— Конечно, — кивнул Григорьев, — ему принадлежала большая часть снимков, он имел возможность выяснить домашние адреса. Впрочем, кто угодно имел такую возможность. Имена конгрессменов, вошедших в комиссию, известны. Имена ветеранов — тоже. В любом телефонном справочнике на территории США вы найдете их адреса, и в Интернете, если хорошо покопаться. Засекречен только домашний адрес Макмерфи. Его нет ни в каких справочниках. Но при желании можно узнать.
— И если, допустим, вы все-таки выясняете, что конверты — работа Рейча, этого будет мало?
— Ну, в общем, да, — пожал плечами Григорьев, — им этого будет мало. Они хотят доказать, что он действовал по заданию «Аль-Каиды». Сейчас каждый из них, сознательно или нет, чувствует, что в трагедии одиннадцатого сентября есть доля его вины. Они вырастили и воспитали монстра. И конверты — грубое, бестактное Напоминание об этом. Но есть шанс повернуть все иначе. Конверты отправил человек, связанный с врагами, чтобы внести смятение в ряды ветеранов, навредить им. Тогда все сразу встанет на свои места. Они опять почувствуют себя героями.
Кумарин нахмурился и несколько минут пребывал в мрачной задумчивости.
— Что вы собираетесь делать, Андрей?
— Для начала попробую выяснить правду. Если это вообще возможно.
— Допустим, отправлял конверты Рейч. Что дальше?
— Попробую узнать или хотя бы понять, зачем? Он ведь отошел отдел. Его интересует только Рики, авангардное искусство и коллекция. Перед тем как прилететь во Франкфурт, я навел кое-какие справки. Моя информация полностью совпадает с вашей. Пять лет к Генриху никто не обращался. Его методы устарели, сменилось поколение злодеев. Из тех, кто поддерживал с ним связь, одни погибли, другие в тюрьмах или в психушках. Террористы долго не живут.
— Макмерфи знает то, что вы сейчас сказали мне?
— Конечно. Более того, он это тщательно перепроверил через свои источники. Все именно так. Рейч чист. Если конверты отправлял он, я должен его замазать грязью.
— Каким образом?
— Через Рики. Мальчишка — наркоман, общается с разной нечистью. Это не составит проблемы.
— Ну так и замажьте. В чем дело? — Кумарин усмехнулся. — Вы же офицер и выполняете свой долг, верно?
«Я русский офицер, а не американский. И если я кому-то должен, то уж никак не Билли и его славным коллегам. Правда, моя дочь служит в ЦРУ, она вроде заложницы, и от этого мне никуда не деться».
— Ну что вы, Андрей? Что вы мучаетесь? Не так уж чист ваш Рейч. Тоже мне, ангел! Смешно, в самом деле. Ведь франкфуртский след действительно существует, у летчиков-камикадзе нашли номера «Огненного меча».
— У них много чего нашли, — грустно усмехнулся Григорьев, — летные инструкции, вахабитскую литературу, личные дневники. Слишком много всего сразу, в нужном месте, в нужное время…
Кумарин поднял палец и помотал головой.
— Минуточку! Мы говорим не о том, как есть на самом деле, а о том, что требуется доказать. Если Генрих Рейч связан с «Аль-Каидой», то заслуженных ветеранов и Уильяма Макмерфи с его помощью хотели скомпрометировать злейшие враги американского государства, что само по себе приятно и почетно для офицера ЦРУ. Билли честно выполнял свой долг, оставался мужественным и неподкупным борцом за святые идеалы демократии, и вот теперь враги хотят его оклеветать, очернить. В дальнейшем любые свои неприятности, ошибки, проблемы Билли может со спокойной душой списывать на злобные происки врага. Ну что вы на это скажете, Андрей Евгеньевич?
«А тебе что надо во всей этой истории? Хотя бы раз в жизни ты способен сказать прямо, чего ты от меня хочешь? Ты проглотишь мою информацию, переваришь ее, а потом дашь залп по какому-нибудь олигарху, министру, политику в России, или по какому-нибудь сенатору в Америке, или по тому же Билли, старому твоему сопернику, или по всем сразу. Ты пользуешься тем, что, кроме тебя, никто не знает правды обо мне. Ты единственный гарант моей честности. Ты сделал меня перебежчиком, предателем, двойным агентом. Раньше у меня оставалась иллюзия, что, работая на тебя, я работаю на Россию. Но теперь я совсем не уверен в этом».
— Пойдемте купаться, Всеволод Сергеевич, — сказал Григорьев, — я лет сто не плавал в море.
В квартире Дмитриева было грязно и душно.
В раковине гора посуды. Холодильник открыт и оттаивал, наверное, дней десять.
Под ним стояла вонючая лужа.
