И снова Марина слушала и не слушала. Стоял перед глазами снимок Павла…
— Встречаешься с кем аи нет? — без всякой дипломатии, напрямую спросила мать. — Я Ксюшку-то могу и до школы подержать. Поживи одна.
Марина вздохнула.
— Да ходит тут один…
Объяснять матери, наверное, больше ничего не стоило, она поняла, что у дочери новый брак пока что не намечается, не встретила, видно, подходящего человека.
Да, с дитем выйти замуж сложнее. Да и годов Марине уже немало, не девчонка. Охо-хо-о…
Поговорили еще — о здоровье, о парниках под огурцы, о погоде — да и разошлись по комнатам: бабка легла с внучкой, а Марина — в своей комнате.
…Где-то около полуночи в дверь позвонили.
У Марины екнуло сердце: «Павел!» Подхватилась, накинула халат, вышла в прихожую.
— Кто?
— Я. Открой, Марин!
Конечно, она узнала его голос. Сердце заколотилось, будто загнанное. Открывать — не открывать? Сказать через дверь, что не одна, гости, что лучше ему совсем теперь не приходить…
Звонок повторился — на этот раз длинный, нетерпеливый, раздраженный. Павел явно там, за дверью, разозлился на ее медлительность.
Она не выдержала, щелкнула замком.
Павел — пьяный, весь какой-то расхристанный, шагнул через порог, сразу же полез лапать ее.
— Тише ты! Мама с Ксюшей приехали! — Она сорвала с себя его руки.
Койот несколько притих, оглянулся на закрытую дверь в большую комнату, стал снимать куртку.
«Вот наглец! — думала Марина, с неприязнью глядя в спину Павла, не в силах унять мелкую противную дрожь в ногах. — Лезет в дом без всяких церемоний. Хоть бы разрешения спросил — не муж ведь! Должен хоть что-то понимать».
Однако крепко поддавший Койот ничего понимать не хотел и на выражение лица Марины не обращал внимания.
— Мы… тихо, тихо… — Он снова растопырил руки, и уже в носках, без ботинок, пошел на кухню. — Попить дай, Марин, в горле пересохло.
— Может, ты уйдешь? — с надеждой в голосе спросила она. — Неудобно все же.
— Куда же я ночью пойду, что ты! — Он дернул пьяной головой. — Объясни, что… живем…
Чего это ты так смотришь на меня? А? Будто я у тебя год назад «лимон» занял и не отдаю.
Он хохотнул, дурачился, но все же почувствовал в ней что-то новое, изучающий взгляд, насторожился. Чутье у Койота было звериное.
Марина отвела глаза.
— Назюзюкался, вот и смотрю. Чего это ты так напился? Рот вон набок съехал, и губы куда-то делись… Одна щель осталась, как…
Марина невольно прыснула, не договорила.
Действительно, сравнение показалось ей удачным.
Перекошенная щель Койотового рта сплюнула несколько слов:
— Что-то ты, пухленькая, кочевряжишься, а?
Полез к ней снова, сжал груди, но она сняла его руки решительно и поспешно. Но действия свои постаралась смягчить объяснением:
— Спать хочу, устала на работе. А ты разбудил.
— Сейчас, чаю попью и ляжем, — сказал Койот совсем по-домашнему.
Марина напряглась.
— Я нездорова, Паша, — сказала она. — Может, ты все-таки уйдешь? Я тебе денег дам на такси. Мать дома, ребенок. И вообще…
Он, конечно, никуда не пошел. Отыскал в холодильнике бутылку пива, выпил ее, посидел, покурил… Потом разделся до трусов, пошлепал в спальню…
* * *
Огромная, с обвисшими розовыми, почти достающими до земли сосцами сука, раскрыв зубастую, с желтыми клыкам пасть беззвучно и мощно кинулась на Койота. Она прыгнула издалека, метров с десяти. Конечно, никакая другая собака не способна пролететь по воздуху такое расстояние, но эта, лесная, пролетела. У нее вдруг появились между лапами, как у белки-летяги, перепонкикрылья, с их помощью она летела медленно, не торопясь, поворачивая оскаленную пасть туда-сюда, словно примеряясь к нему, Койоту, целясь, куда бы вцепиться побольнее и надежнее. На нее, на эту распластавшуюся в воздухе, с болтающимся розовым, сиськастым, увешанным будто сосульками, брюхом собаку даже смотреть было страшно. Особенно пугало это беззвучие — ведь собаки обычно рычат при нападении, лают, добавляя страха своему противнику, а эта летела молчком.
Койот закричал, но голоса своего не услышат, просто открывал и закрывал рот, инстинктивно схватившись обеими ладонями за горло. Он понял, почувствовал, что собака целит вцепиться прямо в шею, — выдавал взгляд.
Псина все же не рассчитала, ей не хватило каких-то полметра. Она тяжело шлепнулась на все четыре лапы на землю, схватила Койота за ногу.
Это же та… Но почему живая? Он же ее загрыз!..
Ногу пронзила острая боль, псина прокусила мякоть, стала перебирать челюстями, боясь, видно, выпустить штанину. Ага, значит, она избрала эту знакомую ему тактику — подбиралась к горлу постепенно, исподволь.
Что ж, хорошо. У него свободны руки, и сейчас он схватит ее за горло, сдавит… Это ему тоже знакомо. Сейчас вот она чуть-чуть повернет голову…
Но псина оказалась не одна. Из зарослей молодых сосенок к ней, так же беззвучно, раскрыв пасти, летели щенята — подросшие, с сильными толстыми лапами, с острыми молодыми зубами.
У двоих были раскроены черепа — из ран торчало что-то красное, кровавое, а двое других внешне были здоровыми… Как же так?!
Подлетев, щенята кинулись на него со всех сторон, отбиваться пришлось чем попало. Повисшая на штанине сука уже добралась до бедра, схватила коленную чашечку, стала вырывать ее из колена, перебирала зубами все выше и выше.
Койот уже близко видел ее мертвые круглые глаза, желтые длинные клыки, впившиеся ему в тело. И она, сука, смотрела ему прямо в глаза. И он вдруг понял. «Да это же сама СМЕРТЬ!»
Глаза псины в какой-то момент превратились в человечьи. Койот где-то видел их… Чьи?
И вдруг вспомнил — инкассатор, сидевший за рулем «УАЗа»! Он, Койот, обегал машину, и глаза шофера-инкассатора в упор следили за ним. В них тогда не было страха, он появился мгновение спустя, когда Койот выстрелил, и парень понял, что он — убит…
— Помогите-е! — закричал Койот что было силы. — А-а-а-а-а-а…
Но его голоса опять никто не услышал. Да и кто бы мог услышать его здесь, в лесу, вдали от жилья, на пустынном участке железной дороги?!
Но все же он увидел, что от сосенок к нему на выручку бежали какие-то люди. Двое из них были в милицейской форме, трое — в пятнистом камуфляже. Все вооружены пистолетами «Макарова», все стреляли в его сторону, и он, Койот, был уверен, что люди стреляют по страшной суке, повисшей на нем, и по ее щенятам. Но пули вдруг стали рвать его тело, а милиционеры и эти, в камуфляже, закричали: «Держитесь, собачки-и…
Мы сейчас! Мы поможем… мы прикончи-и-и-им его-о!»
Господи, ему же знакомы все эти люди…
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — застонал Койот на всю квартиру, и Марина, не сомкнувшая глаз рядом с ним, стала трясти его за плечи.
— Павел! Ты что? Проснись! Слышишь?! Ты чего кричишь?
Он сел в постели, помотал головой. Простонал:
— Я же их убил! Откуда они взялись?!
— Кого… убил, Паша? — У Марины перехватило дыхание.
— Да ментов этих… у Дома офицеров… инкассатора… собак в лесу! А они… они все на меня… живые!!! Почему?!
Марина онемела. Значит, все, что ей говорили — правда? Павел, ее любовник, — убийца?!
Она замерла ни жива ни мертва, свесив ноги с дивана, не шевелилась. Павел приходил в себя, осмысленно пробормотал:
— Приснится же такая чертовщина! Все в башке перемешалось. Как будто ментов каких-то убивал… собака в лесу… Я тебе рассказывал, помнишь, Марин? Про собаку-то!
— Да вроде рассказывал, — она зябко повела плечами, не оборачивалась, боялась, что он увидит ее лицо.
— А теперь… бред какой, а! Что я еще говорил, Марин?
— А я помню? Кричал: «Помогите!» Я тебя сразу толкать стала.
— Нет, я еще что-то говорил. — Он явно встревожился. Грубо вдруг повернул ее к себе, заглянул в лицо. Молча рассматривал, хотел что-то на нем прочитать, но Марина уже взяла себя в руки.
— Пить надо меньше, Паша, — сказала она и притворно зевнула. Перепугал меня до смерти. Не знаю, как бы Ксюшу не разбудил. Пойду, гляну.
— Не ходи! — он сжал ее плечи. — Никого я не разбудил. Спят.
Она поняла, что он боится ее отпустить, может, подумал, что она скажет матери или, того хуже, — куда-нибудь позвонит.
Сон у обоих пропал.
— Я про каких-то ментов кричал, а, Марин? — Он снова повернулся к ней, смотрел напряженно, с тревогой. Ночник у изголовья освещал его искаженное лицо, полуоткрытый, тяжело дышащий рот, воспаленно блестевшие глаза. — Ну! Вспомни!
— Может, и кричал… я не расслышала, Паша Я спала, слышу, ты закричал. Я испугалась, поняла, что тебе что-то приснилось, и сразу тебя растолкала. Успокойся, давай спать, рано еще.
— Светает уже. — Койот встал, потушил ночник, постоял у окна. Глядел на просыпающийся двор, на дворничиху, скребущую метлой захламленный асфальт, на торопливо пробежавшую куда-то по делам мужскую фигуру…
