— Я смотрю на дом, — объяснила я; он поднял мордочку, и мы стали смотреть вместе. Крыша нацелена в небо, стены крепки и сплоченны, глазницы окон черны — прекрасный дом, еще немного, и он будет чист. Окна светятся лишь на кухне и в столовой: время ужинать, пора домой. Мне хочется быть там, внутри, и плотно затворить за собой дверь.
Я открыла дверь на кухню, и дом дохнул на меня злобой Чарльза; и как только человеку удается хранить в себе эту злобу так стойко? Его голос тек из столовой внятно и нескончаемо.
— … с ней надо делать, — говорил он. — Так дальше нельзя, это немыслимо.
Бедная Констанция, каково ей слушать этот нескончаемый вздор, еда-то стынет! Иона, опередив меня, вбежал в столовую, и Констанция сказала:
— Вот и она.
Я настороженно остановилась на пороге: поглядеть на них. Констанция в розовом, волосы красиво зачесаны назад; мой взгляд она встретила улыбкой, хотя — по всему видно — устала она Чарльза слушать. Дядю Джулиана на каталке Констанция придвинула вплотную к столу, а за воротник ему сунула салфетку; плохо, что мучают дядю Джулиана — мешают есть как вздумается. Ел он мясо с зеленым горошком — горошек из припасов Констанции; нарезанное крохотными кусочками мясо он перемешивал с горошком, давил тыльной частью ложки и превращал в кашицу, а потом пытался донести до рта. Чарльза он не слушал, но тот все бубнил:
— Решила вернуться? Что ж, барышня, давно пора. Мы с твоей сестрой как раз обсуждаем — как тебя проучить.
— Умойся, Маркиса, — ласково сказала Констанция. — И причешись. Мы с такой замарашкой за столом сидеть не хотим, а брат Чарльз и так на тебя сердит.
Чарльз нацелился в меня вилкой.
— К слову сказать, Мари, проделки твои отныне окончены — раз и навсегда. Мы с твоей сестрой сыты по уши, хватит с нас! То ты прячешься неизвестно где, то крушишь все вокруг, то норов свой показываешь.
Мне не понравилось, что в меня целятся вилкой, и безостановочно гудящий голос мне тоже не нравился; лучше бы Чарльз набрал на вилку еды, сунул в рот да подавился.
— Беги, умывайся, — сказала Констанция. — А то УЖИН стынет. — Она знала, что за стол-то я сяду, но есть все равно буду потом, на кухне; но она, верно, решила не напоминать об этом Чарльзу, не подливать масла в огонь. Я улыбнулась Констанции и вышла, а голос за спиной не умолкал. В нашем доме давно не звучало столько слов — не сразу от них отчистишься-отмоешься. Я поднималась по лестнице и топала вовсю: пусть слышат, что иду наверх; но по второму этажу кралась почти бесшумно, не хуже Ионы, который не отставал ни на шаг.
Констанция в его комнате убрала. Теперь тут пусто: мусор-то она вынесла, а вещей — положить назад — не оказалось, я все отнесла на чердак. Я знаю, что пусто везде — и в ящиках комода, и в шкафу, и на книжных полках. Зеркала вообще нет; только молчащие часы со сломанной цепочкой одиноко лежат на комоде. Мокрое постельное белье Констанция сняла, а матрац, видимо, высушила и перевернула: кровать застелена снова. Занавесок нет — наверное, в стирке. Постель смята: он недавно лежал, вон и трубка еще дымится на тумбочке возле кровати; он лежал здесь, когда Констанция позвала к ужину, лежал и всматривался в эту новую, чужую комнату, выискивал что-то привычное, надеялся, что вот он приоткроет дверцу шкафа или включит верхний свет — и все вернется, все станет по-прежнему. Жаль, что Констанции пришлось одной ворочать матрац, я ей обыкновенно помогала; может, на этот раз он сам его перевернул? Она даже поставила чистое блюдце для трубки; пепельниц у нас не водилось, и когда Чарльз стал оставлять повсюду трубку, Констанция достала из кладовки щербатые блюдца. Розовые, с золотыми листьями по ободочку — были они из старого-престарого сервиза, на моей памяти их на стол не ставили.
— Что это за блюдца? — спросила я Констанцию, когда она принесла их на кухню. — И где от них чашки?
— Не помню, чтоб ими пользовались, в детстве меня на кухню не пускали. Какая-нибудь прабабка привезла в приданое; сначала ели-пили из них, потом побили, заменили другими и поставили в кладовку, на верхнюю полку, там из сервиза только эти блюдца да три большие тарелки.
— В кладовке им и место, — сказала я. — Нечего по дому расставлять.
Но Констанция отдала их Чарльзу, и вместо того, чтобы чинно стоять на полке, они рассеялись повсюду. Одно в гостиной, одно в столовой, одно наверняка в кабинете. Блюдца оказались очень выносливыми; вот это, в спальне, даже без трещинки, хотя на нем лежит раскуренная трубка. Задолго — с начала дня — я знала, что мне непременно повезет: и вот я смахиваю блюдце с трубкой в мусорную корзинку, они мягко падают прямо на газеты, которые он натаскал в дом.
С глазами у меня в этот миг творилось что-то неладное: один глаз, левый, видел все золотым, желтым и оранжевым, а другой — сине-серо-зеленым; может, один глаз предназначен для ясного дня, а другой — для темной ночи? Будь у всех на свете такие глаза, пришлось бы множество цветов изобретать заново. Я уже дошла до лестницы, направляясь в столовую, но вспомнила, что надо умыться и причесаться.
— Почему так долго? — спросил он, когда я уселась за стол. — Что ты там делала?
— Испечешь мне пирог с глазурью? — спросила я Констанцию. — Розовый, с золотыми листьями по ободочку? Мы с Ионой устроим праздник.
— Может, завтра? — сказала Констанция.
— Нам после ужина предстоит долгий разговор, — произнес Чарльз.
— Solanum duldamara, — сообщила я ему.
— Что?
— Паслен, сладко-горький, — пояснила Констанция. — Чарльз, прошу тебя, не спеши с разговором.
— С меня довольно, — сказал он.
— Констанция?
— Что, дядя Джулиан?
— Я съел все до крошки. — Тут дядя Джулиан обнаружил на салфетке кусочек мяса и отправил его в рот. — Что ты мне еще дашь?
— Хочешь еще мяса с горошком? Приятно, что ты ешь с таким аппетитом.
— Мне сегодня вечером гораздо лучше. Давно не было такого прилива сил.
Я порадовалась за дядю Джулиана: он хорошо себя чувствует и счастлив, что нагрубил Чарльзу. Пока Констанция резала мясо, дядя Джулиан глядел на Чарльза, и глаза его злорадно поблескивали.
— Молодой человек! — начал он наконец, но в этот миг Чарльз повернулся к двери в прихожую.
— Что-то горит, — сказал он. Констанция замерла.
— На плите? — Она побежала на кухню.
— Молодой человек…
— Точно, гарью пахнет. — Чарльз вышел в прихожую. — Запах отсюда, — сказал он. Интересно, кому он говорит. Констанция на кухне, дядя Джулиан обдумывает свою будущую тираду, а я Чарльза не слушаю. — Что-то горит.
— Это не на плите, — Констанция остановилась на пороге кухни и взглянула на Чарльза. Чарльз подошел ко мне.
— Ну, если это опять твоих рук дело…
Я засмеялась: Чарльз-то боится идти наверх, боится искать, что горит.
— Чарльз! Трубка… — ахнула Констанция, и он, сорвавшись с места, понесся вверх по лестнице.
— Я же столько раз просила… — вздохнула Констанция.
— Будет пожар? — спросила я, и тут сверху раздался крик Чарльза, он кричал пронзительно, как сойка в чаще.
— Там Чарльз кричит, — вежливо сообщила я Констанции; она выскочила в прихожую и подняла голову:
— Что? Чарльз, что случилось?!
— Пожар! — Чарльз с грохотом слетел по лестнице. — Бегите! Весь дом в огне! — кричал он Констанции прямо в лицо. — А у вас даже телефона нет!
— Мои записи, — забеспокоился дядя Джулиан. — Я сейчас соберу записи и помещу их в безопасное место. — Он оттолкнулся руками от стола, чтобы развернуть каталку. — Констанция?
— Бегите! — Чарльз уже рвал замок с парадных дверей. — Бегите, старый вы идиот!
— В последние годы я маловато упражнялся в беге, молодой человек. И не вижу причин устраивать истерику, я вполне успею собрать бумаги.
Чарльз открыл наконец парадные двери и обернулся к Констанции:
— Сейф поднять и не пытайся, переложи деньги в мешок. Я сбегаю за помощью и тут же вернусь. Не волнуйся. — И бросился бежать. Он бежал к поселку и вопил: — Пожар! Пожар!
— Боже правый, — сказала Констанция почти беспечно. И повезла дядю Джулиана в его комнату, а я вышла в прихожую и посмотрела наверх. Чарльз не закрыл дверь в папину комнату: там, внутри, шевелился огонь. Огонь всегда стремится вверх, подумала я, значит — сгорят их вещи на чердаке. Парадные двери Чарльз тоже не закрыл — дым спускался вниз по лестнице и выплывал наружу. К чему суетиться, бегать вокруг дома, кричать? Похоже, сам огонь не очень-то спешит. Не закрыть ли дверь в папину комнату, пусть огонь останется лишь там, пусть это будет Чарльзов огонь; но не успела я подняться на несколько ступеней, как огонь лизнул ковер в коридоре, а в папиной комнате упало что-то тяжелое. Там теперь и следа от Чарльза не останется — огонь, наверно, даже трубку сожрал.
— Дядя Джулиан собирает бумажки, — Констанция вышла в прихожую и встала рядом со мной. В руках она держала шаль дяди Джулиана.
