Не успела она ответить, как раздался автомобильный сигнал, и не простой, а несколько резких тактов диксиленда. Шрив нахмурилась:
— Черт! Следовало бы догадаться, что он заявится именно тогда... Подожди здесь. Я быстро отделаюсь от него. Не выходи из комнаты.
Карен села и стала ждать. Время тянулось медленно, по-видимому, у Шрив возникли некоторые трудности с выпроваживанием посетителя. Карен нетерпеливо заерзала.
На столике рядом с креслом, в котором она сидела, были аккуратно разложены журналы с глянцевыми обложками — словно на фотографии из «Домашнего уюта». Карен просмотрела их, с мелочным и злорадным наслаждением нарушив стройный порядок. Журналы были именно те, которые она и ожидала найти на столике у Шрив: «Вог», «Ярмарка тщеславия», «Вашингтонка», «Нью-Йорк».
Один тонкий журнал резко отличался от остальных. На его обложке была черно-белая фотография девочки, одетой в белые кружева с жемчугом, стоящей под цветущим деревом. Под снимком было название, которое Карен знала, — название престижной частной женской школы. Рассеянно взяв журнал, Карен начала его листать. Судя по всему, это был первый номер журнала выпускниц. Фотографии сияющих девушек, размахивающих дипломами, торжественных ораторов и знатных родителей. Карен немного развеселилась, узнав, что некоторые люди действительно дают своим детям имена Сдоба, Конфетка и Леденчик.
Половина журнала была заполнена снимками выпускниц и статьями о них, что объяснимо, так как со всех страниц сквозило желание получить от этих выпускниц как можно больше денег. В журнале были снимки детей, внуков, старых выпускных вечеров. Там была и фотография Шрив. Как всегда, самодовольно улыбающейся, подумала Карен, разглядывая снимок. На нем были изображены три девушки, обнимающие друг друга, — Шрив стояла в середине. Они были одеты в одинаковые легкие платья со скромными буфами на рукавах и кружевами по линии шеи. Карен слышала, что некоторые элитарные школы настаивают на том, чтобы выпускницы одевались одинаково, таким показательным способом борясь с желанием выделиться.
Правда не сразу дошла до Карен. Она началась как слабое покалывание, затем стала расти и расти, круша стены неверия подобно потоку зловонной тухлой воды. В комнате на мгновение потемнело, и Карен пришлось схватиться за ручки кресла: ей показалось, что оно зашаталось под ней, словно качели.
Вернувшаяся Шрив застала ее на ногах. Бросив взгляд на ее лицо, она тотчас же вернулась к двери. Раздался зловещий щелчок, смутно зафиксировавшийся в голове Карен как нечто, чего следовало опасаться, но это блекло по сравнению с поразительной новостью, которую она пыталась постичь.
— Поздновато тревожиться, — сказала Шрив. — Ты уже получила удовольствие от игры в кошки-мышки, не так ли? Должна выразить восхищение тем, как ты себя вела. Ни одного слова, которое могло бы тебя выдать, даже наедине. Сплошная откровенность и невинность. Но я знала, что ты когда-нибудь оступишься. Ты настолько упивалась собственной ловкостью, что стала беспечной. Приезд сюда явился крупной ошибкой. Не думаю, что ты настолько глупа, что привезла его сюда, и все же...
С этими словами она раскрыла одну коробку, вытряхнула из нее платье, лишь мимоходом взглянув на него. Когда зазвенел хрусталь и смялись ровные складки, Карен вздрогнула, но она понимала, что сохранность платья представляет для нее теперь наименьшую заботу.
Когда Шрив, открыв вторую коробку, стала ворошить лежащее в нем платье, Карен начала пятиться к двери. Ее сумочка с такими нужными ключами от автомобиля висела на плече. «Она не сможет остановить меня, — подумала Карен. — Она не маленькая, но я выше и крепче ее, и не думаю, что совесть не позволит мне бить ниже пояса...»
Отбросив пустую коробку, Шрив обернулась, и ее лицо вспыхнуло. Карен метнулась к двери. Та оказалась запертой. Шаря рукой в поисках ключа, Карен обернулась, наблюдая через плечо за Шрив, готовая встретить ее лицом к лицу, если та решится напасть. Но Шрив, бросившись к письменному столу, выдвинула ящик.
— Я же сказала, что устала от твоих шуточек, — спокойно произнесла она. — Вернись и сядь.
В руке она держала тяжелый револьвер — так, как держат оружие в кино, — сжимая в вытянутых руках. Карен прижалась спиной к двери.
— Ты не посмеешь. Своим оружием, в собственном доме...
Смех Шрив прозвучал особенно шокирующе потому, что она действительно искренне развеселилась.
