Катрин разучилась плакать еще тогда, когда похоронила третье свое дитя… и этот мальчик… она ведь с самого первого дня ждала… не верила в милость небес… не бывают они милосердны, если наказывают ее вновь и вновь.
За что?
За слабость?
Или за то, что не сумела спасти супруга своего?
За то, что не выступила, опровергнув те смехотворные обвинения?
Она ведь женщина, слабая женщина, сын которой умер… уснул и не проснулся. Он всегда был таким тихим, таким хрупким… и отец кричал, что она изнежила Шарля… а она просто знала, что он ненадолго заглянул в ее жизнь.
И вот теперь ушел.
На небеса.
— Тогда я буду молиться ему, — сказала девочка.
Жанна. Ее зовут Жанна. И она — дитя Жиля… незаконное, нежеланное Катрин. И в душе вспыхнул гнев: почему эта девка живет, а Шарль…
— Он добрый, — сказала Жанна, вздохнув. — Простите, мадам.
— Подойди ко мне, дитя, — Катрин усилием воли смирила гнев. — Ближе. Не бойся.
— Я не боюсь!
Так похожа на Жиля… и чертами лица, и характером. Это ее упрямство, которое злит отца. Он вовсе требует выставить девчонку, не понимая, зачем Катрин с нею возится. А она и сама не понимает.
Возится.
Искупает свою вину перед ним… если бы Катрин родила здоровое дитя, то…
— Я хочу тебе кое-что отдать. — Катрин поднялась.
Теперь, когда ее мальчик ушел, ее больше ничто не держало в этом мире. Отец говорил о новом замужестве, но… Катрин не желала замуж.
Монастырь.
Тишина и покой. Молитва.
За невинные души ее детей… за невинные души чужих детей, в смерти которых обвинили Жиля… за него самого, ибо он тоже невиновен, ведь иначе Катрин знала бы… за Жанну де Ре, которой придется носить иное имя.
— Я расскажу тебе одну историю, — она усадила девочку рядом с собой. — И хочу, чтобы ты запомнила ее…
— Про папу?
— Да.
— Мессир…
— Знаю, запрещает произносить его имя. Но ты должна знать правду.
…Эта история будет длинной и в чем-то похожей на сказку. Но Жанна будет слушать ее внимательно, запоминая каждое слово.
А Катрин, устав говорить, осознает, что монастырские стены еще подождут.
Она должна позаботиться об этой вот девочке, у которой нет ничего, кроме запятнанного имени ее отца и пояса.
— Он принесет тебе удачу. — Катрин дважды обернула тяжелый пояс вокруг талии Жанны. — Сбережет… сохранит…
— А Шарль…
— Шарль был мужчиной. А та, которая носила его, девушкой… и пояс бережет только женщин, — сказала Катрин и сама себе поверила.
Конечно, так и есть.
Пояс сберег ее и от болезней, и от суда… и от многих иных бед. Он даже подарил ей несколько лет счастья.
— Твой отец, — она провела ладонью по жестким волосам Жанны, — был хорошим человеком. Помни об этом… хотя бы ты помни.
Ева, остановившись у темно-зеленой ограды, поднялась на цыпочки. Ей было жуть до чего интересно поглядеть на каменное изваяние. Плачущий ангел?
Ангелом Еву называла мама.
И плакала часто.
Жаль. Когда Ева вырастет, а вырастет она очень скоро, то сделает все, чтобы мама не плакала… у нее получится. У Евы будет много-много денег, а за деньги можно купить все.
И даже мамино спокойствие.
На темно-зеленом лице ангела лежала печать скорби. И Ева отвернулась. Ей совершенно не хотелось скорбеть таким замечательным днем… а хотелось… чего-нибудь. Волшебного, как та штука, которую ей позволила примерить прабабка… штука была тяжелой, но интересной, и Еве впору пришлась. И если так, то…
— Ева! — додумать не позволили — мама окликнула: — Идем. Мы опаздываем.
А штуку Ева заберет себе.
Сегодня.
Она ведь теперь всему хозяйка. Так говорят.
Анна Князева
Кольцо с тремя амурами
— Я ничего не вижу.
— Осторожно, здесь ступенька…
— Куда мы идем?
— Сейчас увидишь.
— «А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить».
— Слова из твоей роли?
