– Ну, будь здоров.
Ирошников переложил нейлоновую сумку в левую руку, правую пятерню протянул Ларионову.
– Будь здоров, – громко ответил Ларионов, стараясь перекричать шум поезда и автомобильный гул. – Будь здоров, господин Шеваловский, Антон. Вообще, жизнь – это большая хохма.
– Очень большая хохма, – прокричал в ответ Ирошников.
– Знаешь, когда тебе под сорок, нелегко терять друзей.
Вербицкий щелкнул пальцем по дымящейся сигарете. Тесная кухня, освещенная настенной лампой под матерчатым абажуром, заполненная табачным дымом, запахом жаренного с луком мяса и ароматом свежесваренного кофе, казалась такой уютной, что от одной мысли о задержавшейся где-то весне, о снеге с дождем, барабанившим по жестяному подоконнику, от мысли, что надо уходить в эту непогоду, становилось не по себе.
– Новых друзей уже не заведешь, а старые вот уезжают.
Вербицкий ткнул окурком в дно пепельницы.
– Еще вернее, улетают за океан, – поправила Маргарита Павловна.
– Вернее улетают, – печально согласился Вербицкий.
– Но все равно, Валера, мы ведь остаемся друзьями, – Маргарита Павловна говорила тихо, склонив голову набок, словно чувствовала перед Вербицким вину за свой отъезд. – Хотя, честно говоря, не представляю себе, как можно поддерживать дружбу на таком огромном расстоянии, – она вытерла совершенно сухие чистые ладони о фартук. – Мне почему-то кажется, что мы ещё встретимся. Много-много раз встретимся.
– Все возможно.
Вербицкий чайной ложечкой отщипнул кусочек бисквитного торта с цукатом и кремом. Торт оказался сочным и сладким.
– Рита, и зачем ты все это сделала, зачем уезжаешь? – Вербицкий проглотил разжеванный кусок торта и печально посмотрел на пустую бутылку из-под шампанского. – Так хорошо работали вместе. Ты подбрасывала моей бригаде выгодные вызовы. И я тебя, кажется, не обижал. Конечно, не в одних деньгах счастье, хочется ещё чего-нибудь.
– Счастья, например. И потом, Валера, мы уже столько говорили о моем отъезде. Ты знаешь, я устала от этой работы в оперативном отделе «скорой», от своего одинокого быта устала, от всего устала. Это такая усталость, которая не проходит после отпуска. Может, там мне повезет больше, чем здесь.
– Знаешь, мне ведь в жизни тоже не очень-то везло, – сказал Вербицкий. – И легко в жизни ничего не давалось. Я прошел все ступеньки, на каждой останавливался, стоял подолгу, поэтому не успел подняться высоко. Друзья взлетали вверх, как пушечные снаряды, а я все карабкался, карабкался: армия, рабфак, институт, жизнь на стипендию, подработки, общежитие, интернатура. А дальше только работа и работа.
– У врачей вообще мало перспектив.
– Куда уж меньше. Но эту простенькую истину я понял слишком поздно: если тебя сверху не тянут за уши, перспектив никаких. Годы потрачены на то, чтобы добиться весьма скромных результатов и подвести первые неутешительные итоги. Есть, правда, старый метод: лизать начальству до зеркального блеска или интриговать, но это против моей натуры.
– Как знать, кем ты станешь лет через десять? Может, всей московской «скорой» станешь командовать.
– Врач достигает своего пика, полностью раскрывает свои таланты и знания через десять-пятнадцать лет после начала профессиональной деятельности. После пятнадцати лет начинается спад. Таким образом, в настоящее время, я уже переживаю, так сказать, свой звездный час.
– Глупости все это, – Маргарита Павловна глотнула чаю. – В нашей стране способности и знания только мешают карьере. Если на уболь пойдут твои профессиональные данные, тут же начнется рост административной карьеры.
Вербицкий вытащил из пачки сигарету.
– Это не мое поприще, медицина. Я это впервые понял ещё на третьем или четвертом курсе института. Тогда студенты резали собак, чтобы научиться делать прямой массаж сердца. Доставали сердце через вспоротый живот собаки. Знаешь, собачье сердце очень похоже на человеческое, только меньше размером. Стоишь, смотришь, а живое сердце бьется в твоей ладони. Скользкое такое. Мы капали на него разными химическим реагентами, кислотой, например, прокалывали раскаленной иглой, пропускали ток. Разными способами добивались, чтобы сердце остановилось. А потом делали прямой массаж, сердце снова начинало биться. И вот как-то я выхожу с занятия. Весна, почки распускаются, небо синее. И вдруг без всякой видимой причины я понимаю: медицина, это не для меня. Но не бросать же институт?
– Тебе, наверное, было противно, страшно, делать массаж этого собачьего сердца?
– Не противно и не страшно, – Вербицкий медленно жевал торт. – К тому времени к виду крови я привык. Боялся только одного, что бьющееся сердце выскочит из моей ладони и упадет на пол. А вообще я собак не люблю. А вот крысы мне интересны. Высокоинтеллектуальное существо, хотя и очень вредное, разносит чуму. Человеку до сих пор не удалось приучить крыс только потому, что они очень быстро размножаются.