«Надо было оставить девочку в больнице, — подумала Маша, — если уж стоило платить, так за то, чтобы оставили, а не за то, чтобы отпустили в этот свинарник. Зачем я вообще во все это влезла? И что мне теперь делать? Я не могу уйти. Беспомощный ребенок, нетрезвый бестолковый старик. А у меня, между прочим, свидание. Меня ждет Саня Арсеньев. Я ведь думала о нем, когда летела сюда? Конечно, думала. Это грело меня — простая и глупая надежда, что я могу еще раз встретиться с Саней Арсеньевым».
— Сергей Павлович, где же ваша помощница? — спросила она, оглядывая грязную унылую кухню.
— В деревню уехала, отдыхать. Скоро вернется и все здесь уберет.
— Как скоро?
— Ну, через пару-тройку дней. Да вы не волнуйтесь, Машенька, я справлюсь. Когда Вася была совсем маленькая, ее мне отдавали на выходные.
— Ладно, надо включить холодильник, разложить продукты. Тряпка где у вас?
— Я все сделаю. Вы помогите Васюше.
Маша вытащила из пакета зубную щетку, пасту и прочие мелочи, которые купила на всякий случай для Василисы. В ванной, увидев новую зубную щетку, девочка радостно закивала, оскалилась, пытаясь объяснить, что ужасно давно не чистила зубы. Попробовала зажать щетку в забинтованной руке, но не смогла. Из глаз у нее по, катились слезы, она задрожала.
— Вася, Вася, успокойся, я знаю, это очень противно — быть беспомощной, — сказала Маша, — зубы мы почистим, умоемся. Ожоги твои заживут. Ты заговоришь. Знаешь, чем хороши болезни? Тем, что они проходят. Нет ничего приятней, чем выздоравливать. Самые обычные вещи кажутся праздником. Хочешь, я тебе голову вымою? Ну, хочешь?
— У меня нет горячей воды! — крикнул из кухни Дмитриев.
— Вот какой отличный слух у твоего деда. У тебя гениальный дед, ты это знаешь?
Василиса кивнула, а Маша прикусила язык. Ее слегка замутило от собственной фальшивой бодрости. Она так старалась уверить Василису, что все о'кей, что готова была спеть и сплясать, если понадобится. Василиса была чем-то похожа на нее, брошенную, дико напуганную девочку Машу Григорьеву, которая едва уцелела когда-то. И тоже ничего никому не могла рассказать.
— Ты ведь не одна поехала за город, верно? Почему же оказалась одна? Куда делись остальные? Я понимаю, ты можешь ответить только да-нет. Но еще ты можешь, допустим, моргнуть несколько раз. Давай попробуем. Сколько вас было? Четыре человека? Вместе с тобой? Там что-то случилось? Что-то страшное? Что-то очень страшное?
Задавая вопросы, получая немые ответы, Маша чистила ей зубы, умывала лицо, расчесывала волосы.
— Пожар начался не сам по себе? Кто-то поджег лес? Ты знаешь, где могут быть твои друзья? Когда тебя подобрали, ты почувствовала себя в безопасности? Нет? Очень интересно. Ну хорошо, а в больнице? Там тоже нет? А сейчас здесь? Нет? То есть ты чего-то боишься? Каких-то людей? Ты их видела? Нет? Только одного из них?
Пытаясь ответить на этот вопрос, Василиса подняла вверх правую руку, пошевелила пальцами под бинтами.
— Мы поменяем повязку, не волнуйся.
Девочка отчаянно замотала головой.
— Боишься, будет больно? Я аккуратно.
Маша почувствовала, что они перестали понимать друг друга. Василиса хотела ей сказать нечто важное, нечто такое, что нельзя сформулировать жестами. Глаза у нее были жуткие, уже без всяких слез, сухие и безнадежные.
— Ты устала? Хочешь отдохнуть? Нет? Хочешь сменить тему? Правда, мы ведь можем поговорить о чем-то другом. Можем поставить какой-нибудь фильм твоего дедушки. Это отличное лекарство. Нет? Ну ладно, ладно, я поняла, не надо так сильно мотать головой. Еще не хватало, чтобы ты вывихнула шею. Вот что. У меня есть знакомый, майор милиции. Как ты считаешь, стоит к нему обратиться?
Василиса кивнула. В дверях появился Дмитриев.
— Маша, я слышал, какие вы задаете ей вопросы. Вы считаете, такой сильный шок у нее не только из-за пожара?
— Пока не знаю. Мне так кажется. Хотя пожара самого по себе вполне достаточно, но там произошло еще что-то. Она была не одна за городом, их было четверо. Хорошо бы выяснить, где остальные.
— Как же можно, если она не говорит?
— Она хочет, чтобы мы ее поняли, мы попробуем еще. Это важно. Я права?
Василиса кивнула.
— Так пусть сюда приедет ваш знакомый майор, — сказал Дмитриев, — пусть этим займется наша доблестная милиция. Я им, конечно, давно не верю, но пусть попробуют. Он нормальный человек, этот майор? Вы за него ручаетесь? Не вор, не мерзавец? А то сейчас — знаете…