— Да. Сегодня на репетиции я их забыла.
— Скажи еще что-нибудь.
— Вот, например: «Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят. Уставилась на жениха, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить да увести поскорее. И сама-то плачу…» Здесь очень темно!
— «Здесь очень темно» — отсебятина.
— Нет, правда, я ничего не вижу… У меня в сумочке спички.
— Не надо спичек. Дай руку.
— Уже пришли?
— Дай руку!
— Вот она… Как смешно. Я правда не вижу, куда…
— Это дверь.
— Где?
— Здесь. Дай мне руку, я тебя проведу.
— Ой!
— Что?
— Споткнулась.
— Осторожней, еще немного… Видишь, это уже я.
— Пожалуйста…
— Что?
— Руку больно!
— Тише…
— Мне больно!
— Зачем так кричать?
— Ма-а-ама-а-а!
— Ти-и-ише…
В темноте прозвучал коротенький вздох, зажглась спичка, и вдруг что-то хрястнуло, как будто раскололся большой арбуз.
— Вот и все. Как там по роли? Прощай навек?.. Ну так прощай.
Глава 1. Отпуск в Железноборске
В день, когда Дайнека получила университетский диплом, она купила билет и вечером улетела. По прибытии в Красноярск взяла такси и в половине шестого уже была у матери.
— Вот! — она протянула диплом.
Людмила Николаевна сонно прищурилась, потом обняла дочь:
— Поздравляю!
Дайнека спохватилась:
— Прости, что так рано.
— Ничего. — Людмила Николаевна показала на дорожную сумку: — За нами скоро приедут.
Дайнека опустилась на стул.
— Кто?..
— Такси.
— Зачем?
— Мы едем в гости к моей школьной подруге. У нее свой дом на берегу Железноборского озера. Она давно меня приглашала, но я не решалась. Что ни говори, инвалид-колясочник — обуза для непривычного человека. С тобой будет проще. Так что вещи не разбирай. Надежда заказала для нас пропуска. Железноборск — город режимный.
Людмила Николаевна подъехала к зеркалу, развязала платок, стала снимать бигуди и складывать себе на колени. Дайнека глядела на нее и думала, что мать по-прежнему живет своими желаниями и ни с кем не собирается их согласовывать. Вздохнув, она взяла сумку и отнесла к выходу, убеждая себя в том, что приехала, чтобы побыть с матерью, а где, особого значения не имеет.
Про Железноборск Дайнека знала лишь то, что он находится в шестидесяти километрах от Красноярска. С одной стороны город окружен лесистыми сопками, с другой — болотами и лугами, которые протянулись до самого Енисея. Однажды ей пришлось там побывать, но визит имел быстротечный и экстраординарный характер[3].
Секретный город Железноборск поддерживал оборонную мощь страны и был отрезан от мира тремя рядами колючей проволоки. Выехать из него можно было свободно, а вот заехать — только по специальному разрешению.
За час они с матерью добрались до Железноборского КПП[4], предъявили паспорта и прошли через механический турникет. То есть Дайнека прошла, а Людмила Николаевна проехала в инвалидной коляске. На той стороне «границы» их ожидала другая машина, поскольку чужие автомобили, в том числе такси, в город не пропускали.
По дороге мать рассказала, что Надежда Кораблева, ее подруга, никогда не была замужем и осталась бездетной. Их общее детство казалось ей самой счастливой порой жизни. Теперь подругам предстояли долгие разговоры о том золотом времени. И хотя относительно прошлого Людмила Николаевна придерживалась иной точки зрения, она не отказалась провести небольшой отпуск на берегу красивого озера.
Дом, возле которого остановилось такси, выглядел основательно: два каменных этажа с цоколем. Вокруг — обширный участок с маленьким огородом. Плодовые деревья, баня, малинник…
Выбравшись из машины, Людмила Николаевна пересела в коляску. С крыльца сбежала статная дородная женщина и кинулась обниматься:
— Людочка… Мы уже заждались!
— Здравствуй, Надя. Это моя дочь! — По лицу матери было видно, что она гордится Дайнекой.
Из дома вышла мать Надежды, Мария Егоровна, кругленькая старушка с «перманентом» и вставными зубами. Она с трудом спустилась по лестнице, притронулась к пояснице и пожаловалась:
