этого уже не исправить.
– Давай не будем вспоминать прошлое, – миролюбиво сказала Анна. – Грехов что у тебя, что у меня, что у нее, – кивнула она на Шекер Пара, – на три ада хватит. Я туда не тороплюсь. Приехали, кажется.
Он почувствовал запах моря. На Родос? Что ж. Путь долгий, есть время обо всем подумать.
* * *
Он уже давно потерял счет времени. С ним никто не разговаривал, молча совали в узкое окошко еду и уходили.
– Позовите мою мать! – кричал он. – Что с моей женой?! Хюмашах! Пусть сюда придет Хюмашах!
Он кричал это с утра до вечера, хотя с трудом мог различать, взошло ли солнце или наступили сумерки. В прошлый раз мучители хотя бы не заколачивали окна. Неужели кто-то думает, что он может сбежать через окно?
Разве можно сбежать тому, кого все ненавидят? В стране, народ которой его проклял. Бежать – это значит умереть мучительно, как несчастный Ахмед-паша, разорванный озверевшей толпой на куски.
В конце концов голос осип. Ибрагим лишь шипел, словно пустой бурдюк, в котором вместо вина остался один лишь воздух. Этот бурдюк постепенно ссыхался, издавая звуки, мало похожие на слова.
– Мама… Где ты, мама?.. Прижми меня к себе… Спаси меня, мама…
Он снова был маленьким ребенком, к которому грозный старший брат Мурад испытывал лишь ненависть. И почти уже убил его. Но он, Ибрагим, пережил Мурада. Вот сейчас раздадутся шаги, дверь откроется и он услышит:
– Да здравствует султан Ибрагим хазретлири первый!
И там, за дверью, он увидит мертвого Мурада. И склонившихся визирей Дивана.
Вот сейчас…
Он ждал. Время тянулось невыносимо медленно. К нему никто не приходил. Мать о нем забыла.
Мать… Предательница… Она его никогда не любила. И сейчас она забрала у него власть. Но жизнь пока оставила. Мучительное ожидание в неизвестности. Какое решение примет мать?
Да разве это мать?! Если бы не ее неприкрытая ненависть, не ее интриги, разве он стал бы жертвой слабоумной девочки Телли? Ведь это же ей назло, матери. Он полюбил Телли за то, что она не боялась ту, которую он сам боялся всегда, даже когда стал падишахом. Только ее, словно предчувствуя свою судьбу. Ибрагим всегда знал, кто отнимет у него жизнь.
Отняла та, которая ее же и дала. Он все еще не верил. Да как такое может быть?! Неужели власть для женщины может быть ценнее ее ребенка? Да что же это за женщина?!
Власть… Ибрагим вкусил ее, когда почти уже простился с жизнью. Потому и ценил гораздо меньше, чем жизнь. Оттого и отдал так легко безумцам, которые не знают истинную цену вещей нематериальных.
Они не понимают, что власть – это яд, который убивает чувства. Даже материнские. Что может быть сильнее инстинкта женщины к продолжению рода? Мать не его приговорила. Себя. Она разрушила семью, показав, что не только брат может пойти на брата, но и мать на сына. А значит, ее внук также будет бесчувственным и спокойно примет убийство женщины из своей семьи. Во имя империи. Ради власти.
Шаги…
Они не были похожи на шаги палачей, люди шли уверенно. Они не крались, а чеканили шаг. Так идут только те, на чьей стороне закон. Вершители. Они идут, чтобы снова провозгласить его султаном.
Ибрагим приободрился. Когда открылась дверь, его не пришлось искать. Он стоял и ждал. Глаза, привыкшие к сумеркам, не сразу разглядели, кто к нему пришел.
А когда Ибрагим увидел, что это главный палач, то пришел в бешенство.
– Я твой султан! – закричал он. Голос появился внезапно, видимо, это было последнее усилие. – Предатели! Псы! Вы все отправитесь в ад! Я проклял вас! Убийцы!
На него кинулись трое. Ибрагим бился и даже смог вырваться. Но клетка была тесной, и бежать ему было некуда. Главный палач набросил ему на шею удавку, пока остальные держали. Ибрагим умирал долго. Когда же он затих наконец, его убийца не сразу решился разжать руки.
– Сильный гаденыш, – сказал он, вытерев пот со лба. – Доложите султанше-регенту, что ее сын мертв. Приказ исполнен.
…Она выслушала молча. Потом кивнула: ступайте. Кизляр-ага задержался в ее покоях, явно пытаясь что-то сказать.
– Валиде…
– Я не Турхан.
– Простите, госпожа. Надо бы подумать насчет похорон. Ваш сын будет удостоен почестей, или…
– Похоронить его рядом с дядей, безумным Мустафой, – резко сказала Кёсем-султан. – В гареме объявить траур.
– А… его жена? Сказать ей?
– У него нет жены. Есть вдова, Валиде-султан Турхан. Скажи: пусть готовится к церемонии. Мужа надо похоронить. Больше я слышать ни о чем не хочу. Ступай. У меня много государственных дел.
Кизляр-ага, склонившись, пятился к дверям. В гареме сейчас скучно: Мехмед еще ребенок. Другие шехзаде и того меньше. Наложницы не знают, чем заняться, им больше не надо искать встречи с султаном. Богатые украшения, дорогие ткани, изысканные благовония – все это теперь без надобности. Хотя девушки по-прежнему наряжаются и красятся.
Но когда она еще здесь случится, ночь любви? И по Золотому пути пройдет та, кто будет потом решать судьбу огромной империи.
Быть может, это время ушло безвозвратно. Время всесильных фавориток. Гарем еще сияет, подобно солнцу, но оно уже клонится к закату.
* * *
Вот уже больше недели они были в пути. Исмаил пытался привыкнуть к морю и полюбить его, но скоро убедился, что он человек сухопутный. Нет, он не страдал от морской болезни, как Ашхен, которая впервые оказалась на корабле. Хотя небо было чистое, а ветер слабый. Волна лениво раскачивала корабль, скорее лаская его, чем угрожая. Но сестру все равно беспрерывно мутило. Она почти не выходила из каюты.
Исмаилу оставалось довольствоваться обществом Анны, которая без конца разглагольствовала о том, как они чудесно устроятся на Родосе. Вот она была счастлива. Ее некрасивое лицо словно расцвело.
«Ни одна женщина не любила меня так сильно, – думал он с удивлением. – Ни Фатьма, ни даже Мерьем. Анна ведь такая же, как я. Мы похожи. На пути к цели у нас с ней нет ничего запретного. Мы можем обмануть, убить, украсть, предать. Хотя я, пожалуй, никогда не воровал. Это для меня унизительно. Но в остальном… И вот мы свободны, богаты, ветер надувает наши паруса, и жизнь еще только начинается. Я все успею. Это была неудачная попытка, всего лишь. А вот Ибрагим наверняка уже мертв…»
Шторм налетел внезапно. Исмаил сначала даже не забеспокоился: на обратном пути с Крита ему доводилось наблюдать, как галеон борется со стихией.
