечно, – покладисто ответил Бергер, размышляя, сможет ли он что-нибудь вытянуть из этого обтекаемого человека или все же придется показать ему удостоверение? Впрочем, еще не факт, что Филипп Алимович после этого не станет еще более обтекаемым и неуловимым. – Да бог с ней, с этой особой. Дело тут вот какого рода. У меня есть несколько ценных экспонатов, которые я… я боюсь держать на виду. Вам приходилось слышать, что владельцы некоторых баснословных драгоценностей держат их в банковских сейфах, а сами носят копии, практически неотличимые от подлинников? Ну вот и я хотел бы проделать нечто подобное. Не знаете ли вы человека, который выполнил бы такой заказ?
– Наверное, такие люди есть, почему не быть? – спокойно ответил Филипп Алимович. – Но вы прикиньте, заслуживает ли дело расходов? Сколько могут стоить ваши авторучки? Даже самая дорогая – вряд ли больше тысячи долларов, это уж просто что-то такое должно быть… ну я не знаю! А в основном они вряд ли зашкалят за пятьсот долларов. Двести, триста… Копия же обойдется вам не менее чем в сто долларов. Полагаете, дорого? Но ведь она не должна отличаться от оригинала, верно? Дело тут даже не в том, что перышко должно быть не золотое, но совершенно как оное. Это самое простое! К примеру, если у подлинника акриловый корпус жемчужного оттенка с бархатисто-черными вкраплениями, то пластик, который я подберу для копии, должен иметь такой же оттенок!
Он сказал: «Я подберу!»
Сердце Бергера второй раз подряд замерло. А первый раз это случилось мгновение назад, когда Филипп упомянул корпус жемчужного оттенка с бархатисто-черными вкраплениями.
Он достал из внутреннего кармана фальшивый «Паркер Дуфолд», полученный вчера от Бронникова.
– Это вы делали?
Филипп Алимович покачал головой.
«Неужели осечка?!»
– Да, я, это моя работа, – вдруг сказал хозяин «Русской старины», продолжая качать головой, и до Бергера не сразу дошло, что это вовсе не знак отрицания, а выражение глубокой печали.
Римма Тихонова
14 ноября 2001 года. Нижний Новгород
Во вторник, 12, они в загс снова не попали – оба были заняты выше крыши. А в среду Григорий улетел в Питер на книжную ярмарку. Он обожал эти тусовки, на которых встречался с «парнями» (им всем было теперь за сорок, иным за пятьдесят), с которыми когда-то одновременно начинал заниматься книгами. «Сочтемся славою – ведь мы свои же люди!» – говорил о таких встречах Григорий, причем понимал их смысл буквально: хвастаться заслугами, оборотами, забойными авторами – словом, считаться славою! И еще он любил прибавлять, возвращаясь с подобных ярмарок: «Иных уж нет, а те далече!»
Кто-то разорялся, кого-то прищучивали компаньоны, кого-то стреляли конкуренты… Кто-то сам сходил с дистанции – просто по дурости, как, например, один сибиряк, которому еще в 87-м году во всех инстанциях, даже самых таинственных, был предоставлен карт-бланш на выпуск фантастики и который в самом деле за три года издал сто сборников – не сам-один, конечно, а с хорошей командой. А потом забурел, почил на лаврах, женился на какой-то телке из Тирасполя, у которой всех-то достоинств были носик на манер утиного, упругая попка – и гараж с подвалом, в котором стояли цистерны с молодым вином. И… как писал некогда Н. В. Гоголь, погиб казак! Пропал для всего атаманства! Превратился тот казак в обрюзгшего главу писательской организации независимого Приднестровья. Ну это круто…
