две чашки с чаем.
– Но вы так и не объяснили, как догадались, – произнесла она.
– Когда я заходил к ней домой, Кристин, по-моему, думала, что Хинч на самом деле умер от осложнений, вызванных его болезнью, как сообщали в новостях. Может, даже поверила на какой-то момент, что Бог услышал ее молитвы. Это я ей сообщил, что Хинча отравили. Меня удивила ее реакция на новость: она разволновалась и заявила: «Это все меняет». И потом, в письме, которое отправила в Братство, изложила свой план, как будто сама была убийцей. Обдумав то, что Кристин написала, я вдруг отметил, что она детально обрисовала план, однако в письме нигде не сказано, что она осуществила его. И все-таки отравилась. Тогда я предположил, что Кристин пожертвовала собой, желая спасти кого-то. Не верил, что ее отношения с сестрой Росаурой настолько близкие, чтобы умереть ради нее. Вероятно, этот кто-то – вы. Кристин не хотела, чтобы кто-то еще пострадал. Как только я ей рассказал, что коробка, несмотря ни на что, достигла своего назначения, она решила покончить с собой, чтобы ее и только ее винили в этой смерти.
– Но вы-то сами как считаете? Разве не я – истинная виновница? Разве не должна я прямо сейчас поехать в полицию и все рассказать?
– Ни в коем случае не делайте этого. Получится, что Кристин умерла напрасно, а это еще печальнее. Я только хотел выяснить правду.
Мать Кристин вздохнула и снова встала, чтобы открыть маленький ящичек.
– Раз так, – произнесла она, – я отдам вам конверт, который дочь прислала для вас. Осторожнее, там, по-моему, что-то стеклянное. Она была уверена, что рано или поздно вы придете сюда. И была права.
Она вручила мне желтый конверт, на котором значились только мои инициалы. Открыв его, я увидел стеклянный ковчежец, который Кристин носила на шее, со свернутой бумажкой внутри; к этому прилагалась записка.
«Если ты явился сюда, прошу одного: защити мою мать. Я знаю, что заслужила кару, и мне не тяжело расставаться с жизнью, вернее, с этой второй, ужасной, жизнью, на какую обречена. Я тоже могла бы написать, что «немногие любят меня, и я разочаровалась во всем, даже в любви и славе». Если я затронула что-то в твоей душе, осталась в твоих мыслях, не вспоминай меня с печалью: мне тоже требуется мужество, чтобы умереть в двадцать лет.
PS: оставляю тебе этот клочок бумаги, который пробудил меня и погубил: можешь сохранить его или уничтожить. Но я бы не хотела, чтобы он когда-нибудь попал к ним в руки».
Я медленно шел по городу, нащупывая в кармане, словно какой-нибудь талисман, гладкую поверхность стеклянного ковчежца. До ближайшего поезда на Оксфорд оставалось немногим более получаса. На главной улице я заметил стрелки, указывающие путь к дому-музею Льюиса Кэрролла, расположенному рядом с Гилдфордским замком, в самой высокой точке города. Следуя за указателями, я почти бессознательно стал подниматься по извилистым улочкам, пока не оказался рядом с домом, у самых садов и все еще высоких, внушительных развалин замка. Дом был простой, трехэтажный, с дверью, выкрашенной в синий цвет, отделенный от улицы террасой. Сутулый старик проходил в этот момент между небольшими каменными колоннами, украшавшими вход. Я вовремя разглядел его лицо и спрятался за дерево, чтобы он не заметил меня. То был сэр Ричард Ренлах. Он посмотрел на часы и, опираясь на трость, поспешил вниз по склону, вероятно, на вокзал. Тут меня осенило. Я зашел в дом, не глядя по сторонам, направился прямо к стойке библиотекарши и спросил, могу ли я получить материалы о Льюисе Кэрролле по своему аспирантскому удостоверению. Женщина, весьма любезная, кивнула, даже не взглянув на документ. Я попросил первоначальный каталог музея и указал на строчку «Страницы, вырванные из дневника». Она удивленно посмотрела на меня:
– Это просто. Папка – вот она, у меня на столе. Джентльмен, который только что ушел, заказывал ее. Какое любопытное совпадение.
Она показала читальный зал, маленькую смежную комнатку с двумя-тремя длинными скамьями. Я находился один, но тем не менее со всеми предосторожностями достал бумагу Кристин из ковчежца и разгладил ее на столе. Еще раз восхитился виртуозной, безукоризненной работой Лейтона перед тем, как заменить ее на подлинный документ. На поврежденное тело вселенной, подумал я, наклеены кусочки пластыря, один поверх другого, и подлинное, сочтенное поддельным, навсегда останется скрытым.
Я положил листок Лейтона в карман и отдал папку библиотекарше.
– Быстро вы справились, – заметила она, видя, что я ухожу. – Не хотите расписаться в книге посетителей?
– Нет, спасибо, – отозвался я. – Уже опаздываю на поезд, а имя у меня слишком длинное.
Разъяснения и выражение признательности
Хотя изначально меня подвигло на написание этого романа реальное событие – то, что драматург Каролина Лич нашла в Гилдфорде документ, где приводится краткое содержание страниц, вырванных из дневников Кэрролла, – все перипетии полицейского расследования и персонажи, связанные с ним, вымышлены. В частности, Братство Льюиса Кэрролла не имеет ничего общего с Обществом Льюиса Кэрролла, которое действительно подготовило издание дневников писателя в девяти томах. Кроме того, многие мнения и точки зрения моих воображаемых биографов Кэрролла могут частично совпадать с изложенными в различных биографиях и статьях, к которым я обращался во время написания романа. Особенно просветили меня биографии, написанные самой Каролиной Лич, Стюартом Доджсоном Коллинвудом, Мортоном Коэном, Анной Кларк, а также издание двух книг об Алисе с комментариями Мартина Гарднера и путеводитель Чарли Ловетта, описывающий прогулки писателя. А еще примечания Эдварда Вакелинга к дневникам и две его книги, посвященные фотографиям Льюиса Кэрролла.
Точно так же и город Оксфорд, описанный мною, не совсем реален и не выдержал бы топографической проверки: он всплывает в нечетких воспоминаниях через многие годы, с добавлением в сценографию дополнительных штрихов, и я прошу прощения у его обитателей за холмы, своевольно возвысившиеся в Хедингтоне; за больницу Рэдклиффа, совсем не похожую на ту, которая существует в реальности, и за лужайки и пристани, чье наличие сомнительно.
Хочу выразить особую благодарность людям, чья помощь в процессе написания романа была неоценимой:
Физику Альберто Рохо за геометрическое представление проблемы звуковых резонансов (основанном на новаторских идеях аргентинских физиков-криминалистов Эрнесто Мартинеса и Вилли Прельяско).
Эндрю Лонгуорту из музея в Гилдфорде за то, что наставил меня на истинный путь в изучении бумаг Кэрролла.
Изабел Салливан из Центра истории Суррея за ее воспоминания по поводу графы в каталоге «Страницы, вырванные из дневника».
Эдварду Вакелингу и Чарлзу Ловетту из Общества Льюиса Кэрролла за то, что предоставили мне полное издание дневников и библиографию, необходимую для