– Фу, мерзость, какая, – Маргарита Павловна наморщила нос.
– Крысы, как люди, они тоже стареют, болеют и умирают, – сказал Вербицкий. – Среди крыс, как и среди людей, много алкоголиков. Знаешь, как они пьют? Одна крыса опускает в бутылку свой хвост, дает его облизать другой крысе. А потом они меняются местами. Убить их невозможно – они адаптируются ко всем ядам. Бывает, крысу спускают в унитаз этаже так на десятом, и она остается жива. Человек тоже живучее существо. Если крысу ударить, ну, как-то обидеть, она обязательно отомстит. Я же говорю, они очень похожи на людей.
– Хватит о крысах, мне противно, – Маргарита Павловна качнула головой в сторону окна. – Ветер какой. Весна с ума сошла.
– Ты уже упаковала вещи?
– Они уже несколько дней упакованные, – Маргарита Павловна показала пальцем в сторону комнаты. – И я по новой открываю все чемоданы, когда нужна какая-то мелочь. Эта суета отнимает столько сил.
– Как планируешь устроить быт на новом месте, где жить собираешься?
– С этим проблем нет, – Маргарита Павловна повеселела, когда разговор коснулся практической темы. – Подруга Зина, которая ещё четыре года назад уехала, ты её должен помнить, подыскала мне недорогую квартиру. Возможно, мы станем жить вместе, чтобы немного экономить. Но это позже. На месте осмотрюсь, разберусь, что к чему. Но с работой спешить не стану.
Вербицкий долил в чашку кофе.
– Поживу немного в свое удовольствие, – продолжила Маргарита Павловна. – И пройдет моя усталость. А если уж не смогу прижиться на новом месте, вернусь обратно. Все здесь останется на своих местах, словно вещи будут меня ждать. А кот Валтазар у сестры поживет.
– А на работе ты так ни кому и не сообщила эту новость?
– А зачем? Все станут задавать одни и те же вопросы. Каждому придется что-то объяснять, доказывать. Сказала, что перехожу на другую работу, а на какую, пока секрет, боюсь сглазить.
– Ну и выдержка у тебя, – удивился Вербицкий. – Я бы уж обязательно сболтнул, не удержался.
– А мы посидели после смены, выпили, поели кое-что вкусненькое. Так грустно вдруг стало, чуть не расплакалась. Кстати, девчонки говорят, на мое место уже оформили какую-то Зою Николаевну. Раньше она работала в диспетчерской «скорой» в другом городе. Кажется, где-то в Подмосковье.
– Вакансии теперь подолгу не пустуют, – сказал Вербицкий. – Когда самолет?
– Послезавтра утром. У меня ещё целый день впереди, чтобы собраться окончательно. Только провожать меня не надо. Ладно?
– Я бы не смог тебя проводить, послезавтра у меня смена.
– И хорошо, что не сможешь, – улыбнулась Маргарита Павловна. – Давай прощаться сегодня. Может, хочешь ещё шампанского? У меня есть бутылка в холодильнике.
– Выпьем её, когда ты вернешься.
– Так и знала, что скажешь именно эти слова. Пойми, для меня возвращение сюда станет поражением. Значит, так ничего и не сбылось в жизни. И все, давай больше не будем об отъезде.
– М-да, как в доме повешенного не говорят о веревке, в доме алкоголика не говорят о бутылке, так в доме будущего эмигранта не говорят об отъезде, – криво усмехнулся Вербицкий. – Существуют всякие табу, и хорошо, что они существуют. А там, в Америке, ты продолжишь свои занятия аэробикой?
– Почему ты спрашиваешь?
– А почему бы ни спросить? – пожал плечами Вербицкий. – Каждый мой вопрос вызывает в тебе скрытый протест. Это называется предотъездная лихорадка. Такая раздражительность, мандраж, который проходит, когда пассажир занимает место в поезде или самолете.
Вербицкий посмотрел на часы.
– Что уже пора? Посиди еще, Валера.
– Без проблем, посижу, – кивнул Вербицкий. – Только руки сполосну, что-то липкие. Однажды мой водитель Силантьев на спор съел два торта без запивки. Пришлось мне заплатить.
* * *Вербицкий встал из-за стола, прошел в ванную и тщательно с мылом вымыл руки. Насухо вытерев их полотенцем, он постоял в задумчивости, несколько раз сжал пальцы в кулаки и расслабил кисти. Выключив за собой свет в ванной, он не вернулся в кухню, а вошел в комнату. В неярком свете торшера были видны три плотно набитых вещами мягких чемодана, лежавших на ковре возле кровати. Осмотревшись по сторонам внимательнее, он увидел в углу комнаты, в нише «стенки» миниатюрный пластмассовый чемоданчик, футляр для пары двухкилограммовых гантелей. Вербицкий шагнул к стенке, раскрыв футляр, вытащил ближнюю к себе гантелю.
