Интерпола, – сказал он. – Вдруг на него что-нибудь имеется.
– Прошло сто лет.
– Всякое бывает… Нет, на Жоржа Фурнье ничего нет. – Он поработал еще пару минут, потом повернул ноутбук ко мне экраном.
– Что мы здесь видим?
– Гугл-карты, вид улицы.
Большую часть экрана занимал величественный дом с серебряным куполом на крыше.
– Дом банкира… Он все еще там?
– Да, – подтвердил Смит, – и завтра мы пойдем и проверим его.
– Говорить буду я. – Смит взялся за дверной молоток. Молоток был большой, металлический, возможно, железный: тяжелое кольцо свисало из пасти какого-то рогатого существа. Он выглядел старым, дорогим и немного устрашающим, как и все остальное в этом доме с куполом.
Дверь открыла женщина лет шестидесяти, в бежевой прямой юбке и блузке. Смит показал свое удостоверение Интерпола, представил меня как своего «помощника», и я снова почувствовал возбуждение, которое вело свое начало уже из более ранней эпохи, чем подростковая компания: маленькие дети, собравшиеся поиграть в «войнушку».
Смит сказал, что мы пришли по старому, но поднятому заново делу, добавив «rien de sérieux» [77] – по-моему, он очень неплохо говорил по-французски, но женщина ответила на английском, как обычно делают французы. Вид у нее был настороженный, и на Смита она смотрела с подозрением.
– Вы мадам Леблон, нынешняя владелица этого дома?
Она кивнула, и Смит попросил разрешения войти в дом. Поколебавшись, женщина открыла дверь и провела нас через фойе в большую гостиную с современной мебелью и абстракционистскими картинами на стенах, смотревшимися неуместно в таком солидном старом доме. Указав нам на гладкий кожаный диван, сама она устроилась на стуле с жесткой спинкой и выжидающе посмотрела на нас, слегка прищурив глаза.
Смит спросил, давно ли она живет в этом доме.
– А что?
– Это просто вопрос, мадам.
– Да, – ответила женщина. – Я прожила здесь большую часть жизни. Этот дом принадлежал моему отцу, а до него – деду.
– Здесь проживает кто-нибудь еще?
– Нет, я живу одна. Это так важно?
Мне хотелось посоветовать Смиту не торопиться и вести себя обходительней. Было видно, что он занимался на службе аналитикой, а не общением с людьми; его манере вести беседу недоставало обаяния.
Смит сказал, что это просто формальность и тут же переспросил, одна ли одна живет.
– Да, – повторила она. – Я разведена. У меня есть сын, но он с женой живет отдельно на острове Сен-Луи [78]. Так в чем, собственно, дело?
– Вашего деда звали Жорж Фурнье?
– Дедушку с материнской стороны. Он умер до моего рождения.
– Можно узнать, как…
– Месье, – перебила Смита мадам Леблон и поднялась со стула. – Прежде чем я отвечу на следующий вопрос, вам придется объяснить, в чем причина вашего появления здесь.
Я слегка похлопал Смита по руке, но он не обратил на это внимания.
– Мадам, вам совершенно нечего опасаться.
– Хотелось бы на это надеяться! Я ничего не знаю о делах моего деда.
– Но вы живете в его доме.
– Это преступление?
– Нет, конечно.
– Я не хочу больше об этом говорить!
– Не нужно так волноваться, – сказал Смит. – Еще несколько вопросов, и все. Сядьте, пожалуйста.
Мадам Леблон послушалась, хотя и без особого восторга. Она рассказала, что унаследовала этот дом после смерти своих родителей. На вопрос Смита, от чего они умерли, она, поколебавшись, ответила: «погибли в автомобильной аварии, много лет назад». По ее словам, дедушка был честным и достойным восхищения человеком, и даже если случайно имел дело с какой-нибудь картиной сомнительного происхождения, то, безусловно, по неведению.
– Эта история с картиной лишь недавно всплыла, – вставил я. – Поэтому мы проверяем все, что с ней связано.
Мадам Леблон была удивлена, но впервые за все время заинтересовалась.
– К сожалению, от коллекции моего дедушки уже давно ничего не осталось, – заметила она, – кроме одной шуточной картины.
– Какой именно?
– Пойдемте посмотрим.
По контрасту с ярко освещенной и современной гостиной, в кабинете было темно, переполненные книжные шкафы ломились от книг, обивка на креслах полопалась, обои отлипали от стен и понемногу скручивались обратно в рулон.
Но все это не имело значения. Единственное, что привлекло мое внимание – это картина.
– Забавно, не правда ли? – сказала мадам Леблон. – Шутка, как я ее называю.
Нам со Смитом не было забавно, мы завороженно смотрели на картину, висевшую на стене без рамы, просто на проволочке.
– Думаю, для копии это довольно неплохо, – продолжала она.
Я подошел ближе, изучая манеру письма художника – мягкое размытое сфумато. Инициалы я тоже разглядел, даже в перевернутом виде.
– Эта картина тоже принадлежала вашему дедушке? – невозмутимым тоном спросил Смит.
– Думаю, да. Она висела на этом месте всегда, сколько я себя помню. Здесь был кабинет дедушки, потом отца. Мне не хотелось ничего менять. Может быть, это сентиментально с моей стороны, но после смерти отца я решила оставить все как есть.
Она повернулась к нам.
– Но она же не может быть той картиной, которую вы ищете?
– Это она, – ответил Смит.
Мадам Леблон попросила объяснений, и он сказал, что таких подделок несколько, и Интерпол составляет их каталог, чтобы их не могли выдать за оригинал.
– Кто же поверит, что это подлинник, – недоверчиво спросила она, – если все знают, что оригинал хранится в Лувре?
– Бывают люди, которых легко одурачить, – уклонился от объяснений Смит.
– Господи, если бы я знала, что это возможно, я бы давно продала ее за миллион евро! – Мадам Леблон даже рассмеялась, потом посерьезнела. – Шучу, конечно. Это была единственная картина, оставшаяся во всем доме, когда я его унаследовала. Насколько я знаю, моя мать распродала всю дедушкину коллекцию после его смерти.
Не удержавшись, я спросил, как умер ее дед.
– От сердечного приступа, кажется, – ответила она, нахмурившись, – во время отдыха на юге Франции.
Смит, уже держа наготове мобильник, попросил разрешения сфотографировать картину. Сделав несколько снимков общим планом и вблизи, он попросил разрешения на время снять картину со стены.
– Боже мой! – воскликнула мадам Леблон, увидев искусно воспроизведенные пятна и печать Лувра на обороте картины. – Я никогда не смотрела на эту сторону. Как интересно!
Смит ничего не сказал, продолжая щелкать камерой мобильника. Пока он фотографировал, я задал еще один вопрос.
– Вы говорите, что ваш дедушка умер на юге Франции. Вы случайно не знаете, в каком именно городе?
– Это какой-то маленький городок в департаменте Воклюз, – ответила мадам Леблон. – Кажется, Лакост.
Лакост.
Средневековый город, описанный в дневнике Винченцо, всплыл в моем сознании, вместе с множеством вопросов. Нашел ли он Вальфьерно и Шодрона? Получил ли свою долю? Увидел ли вновь своего сына?