— Не моим оружием. Хотя я умею им пользоваться — в этом можешь не сомневаться. Мы здесь в Мидлбурге ужасно любим спорт. Этот револьвер принадлежит Пату МакДугалу. Половина Вашингтона знает, что он хранит его в ящике гардероба в своей спальне. Поверь мне, милочка, я все хорошо обдумала. Однако у меня нет особого желания убивать тебя или кого бы то еще. Если ты будешь вести себя хорошо и сделаешь все, что тебе скажут, с тобой все будет в порядке. Садись!
Слишком ошеломленная этим известием, чтобы сопротивляться, Карен выбрала стул, стоящий наиболее далеко от Шрив. У нее не возникло сомнений, что эта женщина говорит правду. Должно быть, она стащила револьвер в ту ночь, когда разбудила Черил, обшаривая гардероб. Шрив вынашивала это дни, недели. Но как она попала в дом?
Тут Карен вспомнила вторую связку ключей, оставленную ею на столике в прихожей Рут, и внезапное же лание Шрив выпить что-нибудь после того, как она узнала, что Карен не хочет отдать «бабкино старье».
— Вот так лучше, — выйдя из-за стола, Шрив села на его угол и стала раскачивать ногами, опустив револьвер на колени. — Мне нужно только платье. Отдай его мне, и мы спокойно разойдемся — просто разойдемся, милочка. С чего ты решила, что сможешь шантажировать меня? Меня?!
— Неправда. Я не пыталась... Честно, я ничего не знала еще несколько минут назад... — Голос Карен затихал по мере того, как она смотрела на скептическую улыбку Шрив. Хотя это уже не имело значения. Теперь она знала правду, она это признала. — Ты все равно не отпустишь меня, — тупо проговорила она.
— Да нет, отпущу, как только платье будет уничтожено. Одни твои слова без вещественных доказательств никак не смогут мне повредить. Особенно после всего того, что произошло на прошлой неделе, — разве полицию не утомили твои постоянные жалобы?
— Ты замыслила все это? Но это невозможно! Вчера вечером тебя не было в городе.
Улыбка Шрив застыла.
— Да, это замыслила я, — резко сказала она. — Цель состояла в том, чтобы дискредитировать тебя, и она достигнута, не так ли? После исчезновения платья не останется ни крупицы улик.
— Не могу понять, почему ты давным-давно не уничтожила платье? — Теперь Карен чувствовала себя совершенно спокойно, только во рту у нее настолько пересохло, что губы казались жесткими и шершавыми. Однако ей было необходимо продолжать говорить; чем больше она сможет протянуть время, тем больше вероятность того, что осторожность Шрив ослабеет.
— Я не сделала этого потому, что не могла придумать более безопасного места, чем в чулане среди грязного бабкиного тряпья. Его нужно было бы выбросить еще много лет назад. Как я могла предположить, что у кого-то хватит глупости платить за это рванье деньги и что это окажется не кто иной, как ты! Одна из немногих людей во всем мире, знающая, что это такое, и имеющая низость этим воспользоваться.
Какая жалость, подумала Карен, что Шрив не может оценить венец издевки: без ее попыток вернуть зловещую улику Карен ни за что бы не узнала, что та существует. Все это дошло до нее очень медленно. Возможно, смертельно медленно.
Многое еще оставалось непонятно ей, но отдельные события и высказывания, на которые она раньше не обращала внимания, теперь приобрели зловещий смысл. Разбросанная одежда, напомнившая Марку и Тони о знаменитом появлении призраков, на самом деле просто была результатом поиска грабителем одного конкретного платья. Каждая фраза, сказанная Карен Шрив, была той превратно истолкована; вспоминая их, она поняла, что собеседник, ожидающий услышать скрытые угрозы и требования, легко мог обнаружить их в ее словах. А Роб... Знал ли он правду до того, как Шрив прибегла к его услугам, чтобы проникнуть в магазин и предпринять последнюю отчаянную попытку отыскать платье, которое ей не удалось найти в доме? Роб заново обдумал дело, включенное в его книгу. Возможно, он что-то подозревал, но полной уверенности не было до тех пор, пока Шрив каким-то образом не выдала себя в ночь ограбления. Неудивительно, что Роб сложил вещи, собираясь больше не возвращаться к плохо оплачиваемой работе и дешевой квартире; он рассчитывал вытягивать деньги у Шрив в обмен на свое молчание. Его просчет оказался смертельным — в буквальном смысле. Шрив оказалась не из тех, кто уступит шантажу.
— Нам пора трогаться, — резко бросила Шрив.
Встав со стола, она подошла к серванту, откуда достала графин и один стакан. Часть жидкости перехлестнулась через край, когда она наполняла стакан, держа графин в левой руке. Расстроенно щелкнув языком, Шрив, как и подобает хорошей хозяйке, тщательно вытерла пролитое тряпкой. Затем она протянула стакан Карен:
