Машина застряла в небольшой пробке у светофора.
– Посмотрите налево. Это отель «Негреско», входит в пятерку лучших отелей мира. На портье униформа наполеоновского драгуна. Фойе, бар, обеденный зал – все как было девяносто лет назад, те же картины на стенах, вазы, даже кольца для салфеток и дверные ручки. Люстра сделана по образцу кремлевской. Таких всего две в мире. Мы с вами непременно зайдем сюда, выпьем кофейку, коньячку. Здесь все еще витают вдохновенные тени Жоржа Сименона, Хемингуэя, Камю, Франсуазы Саган. Им хорошо писалось в этих милых комнатах с видом на море. Когда я впервые попал в Ниццу, остановился здесь. Каждый уважающий себя русский должен хоть раз переночевать в «Негреско».
– Цитата? – спросил Григорьев.
– Нет. Импровизация. Слушайте, а вы на роликах умеете кататься? Здесь это принято. Посмотрите.
В толпе на набережной многие катались на роликах, лавируя между пешеходами. Промчалась юная мамаша с младенцем в сумке «кенгуру». Проплыла пожилая пара, держась за руки. Три негра, полуголые гиганты, из которых один, вероятно, был женщиной, медленно катились сквозь толпу, выделывая причудливые па. Разъезжались, съезжались, кружили вокруг своей оси, вскидывали руки. Черные тела лоснились, отливали синевой, как оперенье фантастических воронов. Следом осторожно двигались две японские старушки, крошечные и нежные, как колибри. Далее грациозно плыла круглая толстуха в тугих розовых шортах. За ней семенила на поводке малюсенькая пегая болонка.
– Дама с собачкой, – сказал Кумарин, – обратите внимание, какая забавная публика. Вавилон. Ваша голубая парочка знает, что вы последовали за ними?
– Да. Мы договорились встретиться в их отеле завтра, во второй половине дня.
– Вы надеетесь поговорить с Рики наедине? Думаете, удастся купить его или припугнуть, и он расскажет вам, кто украл снимки?
Григорьев кивнул.
– И что дальше? – тихо, с легкой издевкой спросил Кумарин.
Проехали порт, забитый катерами и яхтами. Дорога пошла вверх, начался серпантин, с мягкими поворотами, за каждым открывались новые пейзажные чудеса. Отвесные скалы, пронизанная солнцем зелень.
– Дальше ничего, – сказал Григорьев, – я вернусь в Нью-Йорк и подробно отчитаюсь.
– О Вове Призе будете говорить?
– Пока не вижу смысла. Есть психи, готовые заплатить десятки тысяч за коллекционного плюшевого медведя, ботинок Элвиса Пресли, носок Сталина или перстень Отто Штрауса. Мало ли у кого какая придурь?
– Понятно. А Маше расскажете о колечке Магды Геббельс, которое могла бы носить она? – Не знаю. Там видно будет.
На самом деле Григорьеву очень хотелось сейчас поговорить с дочерью, но не по телефону. Хотелось прежде всего спросить, почему она так легко и быстро выстроила цепочку: Отто Штраус, Нюрнберг, Аргентина, «Артишок», «Блюберд».
Конечно, занимаясь Вовой Призом как возможным российским фюрером, она попутно читала что-то по истории германского нацизма. Старые секретные программы ЦРУ, в том числе «Артишок» и «Блюберд», она могла изучать в разведшколе. Вряд ли им там рассказывали о том, что легло в основу этих программ. Если доктора Штрауса и его коллег действительно спасли от виселицы, тайно вывезли в США, то в любом случае они доживали не свои, а совсем другие жизни, были полностью легендированы. Им поменяли не только имена, но и внешность.
«Папа, ты можешь себе представить, в сорок третьем году целый отдел ЦРУ занимался разработкой разных планов по психической нейтрализации Гитлера. Чего только не придумывали, сами или вместе с англичанами! По заданию Донована один психоаналитик из Кембриджа собирал всю информацию о Гитлере, анализировал его личность, выявлял слабые места, заключил, что в раннем детстве крошка Адольф ассоциировал самого себя не с отцом, а с матерью. В его психическом складе есть женские черты, и физически он не совсем мужчина. Узкие плечи, массивные бедра. На основании этого была разработана операция по постепенной смене сексуальной ориентации фюрера. Решили попробовать через агентурную сеть вводить ему в пишу женские гормоны. Потом пытались вводить препараты, вызывающие облысение. Он все ел, и ничего ему не делалось. Он был какой-то неуязвимый. Не понимаю, если имелась возможность добавлять ему в пищу гормоны, почему не попробовали просто отравить? Вообще, наши умники-психологи вместе с химиками обожали работать над всякой ерундой. Выяснили, например, что боевой дух японца можно сломить, побрызгав солдата жидкостью с запахом какашек. Разрабатывали вещества, вызывающие тошноту, зуд, облысение. Но главной задачей оставалось создание эликсира правды. Не побрезговали даже использовать материалы исследований, которые проводили в лагерях нацистские врачи. Сразу после войны были созданы две суперсекретные программы под личным руководством Даллеса. „Артишок“ и „Блюберд“. Занимались алхимией: эликсир правды, создание агентов-зомби, выборочная амнезия. Опыты проводились на живых людях, в основном на уголовниках и нелегальных эмигрантах. Но были добровольцы, молодые офицеры ЦРУ, курсанты разведшколы, студенты. Существует легенда, что именно в этих программах работали в качестве консультантов нацистские врачи. Например, Отто Штраус, который, по одной официальной версии, в сорок пятом сбежал из английского госпиталя для военнопленных и канул где-то в Аргентине, по другой – погибе Берлине, по третьей – стал призраком, вампиром, жив до сих пор и будет жить вечно».
Григорьев не без удовольствия отметил, что с памятью у него не так уж плохо. Давний разговор с Машей он сумел припомнить почти дословно. Разговор это происходил года два назад. Почему он возник, неважно. Еще не было на Машином горизонте никаких призраков нацизма, никакого Вовы Приза. Но уже был доктор Отто Штраус. Во всяком случае, мелькнула его мрачная тень.
Остаток пути ехали молча. Григорьев заметил указатель на Вильфранш, небольшую скромную рекламу отеля «Марго». Городок остался внизу, Андрей Евгеньевич не рассмотрел его. Свернули на шоссе, ведущее к Булье. Миновали тихий городской центр, дорога вильнула вниз, и через десять минут перед белоснежным «Лексусом» распахнулись литые ажурные ворота. Машина остановилась. Григорьев увидел двухэтажную виллу, выстроенную в стиле модерн из серебристого камня, окруженную пальмами и розовыми кустами. Совсем близко сверкало море. К пляжу вела каменная лестница с перилами. Небольшая яхта стояла на якоре, на мачте развевался российский флаг.
– Вот мой кусок земли в этом раю, – сообщил Кумарин, – добро пожаловать.
* * *
– Короче, Шама, ты должен плюнуть на свой перстень, – сказал Лезвие, – растереть и забыть. Эту Василису Грачеву опасно сейчас трогать, мы все засветимся. Она пока молчит.
– Вот именно, что – пока, – медленно, сквозь зубы, процедил Приз, – из больницы ее забрали, в домашней обстановке она быстро очухается, заговорит.
– И что скажет? Ну, слышала, выстрелы, видела каких-то людей. Потом все вспыхнуло, к едрене фене.
– У нее мой перстень.
– Погоди, а может, не у нее? Может, его сняли в больнице? Ей ведь меняли повязки.
– Думаешь, они могли там его…
Приз не договорил. Глаза его заметались, он принялся массировать и дергать свой мизинец.
– Тихо, тихо, что ты сразу заводишься? – Они сидели поздним вечером вдвоем в полутемной гостиной, в квартире Приза. Перед ними на стеклянном журнальном столе стояла запотевшая бутылка водки, блюдо со свежим овощным салатом, две тарелки. На одной – омар, фаршированный раковыми шейками, на другой – бараний шашлык. Минут двадцать назад еду доставили по заказу из ресторана. Она была еще теплой. Лезвие ел свой шашлык с завидным аппетитом. Приз к омару пока не притронулся.
– Если его сперли в больнице, ну и ладно. Хрен с ним. Так даже лучше. Но, скорее всего, он у нее, – рассуждал Лезвие с набитым ртом. – Допустим, она предъявит перстень ментам. Скажет, что его потерял на пляже человек, который – что? Купался ночью в речке? Кто докажет, что он твой? А если и докажет – ты мог сто раз его потерять, у тебя могли его свиснуть. Пару недель назад мыл руки где-нибудь в сортире, в ресторане или в том же «Останкино», снял перстень, положил на полочку и забыл. Да никто и не посмеет к тебе с этим сунуться, ни одна сволочь не решится.
– Это моя вещь, – Шаман помотал головой так сильно, что хрустнула шея, —. я хочу вернуть перстень. Мне нужен мой перстень.
– Ой, блин, да пойди ты в любой ювелирный, купи себе хоть десять перстней! Из-за какой-то цацки так переживать! Не понимаю. – Лезвие едва удержался, чтобы не сплюнуть на пол.
– Кого ты послал в больницу? – спросил Приз.
– Ну кого? Серого! У него среднее медицинское образование.
– И он, конечно, ни фига не сделал, даже не выяснил, где мой перстень.
– А чего он мог, в натуре? Там народу до хрена.
– Ты дал ему отбой?
